– Действительно, почему?
– И тачка их немереных денег стоит, небось не на нынешние бумажки куплена.
– Дождь кончается.
В самом деле, тучи рассеивались. Снова показалась мутная луна. Шлепая по лужам, они пошли дальше. Слева было кладбище, где, к их удивлению, в это время суток кого-то хоронили.
– Господи, факелы, – сказал Редж.
– Кто же это так грешил, что и похоронить его при свете дня нельзя?
– Помнишь, в детстве, – сказал Дэн, – мы разожгли огонь на одной могиле на Южном кладбище? Коробок спичек тогда стоил всего пенни. Как подумаешь, что одним коробком можно было целый мир спалить, да только ветер всегда пламя задувал. – Потом он спросил с отчаянием в голосе: – Ну скажи, почему они это делают? Зачем убивают невинных?
– Потому, что для многих злодейство – удовольствие, – пробормотал Редж. – Запретный плод сладок.
– Забыл, как звали тех двоих из нашей группы, которые покончили с собой. Не могли идти дальше, бедняги.
– Забудь об этом, Дэн, пожалуйста, постарайся забыть. Глянь, луна опять светит.
Редж обнажил Каледвелч, надеясь увидеть, как он засияет в лунном свете, но металл лишь тускло отсвечивал. Рядом с ними затормозил старый форд, хотя на этот раз они не голосовали. Дэн мрачно взглянул на седого водителя в грязном плаще. Тот, виновато улыбаясь тонкими губами, пролепетал что-то о долге милосердия.
– Я вас знаю, – сказал Дэн, – вы учитель начальной школы на Флэксфилд-стрит.
– Вы у меня учились? Наверное, давно это было. Садитесь, подвезу. Далеко не могу, только до Тертона, если вас это устроит.
– Спасибо, – сказал Редж, – нам по пути.
– Вы меня выпороли однажды, – вспомнил Дэн, сидевший на заднем сиденье, – ужасно больно было.
– Значит, заслужили. Хулиганили, наверно. А вас я тоже драл? – спросил он Реджа.
– Нет, я в другую школу ходил, в общую.
– Понятно. Там девочки писаются от счастья, когда их тискают на задних партах. Я всегда работал с мальчиками. Но потом власти решили, что все, хватит, отработался. Чего только я не насмотрелся за все эти годы!
– Помню, больно было ужасно, – снова беззлобно усмехнулся Дэн.
– Для порядка. Я никогда не был садистом. Я очень разборчив в удовольствиях и в любви. Вы, наверно, такой же? – спросил он, покосившись на Реджа. Тот отрицательно покачал головой.
– А что это за длинная штуковина у вас на коленях?
– Оружие.
– Ясно. Несмотря на долг милосердия и Страстную пятницу, придется вас высадить. Уж больно несет от вашего дружка на заднем сиденье, дышать нечем.
– Это рыбный запах, – ответил Редж. – А на заднем сиденье мой брат.
– Прекрасно. Ну все, вылезайте. Простите, что было больно.
Они доехали до окраины города. Жилые дома и магазины здесь попадались гораздо реже. Братья прошли мимо ломбарда, украшенного тремя потемневшими колоколами и какими-то жуткими на вид безделушками, выставленными в витрине. На стене висела рваная киноафиша с изображением гигантской гориллы, которая кидала в пропасть полуобнаженных крошечных людей.
– Страсти-то какие, – пробормотал Редж.
Братья миновали бывшую протестантскую часовню, где теперь играли в лото, и пошли вдоль кирпичной стены, усеянной битым стеклом. За ней находился городской приют для умалишенных. Вся стена была оклеена предвыборными плакатами с портретами фальшиво улыбающихся типов. Среди них была и реклама мадам Зельды, ясновидящей. Из окон сумасшедшего дома доносились дикие вопли. Редж поднял меч, но демоны безумия не отступили. Потом шел участок дороги, покрытый свежим асфальтом. Тут же с Великого четверга стоял каток и валялись лопаты, брошенные, видимо, забастовщиками. В придорожных канавах квакали лягушки. Они вышли за черту города. Снова хлынул дождь.
– Я бы не отказался от кружечки пива, – сказал Дэн, увидев трактир. – Сколько у тебя денег осталось?
– Еще хватит на два билета до Манчестера, если, конечно, забастовка кончится, и даже мне на билет до южного побережья. Ну и на пару кружек пива и пирог с требухой наскребу.
Они зашли в трактир.
Тощая, как швабра, хозяйка неохотно налила им по кружке темного пива.
– Констебль тутошний – форменная скотина, – сразу же сообщила она. – Того и гляди, лицензию отнимет.
