– Приходил один в штатском, хотел серьезно поговорить. Акцент у него был странный, похожий на ольстерский.
– Кимры ценят всяких друзей. Мы хотим получить его назад. Где он?
– Если твои дружки хотят выбить из меня информацию силой, отойдем подальше, чтоб новый хозяин не слышал. А лучше всего пройдемся к месту раскопок.
– Мы не приветствуем насилие, но при необходимости можем к нему прибегнуть.
– Другого я и не ожидал. Одно только скажу: он не уедет вместе со мной из этой страны. Он останется там, где ему и следует быть. В стране Ллегр, где когда-то правил Артур.
– Ну что, врезать ему? – спросил один из турок, а может, македонцев.
– Не надо, погоди, Янто. Он может находиться только в одном месте.
– Интересно, где же это? – полюбопытствовал Редж.
– Сам знаешь где, и я знаю. Мы его все равно найдем. – Помолчав, он спросил: – Уезжаешь, значит? Разочаровался в послевоенной Британии? Неудивительно, черт возьми. В Штаты, конечно, в бывшую колонию?
– Еду к жене. Багаж уже отправлен. Не такой уж и большой. Даже не верится, как мало я нажил. Только одна вещь осталась. Нет, не то, что ты думаешь. Это скорее семейная, чем национальная, реликвия. Хотя о каких национальных реликвиях можно говорить, когда нации больше не существует?
– Вечно у тебя в голове каша. Ничего не понять.
– Нация, – произнес другой турок, а может, албанец. – Национальное самосознание. Национальные сокровища. Национальная культура. Сообщество народов, объединенных в государство. Это мы проходили.
– Да, вижу! – похвалил Редж. – Воюющая нация – тоже неплохо звучит.
– О цинизме твоем я наслышан, – сказал первый. – Пора тебе кое-что в башку втемяшить, чтоб умнее стал, если, конечно, ты не возражаешь. – Он вопросительно поглядел на Риса. Тот пожал плечами.
В дверях появился новый хозяин и сказал, что Реджа просят к телефону. Срочно. Междугородная.
– Ну ничего, мы тебя еще поучим, – пригрозил специалист по национальным вопросам. – И не вздумай притащить с собой какой-нибудь тяжелый предмет. Ты хоть и циник, но человек образованный и должен понимать: то, что мы делаем, справедливо.
Редж пошел к телефону.
– Били тебя? – спросил я.
– Нет, только попугали. Вот твой звонок меня действительно напугал.
Мы прогуливались перед завтраком среди древнеримских руин в кибуце недалеко от Кесарии. Меня послали туда обучать кибуцников военному делу. До побережья рукой подать. Террористы наладились высаживать десант па надувных лодках, незаметных для радаров.
– Воюющие нации, – пробормотал Редж, подбросив ногой древнеримский черепок. – Хочу показать тебе одну вещь. Мне ее один янки показал, писатель, зовут Саул. Не тот Саул, что в Книге Деяний, а тот, которому Давид играл на арфе. А мы до сих пор не решили, как назвать нашего маленького сабру. Это же чудо, правда? Бомба взорвалась прямо в радиостудии. Слава богу, она в это время сидела за своей челестой и почти не пострадала.
– Меня в это время здесь не было.
– Я знаю. Ты в это время сам бомбы подкладывал в Сирии или где-то там еще. Теперь кругом одни бомбы. Но здесь хотя бы все по-настоящему. А воюющие кельты – театр марионеток. Это здесь. – Он пнул ногой древнюю истертую плиту из песчаника. В ней была выдолблена грубая ниша, над которой виднелась надпись REG ART. – Он, что же, и здесь побывал? По-моему, это невозможно.
– Наверно, это означает REGULUS ARTIFEX или что-то в этом роде. Имя какого-нибудь раба. После нас остается только имя. Имя – вероятно, единственный шанс обрести бессмертие.
– Как же нам его назвать? Да, кстати, как мне теперь себя называть? Есть в иврите какой-нибудь эквивалент имени Реджинальд? Я думаю, Джонс будет Иоканан или что-то подобное.
– Ты же знаешь, что евреем стать нельзя. Достаточно того, что Ципора – еврейка.
– Понятно, и Ципой ее больше называть нельзя. Непочтительно. Мы на территории, где действует закон Моисея.
– О нет. Ему-то бог не позволил ступить на землю обетованную.
– Скотина он порядочная, этот ваш бог. – Редж посмотрел на небо, словно ожидая карающей десницы, потом окинул взглядом апельсиновые рощи. – Корни деревьев переплелись с древними развалинами. Апельсины хороши. И бананы тоже. Тот самый Саул, забыл его фамилию, сравнил эти сады со стадом лошадей: жеребцы сплетаются с кобылицами, как банановые пальмы с апельсинами в цвету. Красиво.
– Долго ты здесь пробудешь?
