Поэтическая позиция Месропяна в итоге этого синтеза приобретает стоические черты, что в новейшей словесности весьма распространено в качестве внутренней авторской задачи, но редко удается осуществить.
Владимир Тарасо в. Догадаться до души. Стихотворения. М., «Новое литературное обозрение», 2008, 120 стр. («Поэзия русской диаспоры»).
Сборнику израильского поэта Владимира Тарасова предпослано предисловие Михаила Генделева (один из последних текстов Генделева, как я понимаю). Он любил говорить о том, что русскоязычная поэзия Израиля — не русская поэзия; здесь он также пишет о принципиальных отличительных чертах, выделяя пять пунктов: «по поэтике, тропике и сюжетике», «словарю», «адресату», «культурному подданству» и, наконец, «по самоидентификации». Вопрос этот спорен, хотя сама постановка его вполне закономерна: почему бы, собственно, не считать отдельные пространства диаспоры независимыми литературами, несмотря на единство языка (тоже, впрочем, изменяющегося), подобно алжирской или квебекской, австралийской или австрийской литературам, которые рассматриваются самостоятельно, несмотря на принадлежность к пространствам французского, английского, немецкого языков?
«Мне вот кажется, что понимать Тарасова не обязательно, а может быть, и невозможно — там, как и в случае Моцарта, и понимать-то особенно нечего», — пишет Генделев. Несмотря на известный парадоксализм покойного поэта, в вышесказанном есть зерно истины. Действительно, стихи Тарасова поражают не столько семантикой или структурой, сколько энергией, самим накалом поэтического говорения. Страстные монологи, составленные из обрывков реакций и жестов, отдельных мыслей или фиксированных обстоятельств окружающего мира, преобразуются в феерическое шоу с единственным участником — тарасовским лирическим героем. Осколки речи переплетаются, образуя причудливый узор:
ни преднамерений
ни тени посягательств
со всей несметной щедростью своей
и —
перебежками ликующего чувства
силуэтом смысла
сверкнула облекаемая звуком —
ожила!
(следи за нею: расколдована!) —
она вселяется
пронизывает существо души —
родная ей нужна мишень
принадлежать кому-то хочет
ни преднамерений
ни тени посягательств
участие в образе
облике
лике
преодолённой немоты
Непроницаемое чудо
Заговорщик
Особое место в книге занимает неправильный венок сонетов «Эльбрус» — палимпсест, письмо по письму. Тарасов, найдя в семейном архиве незаконченный венок сонетов, написанный его дедом, поэтом-любителем Михаилом Байтальским, заполнил лакуны, исправил отдельные недочеты — и, таким образом, создал уникальный образец поэтического диалога через поколения.
Лев Гурски й. 500 спойлеров. Мировое приключенческое кино в буквах. М., «Livebook/Гаятри», 2009, 576 стр.
Новый проект Льва Гурского на первый взгляд менее скандален, нежели отдельные предыдущие его труды (вроде биографии второго президента России Романа Арбитмана или ёрнических диалогов сыщика Штерна и капитана Лаптева по поводу еврейской или антисемитской сущности знаменитых писателей). Однако ожидать от данного тома спокойного и холодного академизма было бы наивно. Читатель ждет фирменной язвительности Гурского — и не ошибается.
Формально том представляет собой энциклопедию-путеводитель по современному (преимущественно голливудскому, но также отчасти и иного производства) кинематографу, ограниченному жанрами детектива, триллера, боевика. Статьи о фильмах публиковались прежде как рецензии, однако здесь, будучи выстроенными в алфавитном порядке (согласно отечественным прокатным версиям названий), образуют совершенно новое единство.
Вынесенное в заголовок книги понятие «спойлер» подразумевает разглашение тайны, информации, создающей интригу, иными словами — пересказ сюжета, прямая диверсия по отношению к любителям интриг. Впрочем, Гурский отчасти лукавит: далеко не все сюжеты пересказаны им, более того, частенько критик отказывается от пересказа вовсе не сильного и ударного фильма, но дешевой поделки — дабы не лишать потенциальных зрителей минимальных остатков удовольствия от просмотра.
Сами рецензии состоят из весьма жестких и ядовитых формулировок, однако, объективно говоря, они убедительны. Если фильм дрянь, то должен принести хоть какую-то пользу — например, став поводом для написания язвительной рецензии Гурского.
