То, что человек в школе плохо учился, ни о чем не говорит, – возразил деду Митя.
Но тот все продолжал ворчать:
Правильно. Ничего не имеет значения. Я вот в этой вашей новой жизни ничего не понимаю. Вот сейчас у нас частных охранников – четыре миллиона. Милиции – два с половиной. ФСБ – миллион. А еще ФАПСИ, СВР, наркоконтроль, прокуратура, минюст, спецназы там всякие, и прочая, и прочая, и прочая. Это не считая армии. Миллионы и миллионы здоровых мужиков во цвете лет. И все охраняют. А кто ж работать-то будет? Кто будет производить? А?
А и не надо ничего производить, дед. Глобализация, понимаешь? – улыбнулся Митя. – Пусть производят китайцы. У них это дешевле получается. А у нас есть нефть и газ. Поэтому нам ничего производить и не нужно.
Слушай, Митечка, дружочек, коли кругом такая глобализация… Может, ты поговоришь с ней, с глобализацией этой, и она мне газ проведет, а заодно и канализацию. А то у меня до сих пор, как в тридцать пятом году, когда твой прадед этот дом поставил, отхожее место во дворе, и топить дровами приходится. А?
Ну, ты все утрируешь дед…
Да, – продолжал сокрушаться дед, – ничего я не понимаю в нынешней жизни. Ты, Митя, уже в четвертом поколении инженер. А сколько поколений корабелов в нашем роду – не счесть. Для Ивана Грозного еще наши предки суда строили. Да… И всегда были нужны государству. Твой прадед, а мой отец, Герасим Чухлинцев приехал сюда из Сормова и строил этот завод с первого камня, с первой траншеи. Потомственный рабочий, еще с дореволюционным стажем. Потом получил высшее образование…
Дед, ну ладно, – взмолился Митя, – я все это миллион раз слышал. Давай сменим пластинку.
Раздраженный тем, что его, как птицу, сбили на самом взлете красноречия, Семен Герасимович какое-то время молчал, нарочито шумно прихлебывая чай и звеня ложкой о розетку с вареньем.
Что-то сегодня молчит наша прелестная Аннушка, – начал он новый заход. – Устала, наверное? Загонял тебя, небось, Митька со своим дурацким дайвингом?
Да нет, почему же… Просто вас внимательно слушаю, вот и молчу, – ответила Анна.
А я вот вас все хочу спросить… С чего это вы целыми днями ныряете? И день за днем, день за днем. Как на работу ходите. Наверное, ищете чего?
С чего ты взял? – Постарался сделать невинное лицо Митя.
Да, ищем, – подтвердила Анна. – Пароход. «Святая Анна» называется. Затонул в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году.
И где ж вы его ищете? – Дед почему-то захихикал мелким ехидным смешком.
Где, где… – буркнул Митя. – В Волге, конечно.
В центре. Недалеко от речного вокзала, – добавила Анна.
А его там нет, – уверенно сказал Семен Герасимович.
Как нет?! – в один голос вскричали Анна и Митя. – А где же он?
Вдохновленный нежданной торжественностью момента, Семен Герасимович, в лучших мхатовских традициях, длил и длил паузу, наслаждаясь лицезрением смены чувств и эмоций, отражающихся на лицах молодых людей.
Дед, да не тяни же… Рассказывай, – взмолился наконец Митя.
Пожалуйста, Семен Герасимович, – поддержала его Анна.
Сощурившись, он еще раз оглядел наэлектризованную публику (Митю с Анной) и, убедившись, что напряжение достигло апогея, начал рассказывать:
Это было в сорок девятом году. Летом. Да… В начале лета. В сорок шестом я демобилизовался и в том же году, как фронтовик, поступил в институт. На кораблестроительный. В городе Горьком, так тогда Нижний Новгород назывался. Значит, сдал я сессию и приехал сюда, к родителям. Практика здесь у меня была, на судоверфи. Да. Это был конец июня. Я первый день, как приехал, на завод еще не ходил. Ну, понятно, как водится, выпили с отцом за встречу по маленькой, легли спать. Ночью просыпаюсь, кто-то в стекло стучит. А жарко… Окна-то открыты. Я – к окну. Гляжу, Рубинчик, директор завода, собственной персоной. «Отца позови», – говорит. Я отца разбудил, слышу, Рубинчик ему говорит: «Одевайся, Герасим. Ты мне нужен. Это сын твой? Бери его с собой». Оделись мы, вышли на улицу – стоит у нашего забора директорская «Победа». Сели, поехали. Никакого шофера. Директор лично за рулем. Ну, думаю, что за таинственность такая? На завод заезжать не стали. Выезжаем на берег сарептского затона, выходим, спускаемся к воде. А ночь лунная была… Ну, не как днем видно, но все-таки. Гляжу, посреди затона какая-то черная глыба возвышается. Рубинчик говорит отцу: «Герасим, его надо утопить. Прямо сейчас, пока темно». Отец аж присел от удивления. «Как же так, Иван Абрамыч, ведь только сегодня его прибуксировали?» А он в ответ строго так: «Не обсуждается». И начали они советоваться, как сподручнее этот корабль на дно пустить. А я из их беседы понимаю, что у корабля в днище дыра, и сам он на плаву держаться не может. Справа и слева у него понтоны, между которыми натянуты троса. И на этих-то тросах и висит корабль. В таком положении его сюда и транспортировали. И единственная идея, созревшая у отца с Рубинчиком – обрезать эти троса. А как их обрежешь? Вручную, ножовкой? Смешно. Автогеном? Значит, надо тащить баллоны с завода. Хлопотно. А у меня, как на смех, в этом семестре курсовая была, как раз по устройству таких вот понтонов. Я и говорю им: «Простите, можно мне высказать свое мнение?» Они молчат, смотрят на меня. Я продолжаю: «У каждого такого понтона сверху есть заглушка с клапаном. Если их вывернуть, давление стравится, и понтон пойдет на дно. Следовательно, и корабль тоже». Рубинчик обрадовался, говорит: «Давай, действуй. Инструмент в машине, в багажнике возьми». Я набрал ключей, лодка весельная – тут же, заранее приготовлена, и – на понтоны. Заглушки свернул и обратно, на берег. А корабль с понтонами потихоньку на дно пошли. Дома уже спрашиваю у отца: «Это что за корабль мы затопили?» «Товарищ, – отвечает. – Имя ему дал лично товарищ Сталин. А раньше он назывался «Святая Анна». Я его строил». «Зачем же мы его утопили?» – спрашиваю. «Молчи, – говорит отец. – Дольше проживешь». Вот я и молчал до сих пор.