– Пока Ципа, прости, Ципора не поправится. Ей нужен покой. Мне вообще-то нравится выращивать апельсины, но тянет в город. Я сейчас учусь читать испанские слова, написанные буквами иврита. Забавно, что сефарды испытывают ностальгию по их испанской земле.
– Всех нас мучит ностальгия по чему-нибудь. Джордж Герберт сказал что-то вроде того, что усталость заставляет нас припасть к божественным стопам. «Бог и есть наш дом», – писал Вордсворт. Хотел бы я верить в Бога. – Редж снова поднял голову к безоблачному небу, но Бога, похоже, не волновали чьи-то сомнения в его существовании: достаточно того, что он об этом знал. – Удел философов – быть скептиками или учителями философии.
– А твой отец не расстроится? Я имею в виду отказ от кровной мести.
– Отец собирается жениться на симпатичной пухленькой вдове из Кракова. У него все будет хорошо.
Редж потянул носом душистый воздух, но не ощутил запахов. Потеря обоняния лишила его значительной доли удовольствий на земле Израиля. Даже трава была пропитана ароматом апельсиновых рощ. Хотя с севера ветер и приносил запах порохового дыма.
– Беатрикс теперь преподает, – сказал Редж. – Вы снова будете вместе. Ваши кафедры рядом.
– Я не надеюсь получить там место. Пойдем-ка лучше завтракать.
Мы шли, спотыкаясь, по развалинам древней Кесарии, мимо безруких идолов, огромной каменной маски у входа в бывший театр и разрушенной коринфской колоннады. По пути в столовую Редж спросил:
– А как бы ты его назвал?
– Не знаю. Выбрать имя ребенку – одна из родительских мук. Тут нужно быть осторожным, человеку всю жизнь его носить. – Или, невольно подумалось мне, пока его не сразят вражеские снаряды.
На завтрак был крепкий чай в стеклянных стаканах с подстаканниками, яичница, козий сыр, сладкий лук, черные маслины, твердые сочные помидоры и соленые сардины. За столом шел высокоученый спор Саула, забыл его фамилию, с одним шведом, чья жена была похожа на Ципору. Сестры за общим столом не было. Она сидела с ребенком в корпусе для семейных пар. Скоро она едет в Иерусалим, чтобы работать преподавателем по классу ударных в консерватории. Выходит, что все мы будем учителями. С двумя академическими зарплатами Редж и Ципора смогут позволить себе няню. В нянях Израиль не испытывал недостатка: юные сабры нуждаются в заботе не меньше апельсиновых саженцев.
– Так что же случилось с мечом? – спросил я Реджа. И он мне рассказал.
Посреди улицы три кошки глодали рыбьи головы и потроха, которые бросил им Дэн. Одна из них, пятнистая, громко урчала. Закат Страстной пятницы был скрыт в дыму горевшего в нескольких кварталах отсюда склада. Говорили, что на складе осталась неразорвавшаяся бомба. А пожарники начали забастовку. Нынче бастуют все кому не лень. Электричество отключили, и половина палтуса в холодильнике протухла. Хотя Дэну уже было все равно, есть электричество или нет, – дела в лавке расстроились окончательно. Мелким магазинчикам становилось уже не под силу конкурировать с супермаркетами. Пивные, правда, процветали и накануне великого праздника не закрывались круглые сутки, будто в дни ярмарки. В Нидербери ревностно чтили старинный обычай в день смерти Христа пить не просыхая. Дэн прошел со свечой в темную кладовую, вынул из холодильника протухшего палтуса, разрубил его на три части и подбросил кошкам. Пусть полакомятся – все равно больше ни на что не годится. На прилавке оставалась только копченая семга, но и ее никто не хотел брать.
Поскользнувшись на мокрой брусчатке у входа в лавку, вошел брат Дэна Редж с тяжелым саквояжем в руках.
– Умираю, пить хочу, – сказал он, снимая плащ. – Господи, пошли Лазаря, чтоб омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой.
– Как же ты доехал, поезда ведь не ходят из-за забастовки?
– Невероятный случай. Встретил в Ньюпорте сослуживца с того проклятого корабля, что вез русских, как скот на убой, в Одессу. Он ехал на машине с сыном и двумя внуками. Подбросил меня до Челтенхема, а там я успел на последний автобус. В Стоуке меня подобрал попутный грузовик. Потом десять миль шел пешком, совсем в глотке пересохло, – повторил он. – И возьми наконец у меня этот саквояж, у меня уже руки отваливаются. И дверь не забудь запереть.
Когда братья открыли дверь, свечи, которые горели в пивной, задуло сквозняком и на новых посетителей обрушилась дружная брань. Те, кто сразу учуял исходящий от Дэна неистребимый запах рыбы, начали ругаться еще сильнее. Редж уплатил за пиво, и братья пристроились с кружками в темном углу.
