Жюльен пояснил, что уезжает в Лон-ле-Сонье.
— Если бы твой бедный дядя еще жил на свете, вот бы он порадовался, — сказал старик. — Не тому, конечно, что ты отсюда уедешь, а тому, что ты наконец распрощаешься с Петьо. Он, может, ничего тебе не говорил, но этот мерзавец немало у него здоровья отнял. Черт побери, твой дядюшка недолюбливал Петьо, да, он его терпеть не мог!
Папаша Панон отвязал собаку и подал Жюльену поводок.
— Когда войдешь в деревню, — наставительно сказал он, — держи ее покрепче, а то она, чего доброго, там набедокурит.
Жюльен взял поводок. Диана радостно прыгала возле него.
— У твоего дяди Пьера были свои странности, — проговорил старик, — он не любил, когда ему перечили. Но был он человек порядочный. И если вдуматься, то мысли у него были, пожалуй, правильные.
Жюльен вышел со двора. Всю дорогу он играл с собакой. Он решил не заходить в дом дяди Пьера. За садом теперь никто не следил, и цветов там больше не было.
Войдя на кладбище, Жюльен взял небольшой заступ, чтобы привести в порядок могилу, поросшую по краям травой. Он уже почти управился со своим делом, когда подошел священник. Они поздоровались. Встречая мальчика на кладбище, священник почти всегда подходил и перебрасывался с ним несколькими словами.
— Что это ты целый месяц не показывался? — спросил священник.
— К родителям ездил, — ответил Жюльен. — А потом мастер и его помощник ушли, и у меня теперь очень много работы.
— Они ушли на войну?
— Мастер в армии, а его помощник остался работать у отца в булочной.
— А где сейчас твой мастер?
— На фронте, но где, точно не знаю. Все предполагают, что их часть стоит неподалеку от бельгийской границы.
Священник стоял, опершись о железный столбик, который поддерживал венки на соседней могиле. Казалось, он о чем-то задумался, потом заговорил:
— Тебе еще рано идти в армию, но время быстро бежит. В четырнадцатом году никто и не думал, что тогдашним мальчишкам придется понюхать пороху, а к концу войны многие из них были убиты.
Он нахмурил густые брови, посмотрел Жюльену прямо в глаза и спросил:
— Что ты об этом думаешь?
— О войне?
— Ну, война — вещь скверная, это понятно. Тут ничего не меняется. Нет, я тебя о другом спрашиваю: что, если она протянется долго и тебе тоже придется воевать?
— Если надо будет, пойду, — сказал Жюльен.
— Когда человек молод, ему кажется, что он неуязвим. Именно поэтому… главным образом поэтому многие молодые люди уходят на войну с улыбкой. Каждый думает, что убьют не его, а соседа… не его, а соседа.
Священник отвел глаза в сторону, теперь он смотрел на могилу Пьера Дантена. Мальчику на миг показалось, что священник забыл о нем. Оба стояли молча. Тишину нарушила собака, она стала чесать лапой шею, и ошейник зазвенел. Священник нагнулся и погладил ее.
— Славная ты собака, Диана… — сказал он. — Что бы сказал твой бедный хозяин, если б война началась при его жизни! — Священник снова умолк, потом повернулся к Жюльену: — Ты и сам знаешь, что твой дядя придерживался совсем иных взглядов, чем я. Бывало, как заспорим мы с ним за стаканом вина, порой чуть не кричим друг на друга. Но в одном мы сходились — в отношении к войне. Ведь мы в ней оба участвовали. Потому и говорили со знанием дела. И, можешь поверить, ни один из нас не защищал войну.
— Знаю, дядя мне часто об этом говорил, — сказал Жюльен.
Священник покачал головою.
— Представь себе, в эти дни я много думал о нем, о твоем дяде. Много думал. И спрашивал себя, что сказал бы сегодня Пьер Дантен. Мне был хорошо знаком его образ мыслей.
Священник опять умолк. И снова медленно покачал головой; губы его беззвучно шевелились. Внезапно он взял рукой распятие, висевшее на груди, показал его Жюльену и проговорил:
— Однажды мы беседовали с твоим дядей, а он показал мне на распятие и говорит: «Мне от вас нечего таиться, вы ведь знаете, что я в вашего доброго боженьку не верю. Но этот человек из Назарета был действительно человеком. И придерживался таких же взглядов, как я».
Священник улыбнулся. Выпустил распятие из рук, широко развел их и прибавил:
— А ведь верно. Во многом они сходились.
Он вдруг нахмурился, посмотрел на могилу Пьера Дантена, потом возвел глаза к небу и сказал:
— Одно, во всяком случае, бесспорно — он не хотел войны. Нет, он ее не хотел. Он хотел мира. Мира для всех людей на земле.
