Уже почти лишившись сознания, Сосо попытался продолжить движение вперед, но немеющие ноги заплелись одна за другую и, покачнувшись, он рухнул наземь.
Пативцемуло Сосо! Пативцемуло Сосо! – Кто-то бесцеремонно тряс его за плечо, громким противным голосом выкрикивая его имя.
Ему очень хотелось спать, тягучая дремотная одурь уже сковала все его тело, но обладатель противного голоса был на удивление настойчив в своем стремлении пообщаться с Сосо.
Сосо нехотя открыл глаза.
А, Пантелеймон… Это ты… Приходи завтра. Сейчас я хочу спать.
Уважаемый, это не сон.
А что же? – снова закрыв глаза и сладко зевнув, спросил Сосо.
Это не сон, – повторил Пантелеймон. – Просто… Просто вы умираете, уважаемый Сосо.
Как это умираю? – мгновенно проснувшись, возмутился Сосо. – Ты что, черт, совсем сдурел? Мне осталось полшага до намеченной цели, а ты говоришь – умираю? Еще чуть-чуть и я стану последним и самым главным избранником из всех, являвшихся на земле. Избранником, окончательно утвердившим власть Зла над всем миром. Так что ты брось городить чепуху и давай-ка шевелись – спасай меня.
К сожалению, глубокоуважаемый Сосо, ничего уже нельзя сделать. – Как бы сокрушаясь от собственного бессилия, Пантелеймон развел руки в стороны. – Чем-то вы очень сильно обидели ваших друзей. Очень сильное средство. Ничем остановить нельзя. – Пояснил он. – Вам осталось два-три часа, не больше.
Какие еще друзья? У избранника не может быть друзей, – отчитал зарвавшегося черта Сосо. – Кто это сделал? Нет… Это невозможно. Никто бы не осмелился.
Но вы же сами сказали: иди помогай Лаврентию, – с грустной улыбкой ответил ему Пантелеймон.
Ты-ы?! Ты помог Лаврентию это сделать? Но зачем? – Удивление было самым сильным из чувств, которые в этот момент испытывал Сосо.
Глубокоуважаемый Сосо, меня лично, – Пантелеймон картинно прижал обе руки к груди, – вполне устраивает и Россия. Так замечательно у нас получилось с этим контрактом… – Тут он, сладко причмокнув губами, мечтательно воздел глаза горе. – Вы, действительно, самый лучший, самый замечательный из всех избранников. Так вы все здорово устроили… А весь мир… Ох, уважаемый Сосо… Как-то я к этому еще не готов. И так мотаюсь целыми сутками. Весь в запарке… Наверное, время еще не пришло.
Я всегда знал, что ты лентяй и бездарь, – с горечью в голосе сказал Сосо. – Жаль, не было у меня возможности с твоим руководством пообщаться.
А я и есть руководство. Вернее, часть руководства. Вы же знаете, у нас коллективное руководство. Да пообщаетесь еще, – добродушно улыбаясь, заверил его Пантелеймон.
Коллективное, говоришь? Проходили мы и коллективное… – нехорошо улыбнулся ему в ответ Сосо. – Посмотрим, что там у вас за коллектив.
Да, – охотно поддержал его Пантелеймон, – еще пару часиков помучаете ваше бренное старое тело, и айда со мной на волю.
А вот это ты врешь, приятель, – уверенно возразил Сосо. – Парой часиков ты не обойдешься. Я еще поборюсь за жизнь. Мне дела свои охота закончить. – Он прикрыл глаза, не желая больше дискутировать с глупым, ленивым чертом, оказавшимся на поверку еще и предателем.
Он, видимо, заснул, потому что снилась ему мать. И приснилась она не старухой, а молодой, тридцатилетней женщиной. Она пришла и встала в противоположном от Пантелеймона углу, вся в черном, неподвижная, как изваяние. И только губы ее шевелились, когда роняла она скупые, горькие слова. Она говорила с Сосо по-русски, хотя никогда не была в нем сильна:
Зачем ты не послушал меня, сынок?
Я большой человек, мама, меня все боятся.
Зачем человеку, чтобы его боялись? Человеку надо, чтобы его любили.
Меня любят, мама. Сотни миллионов, миллиарды, мама.
Человеку не надо, чтобы его любили эти твои мили… мирили… Человеку надо, чтобы его любили жена и дети, внуки и родственники, чтобы уважали соседи и друзья. Посмотри, ты умираешь, и никто не пришел к тебе, кроме этого рыжего черта. Никто не позвал к тебе врача, никто не заплакал у твоей постели… А сам ты лежишь на холодном полу… Зачем ты не послушал меня, Сосело?
Я избранник, мама. Я должен был исполнить миссию.
Лучше бы ты стал священником…
За дверью раздался топот сапог охранника, и Сосо тут же проснулся. Мать исчезла так же внезапно, как и появилась. Сосо из последних сил поднял руку, призывая к себе, и хотел громко крикнуть: «Эй, на помощь! Скорее вызови врача! Я умираю!», – но у него из горла вырвалось только сдавленное:
Э-э-э…
Охранник, увидев его лежащим на полу босого, в одном нижнем белье, испуганно завопил:
А-а… Това-а-а… Ох, черт… – Он метнулся к Сосо, склонился над ним, пытаясь разобрать не сказанные им слова, но тут же сорвался с места и, громко топая сапогами, умчался по коридору.
Через пару минут он вернулся в сопровождении еще двух охранников. Они подняли Сосо с пола, уложили на диван, укрыв одеялом, и снова выбежали из комнаты.