В банке на стойке бара красовались маринованные угри, лондонский деликатес. И акцент у хозяйки был лондонский. Братья поделили пополам пирог со свининой, по вкусу напоминавший старую газету. Отставной матрос с всклокоченной бородой ораторствовал у тлеющего камина. Кивнув в сторону его слушателей, Дэн тихонько сказал:
– Видишь того, с черной повязкой на морде? Рак челюсти. Я его знаю. Конченый человек. Ворует свинец с церковных крыш. А коротышку рядом с ним видишь? Карманник, промышляет в ярмарочные дни. Остальные – пьяницы-фермеры. Разжились торговлей свиньями, подыхавшими от глистов. Что за чертово местечко!
Матрос между тем говорил:
– В Гибе это было. По пути из Гиба в Сеуту. Вам и невдомек, где это.
– Я там бывал, – подал голос Редж.
– Ну тогда ты поймешь, о чем я. Взяли их на борт. Помятых и побитых, прямо из бардака.
– В Гибралтаре нет бардаков.
– Это ты мне будешь рассказывать? – матрос отвернулся от Редока. – Ну, шкипер наш им и говорит: «Я понимаю, вам крепко досталось. Война, и море штормит, но не забывайте, что вы британцы, и гордиться этим должны. А ведете себя как скоты. Шевелите мозгами, учитесь, читайте Библию». Помешан он был на Библии, иногда целые куски наизусть шпарил прямо на ветру, на палубе. Ну а когда налетели мы на магнитную мину, шкипер наш заорал: вот он пришел, судный час, – и стал читать из Матфея. Это уже в Северной Атлантике было. Потом еще из Откровения что-то бубнил – так ко дну и пошел, не замолкая. А я вот что вам скажу: Библия – сплошное вранье.
– Кружки давайте, – сказала хозяйка.
– Ну и песет же от тебя, приятель, – сказал Дэну человек с черной повязкой. – Где-то я тебя раньше встречал?
– Я по церковным крышам не гуляю.
Он перевел взгляд на Реджа.
– И твою морду я где-то видел.
– А я тебя что-то не припомню.
– Кто вы вообще такие и что это за штука у вас?
В это время открылась дверь и вошел констебль, высокий молодой человек, больше похожий на гангстера. Сначала он обратился к хозяйке:
– Я, пожалуй, выпью кружечку, миссис, хоть я и на службе. Ладно, чего там, – добавил он, окинув взглядом весь зал, – есть большие преступления и есть мелкие проступки. Пропустить кружечку в рабочее время – не криминал. Тем более что старшого пет. Простыл, бедняга.
– Почему же это не криминал? – спросил Редж.
– А вы кто такие, – спросил констебль, – и что это у вас за штука? И саквояж какой огромный.
– Частная собственность, – ответил Редж. – Путешествуем. Зубные щетки, пижамы, смена белья. Хорошо тут у вас, но нам пора.
– Что-то больно тяжелая смена белья. Прямо как гиря. Эй ты, вонючка, – бросил он Дэну, – а ну открой саквояж.
– Э-э нет, – сказал Редж, вытащив Каледвелч. – А ну, посторонись!
– Не дури! Сопротивление полиции – серьезное преступление. Призываю всех в свидетели.
– Я ничего не видел, ничего не знаю, – сказал человек с черной повязкой.
– Теперь-то нам хвост обеспечен, – буркнул Дэн, устремившись к выходу.
Констебль преградил ему дорогу. Редж сделал угрожающий выпад мечом, а Дэн двинул констеблю саквояжем в пах.
– Извини, не хотел делать тебе больно, – сказал он, – просто мы очень торопимся. – Констебль, мыча от боли, согнулся в три погибели. – Правда, не хотел, – повторил Дэн, открывая дверь.
Они бежали под проливным дождем.
– Значит, теперь мы в бегах, – сказал Редж, когда Дэн остановился, чтоб отдышаться. – По крайней мере с точки зрения полиции, но не думаю, что констебль станет поднимать шум. – И он завернул мокрый Каледвелч в полосатый фартук.
Никакой погони и полицейских свистков слышно не было.
– Надо найти пристанище на ночь.
В ближайшей деревне постоялого двора не было, но на южной окраине стоял большой особняк, занятый Министерством социального обеспечения.
– Смотри, кажется, попутка?
Но ревущий автобус затормозил у ворот особняка, и из него, шатаясь, вышли калеки, которых сопровождали медсестры из «Госпиталя надежды».
– О, боже, ты только взгляни, что могло случиться с нами!
Это были инвалиды войны: у одного снесено пол-лица, другие с ожогами, слепые, безрукие. Дэн и Редж спрятались за широким стволом вяза. Автобус уехал. Дождь лил не переставая. Промокшие насквозь братья молча шли на юг, пока не набрели на сарай, оказавшийся фермерским гаражом. В нем стояли два трактора, пустые канистры и ржавый домкрат, на полу валялся промасленный брезент.
– По крайней мере, тут сухо, – сказал Редж. Дэн молчал.
Они сели на шершавый бетонный пол, привалившись к стене. Спать не хотелось. Отдышавшись, Дэн сказал:
– Ребята называли ту дорогу «жопа». Погода была точь-в-точь как сейчас. И грохот стоял несусветный.