Жюльен стоял, глядя на священника и прислушиваясь к его словам. Он не мог понять, о ком тот говорит: о Христе, о дяде Пьере или же о них обоих.
Потом он снова взял в руки заступ. Священник посмотрел на него и сказал:
— Надеюсь, ты впредь чаще будешь навещать его могилу.
Жюльен выпрямился.
— К сожалению, боюсь, что теперь мне здесь редко придется бывать, — сказал он.
— Почему? Ты уезжаешь?
— Да, господин кюре, срок моего обучения заканчивается.
— Вернешься в Лон?
— Да. Уеду тридцатого вечером.
Священник указал на несколько могил и промолвил:
— Теперь многие могилки осиротели, только я один к ним и подхожу. А у меня не хватает времени полоть сорную траву. Ну, это еще не самое страшное. Бедные парни, которые падают на полях сражений в Польше или в Сааре, остаются вовсе без погребения… Ведь трава, в сущности, те же цветы; травка — она хоть зеленеет. На мой взгляд, она могил не портит.
Жюльен кончил приводить в порядок могилу. Он ударил заступом о железный колышек, чтобы стряхнуть землю.
— Ну что ж, может, я тебя больше не увижу до отъезда, — сказал священник, — давай простимся сейчас. Желаю тебе быть хорошим работником, честным и трудолюбивым.
Он протянул мальчику руку, тот пожал ее. Когда Жюльен уже уходил, священник прибавил:
— Даже в твоем возрасте быть хорошим работником уже значит быть человеком.
Утром первого октября 1939 года Жюльен проснулся задолго до рассвета. Сперва он лежал неподвижно, еще охваченный дремотой, потом отбросил одеяло и попробовал разглядеть на будильнике, который час. Ночь была очень темная, ему пришлось потянуться за спичкой, он чиркнул ею о металлический прут кровати. Половина третьего. Красноватый язычок пламени потянулся кверху, слабо осветив комнату. Жюльен приподнялся на локте. На соседней кровати, повернувшись лицом к стене, спал Кристиан. Спичка обожгла Жюльену пальцы, и он уронил ее. Посмотрел на маленькую красную точку, вздрагивавшую на полу, а когда она погасла, снова лег. В открытое окно вливался прохладный воздух, свежие его волны ласкали лицо и руки.
Половина третьего; через четверть часа хозяин стукнет в дверь. После отъезда мастера так бывало каждый день. Теперь их будил господин Петьо, но в комнату он не заходил. Только стучал в дверь. Жюльен и Кристиан громко отвечали «слышим!», вскакивали с постели и присоединялись к хозяину, который уже разогревал кофе.
Через четверть часа господин Петьо постучит в дверь.
Жюльен ворочался в постели. На миг ему захотелось встать, быстро одеться, запихать одежду в чемодан и выбежать из дома… Потом он напишет, чтобы ему выслали жалованье и справку о том, что он тут обучался ремеслу.
«Черт с ним, с жалованьем!»
Он снова приподнялся на локте. С минуту сидел в постели, повернувшись к окну и жадно вдыхая свежий воздух. Потом снова улегся.
— Надо быть человеком!.. И поступать, как подобает человеку, — прошептал он.
Он опять вытянулся в постели, закрыл глаза и попытался задремать; кровь стучала в висках.
«Надо было сказать вчера… Если бы вчера мне заплатили, я бы предупредил. Я ведь твердо решил про себя. Но он должен был мне заплатить. Сам виноват, платить нужно тридцатого, а не первого или второго. Это ему на пользу пойдет… Даже лучше, что так получилось… И потом, понятное дело — когда тебе выплачивают жалованье, ты и предупреждаешь хозяина обо всем…»
Лицо у Жюльена горело.
«А может, спуститься, как всегда… И остаться еще…»
Он снова вытянулся в постели.
«Главное, не валяй дурака». Если он так поступит, это будет глупо… Глупо…
Жюльен усмехнулся. Ему хотелось расхохотаться. И он с трудом сдержался.
Время, казалось, не двигалось. Он опять чиркнул спичкой: два часа тридцать семь минут…
«Интересно, что он будет делать? Начнет ругаться? Войдет сюда? Если попробует меня ударить, тем хуже для него… Я дам сдачи».
Жюльен вздрагивает. Он узнает скрип двери, ведущей из спальни хозяев на лестницу. Дверь захлопывается. Раздаются шаги: один, другой. Хозяин быстро спускается по ступенькам. Останавливается. И стучит в дверь.
Сердце Жюльена колотится, колотится все громче. Кровь стучит в висках, стучит так же громко, как хозяин стучит в дверь. Но Жюльен молчит. Сетка на кровати Кристиана скрипит.