ТЕЛЕОБОЗРЕНИЕ ЕКАТЕРИНЫ САЛЬНИКОВОЙ
Реализм: хроника необъявленной мутации
В последние годы на российском телевидении неуклонно росло число отсылов к тому, что именуется достоверностью, убедительностью экранной жизни. Вокруг этих понятий ходят кругами и обозначают их по-разному — правдивость и «честный детектив», натуральность запечатления и «реальные кадры», «как это было» и «как это выглядит». Формат «реалити» стал одним из самых востребованных. В нем снимаются сериалы, как, например, «Кулагин и партнеры», или сюжеты — иллюстрации психологических тем, такие как «Понять. Простить». Почти каждый уважающий себя телеканал обзаводится судебным реалити-шоу — «Федеральный судья» на Первом, «Суд присяжных» на НТВ, «Час суда» на Рен-ТВ, «Суд идет» на «России», «Дела семейные» на «Домашнем», «Судебные страсти» на ДТВ. Режим реалити присущ многочасовым хроникам «Дома-2» и сериям «Последнего героя». По MTV идут зарубежные «реалити» вроде «Обыска и свидания».
Давно не могу отделаться от ощущения, что на родине Тургенева и Толстого, Гончарова и Достоевского, Чехова и Горького происходит какая-то эстетическая мутация принципа реалистичности. Отсыл к русской классике критического и психологического реализма считаю абсолютно правомерным, поскольку эта классика уже давно стала частью популярной культуры. Ее проходили в школе в советские годы и проходят в школах и вузах до сих пор. Ее и раньше активно экранизировали. Теперь по ней снимают сериалы.
То, что реализм является одной из высших форм искусства, подспудно сидит в мозгах у многих. Пусть реализм и не моден и у некоторых ассоциируется с официальным искусством, которое пытались абсолютизировать в СССР. Как бы там ни было, а выяснить положение нынешних концепций «правды жизни» относительно классического реализма и классической документалистики просто необходимо.
Где эта правда, в чем она, зачем нужна и из чего может состоять? В этом телевидение запуталось само, запутало всех и распутывать, похоже, не собирается.
Сначала разберемся с нехудожественными телеформатами.
Показательно, что самым неактульным на современном ТВ оказывается режим прямого эфира. Немодным становится слово «документальный». Документальные фильмы часто называются в телеобиходе просто фильмами или документальными проектами. «Проект» — слово модное. Но дело не только в этом. Словосочетание «документальный проект» означает, по сути, совсем не то же самое, что документальный фильм. Проект должен фокусировать свое внимание на фрагментах невымышленной реальности, в которой телепрофессионалы пробуют разобраться, подают ее в каком-либо из жанров — репортаж, хроника, телеочерк, исторический очерк и т. д. Солидный проект, если он обозначен как документальный, не будет повествовать о том, чего на самом деле не было и нет, — например, об аномальных явлениях, нафантазированных кем-то из телевизионных деятелей. Нет, проект будет рассказывать о том, в объективной реальности чего кто-то по-настоящему убежден. Это, так сказать, непременный минимум для документального проекта.
Дальнейшее — на усмотрение его реализаторов. Например, там может быть сколько угодно игровых эпизодов, в которых где-то за спиной ведущего меряет шагами кабинет Сталин с трубкой или выступает перед революционной аудиторией Маяковский, умерщвляет Еву Браун и себя Адольф Гитлер или думает о чем-то своем Вольф Мессинг. Там может быть куча компьютерной графики, наглядно моделирующей то, о чем рассказывает закадровый голос или живой профессионал в кадре. Строить из такого виртуального материала классический документальный фильм — это не очень серьезно. А проект — пожалуйста. Ведущие в телепроекте могут рядиться в любые одежды и представлять какие угодно лица — лишь бы сей факт маскарада в кадре был открыто условен и декларирован всей структурой проекта. Идущий уже не один сезон по ТВ-3 документальный сериал «Тайные знаки» — типичный проект. Один из ведущих сериала — замечательный актер Александр Резалин, который не только рассказывает о всевозможных демонических и магнетических личностях истории вроде Распутина, но и облачается в соответствующие исторические костюмы, входит в очередной образ и комментирует происходящее от своего лица — в общем, работает магистром на пиршестве визуальных реконструкций и завлекательных исторических легенд.