Болваны! Чего бегают?! Чего суетятся?! – в сердцах воскликнул Сосо, обращаясь к Пантелеймону. – Врача надо звать, а не бегать…
Они побежали звонить начальству. Вы сами отучили их проявлять инициативу, – усмехнулся Пантелеймон. – А начальство торопиться не будет. Не в его интересах…
Негодяи! – возмутился Сосо. – Жаль, не передушил их раньше.
Это вы зря, – заступился Пантелеймон. – Они ребята неплохие. Потом сами убедитесь. Конечно, не избранники, как вы или Лева, или Старик, но тоже наши парни.
Не смей при мне поминать имя этого ублюдка! И этих предателей не смей нахваливать! – не на шутку расходился Сосо. – Да ты и сам… Дурак, лентяй и … предатель!
Обиженный Пантелеймон надулся и отвернулся от Сосо, оборвав разговор. «Не хочет говорить – не надо! Еще успею с этим рыжим наговориться. А сейчас надо выкарабкиваться, – решил Сосо. – Так где же все-таки врач?»
Бежали минуты, часы, люди приезжали, уезжали, а врача все не было. «Сволочи!» – негодовал Сосо. Пантелеймон так и сидел отвернувшись, демонстрируя свою обиду. Сосо чувствовал, что рыжему черту страсть как хочется поболтать, но он вынужден выказывать свою характерность. «Ну и сиди, как сыч. Я тоже первый не начну», – подумал Сосо.
Наконец-то приехали врачи, засуетились, забегали вокруг него. Сосо приободрился и победно глянул на Пантелеймона.
Не-а, не поможет, – лениво протянул тот, делая вид, что ему совсем не хочется разговаривать с Сосо. – Вы бы лучше перестали сопротивляться и отправились со мной.
Сосо сделал вид, что он ничего не услышал.
Прошли сутки. Врачи перестали суетиться и только изображали, что работают, не забывая делать при этом чрезвычайно умные лица. «А раньше у них на лицах был только страх. Перестали бояться… Значит, действительно, конец мне пришел», – понял Сосо. Но он не привык сдаваться. Теперь он лежал и думал, как оно все будет, когда не станет его.
«Эти предатели—наследнички, мать их, поначалу, конечно, перегрызутся. Может быть, сгоряча даже шлепнут кого-нибудь. Но потом сообразят, что это не в их интересах. Нет среди них того, кто, как ишак, был бы способен самозабвенно тащить на своем хребте тяжеленный груз власти. Власть – это самоотречение, власть – это самоограничение. Во всем. А они все слишком любят сладко и красиво пожить. Устроят себе… коллективное руководство. Вон, как у этих… – Сосо кинул косой взгляд на заскучавшего Пантелеймона. – Меня… – Здесь он слегка задумался. – Меня осудят. Грязью обольют. Не сразу. Годика через три-четыре. Когда страх выветрится, когда сообразят, что надо им друг с другом мирно жить. Вот за этот страх, за то, что работать их заставлял, подлецов, вот за это и обольют. Незаконные репрессии… Когда, значит, они сажают, они расстреливают – это законные репрессии, а когда я их – это незаконные…» – От негодования Сосо насупил брови и, широко раздувая ноздри большого, мясистого носа, возмущенно засопел.
Но тут он вдруг вспомнил, как его соратнички собственноручно отвозили своих жен за решетку, и ему стало хорошо. Очень хорошо. Он тихонечко захихикал. Услышав этот тихий, шелестящий, как высушенная солнцем старая газета, старческий смешок, Пантелеймон, уставший изображать обиженного, тут же повернулся к Сосо.
Да будет тебе дуться, дружище Пантелеймон. Давай лучше поболтаем, – великодушно предложил умирающий. – Все быстрее время пройдет.
Пантелеймон с радостью ухватился за это предложение, позволяющее ему сохранить лицо.
О чем изволите побеседовать-с, уважаемый Сосо? – осведомился он.
Да вот, думаю, как без меня здесь будет?
Отлично-с. Все замечательно будет-с. Души косяками к нам повалят-с.
Вах, бестолковый какой… – пробормотал Сосо себе под нос, не желая больше обижать Пантелеймона. – Я не о том… Что думать будут? Что говорить будут? Что писать будут?
Пантелеймон пожал плечами.
Ерунда это все. Какое это имеет значение для избранника-с?
Да, точно. Ерунда… – согласился Сосо.
«Разве могут они меня понять? Если сейчас не поняли, потом как поймут? Один Мишка понял. Почти до конца понял. Враг, убежденный белогвардеец, а понял. Какую книжку написал… Самую суть схватил. Не то что эти жополизы… Сейчас орут: «Незаходящее Солнце!», а потом что будут? Деспот? Кровавый маньяк? Продажные писаки! Маму-папу продадут за три копейки и себя оговорят из страха. Ни одного практического дела за свою жизнь не сделали, только бумагу марать умеют. Интеллигенция… Про них Старик хорошо сказал. Он их изнутри знал, сам такой был. Разве это интеллигенция?.. Интеллигенция у меня на шарашках сидит. Тех хлебом не корми – дай дело делать… – Сосо криво ухмыльнулся. – Дураки. Они думают, я кровь люблю, бессмысленные убийства люблю. А я контракт выполнял, систему выстраивал… Систему, которая и без меня будет работать… Если бы было можно, как в Мишкиной книжке – оторвал голову, показал человеку, что ты можешь с ним сделать, а потом приставил обратно. Но в жизни так не бывает. Хотя… Вон, Пантелеймон, наверное, мастер на такие штуки. Все равно. Это какая потеря времени – всем башки приставлять обратно. А у меня никогда не было лишнего времени. Я – избранник. Мне надо было торопиться – служить избравшему меня». – Сосо покосился на Пантелеймона.