П-подожди, дед, – невольно заикаясь, перебил его Митя. – Ты хочешь сказать, что «Святая Анна» лежит у нас, в сарептском затоне?
Да, именно это я и хочу сказать, – ответил Семен Герасимович.
Эпизод 23. Сосо. Москва.1953
Он открыл глаза и в кромешной темноте долго пытался сообразить какое сейчас время суток: день или ночь? Голова была как-то непривычно тяжела, руки и ноги же, наоборот, были какими-то легкими, невесомыми. Он лег спать в пятом часу, а в девять – уже совсем светло. Несмотря на плотные, тщательно задернутые шторы, свет все равно просачивался бы в комнату. Раньше девяти он проснуться никак не мог (на восьмом десятке жизни привычки не меняются). Неужели он проспал остаток ночи и все светлое время следующего за ночью дня? «Нет, этого не может быть, – подумал Сосо. – Надо подняться и посмотреть на часы».
Он попробовал сесть, но его руки и ноги были настолько легки, что почти не слушались его, двигаясь по каким-то непонятным, независящим от него траекториям. Сосо сделал усилие и, заставив их подчиниться себе, наконец-то сел в постели. В голове почему-то началось какое-то непонятное кружение, а к горлу подкатил легкий приступ тошноты. Он посидел пару минут, сосредоточившись на собственных ощущениях и, дождавшись, когда головокружение и тошнота прошли, решительным рывком встал на ноги.
Прислушался к себе. Вроде бы, все было в норме. Сделал пару осторожных шагов, нащупал в темноте свой китель и достал из кармана часы-луковицу. Тут он вдруг почувствовал, что мучительно, до дрожи, хочет пить. Его пересохшее, сведенное от жажды горло требовало влаги, как растрескавшийся кызыл-кумский такыр. Открытую, чтобы выходил газ, бутылку нарзана он всегда оставлял на столе, в соседней со спальней комнате. Не зажигая света, он открыл дверь и шагнул через порог. Сквозь неплотно задернутые шторы проглядывали мглисто-серые московские сумерки. Неожиданная картина из детских воспоминаний ностальгически-остро царапнула в самое сердце. Он, мальчишкой лет десяти-двенадцати, стоит на берегу веселой, быстрой горной реки, все вокруг зелено-зелено, за спиной – Большой Кавказ со снежными шапками на могучих вершинах, и солнце… Высокое, щедрое грузинское солнце, по-царски одаривающее всех без разбору: и промотавшегося гуляку-князя, и хитрого горийского купца-ловчилу, и старуху-нищенку, и его, мальчишку-полусироту. «Никогда не поймешь в этой России, что сейчас на дворе: день, ночь, утро или вечер. Солнце раз в году бывает», – мысленно проворчал Сосо.
Привычным жестом подняв руку, он нащупал выключатель и зажег свет. Часы показывали половину седьмого. «Наверное, все-таки утро, – решил Сосо, захлопывая крышку часов. – Выпью воды и лягу опять. Посплю часа три-четыре».
Он шагнул по направлению к столу, на котором стояла бутылка с нарзаном, но пол вдруг под его ногами покосился, и он, пытаясь удержать равновесие, судорожно взмахнул руками. Цепочка часов вырвалась из его одеревеневших пальцев, и часы отлетели в сторону, ударившись о стену. Он шагнул еще пару раз, пытаясь быстрее добраться до стола и в нем обрести надежную опору в этой ирреальной, неожиданно зыбкой действительности. «Стол… Быстрее… Стол…» – с надеждой подумал Сосо. Он хотел закричать, позвать хоть кого-нибудь на помощь, но из горла его вырвался только тихий, неразборчивый сип. Глаза заволокло багрово-красной пеленой, и он потерял из виду свою последнюю цель – письменный стол с открытой (чтобы выходил газ) бутылкой нарзана на нем.
