— Ты, как всегда, ошибся. Ну, пойдем!
Они вернулись в спящий квартал. Увидев Арафу, Аватеф вскрикнула:
— Боже!.. Что за кровь у тебя на руках и шее?!
Арафа вздрогнул, но ничего не ответил. Он пошел умыться, но тут же потерял сознание. Через некоторое время Аватеф и Ханаш привели его в чувство. Он присел с ними на диван, понимая, что ему не заснуть. Он был уже не в силах хранить в себе эту тайну и рассказал им о своей необычной вылазке. Закончив, он увидел, что Ханаш и Аватеф смотрят на него с ужасом и отчаянием.
— Я с самого начала была против этой идеи! — сказала Аватеф.
Ханаш, желая смягчить удар от случившегося, выразил свое мнение:
— Этого убийства нельзя было избежать!
— Но это страшнее, чем преступления Сантури и всех надсмотрщиков, — печально отозвался Арафа.
— Вряд ли подумают на тебя!
— Но я убил ни в чем не повинного старика! Кто знает, может, это тот самый слуга, которого аль-Габаляуи посылал к Касему!
Они долго молчали, переживая горе, пока Аватеф не сказала:
— Не лучше ли лечь спать?
— Ложитесь! Я сегодня не усну.
Они опять замолчали. Вдруг Ханаш спросил:
— Ты не видел аль-Габаляуи? И не слышал его голоса?
Арафа раздраженно мотнул головой:
— Говорю, нет!
— Но ты же разглядел в темноте его ложе!
— Так же ясно, как мы видим его дом!
— Я думал, ты так задержался, потому что беседуешь с ним! — разочарованно произнес Ханаш.
— Тебе легко говорить! Тебя там не было. Ты ждал снаружи.
— У тебя лихорадка! — забеспокоилась Аватеф. — Лучше лечь!
— Как же мне уснуть?
Он понимал, что она права — лоб у него горел, хотя голова не болела. Ханаш расстроился:
— Ты был в двух шагах от завещания и не заглянул в него!
Лицо Арафы исказилось болью.
— Как трудно было проникнуть туда. И все пошло прахом! — продолжал Ханаш.
— Да! — сказал Арафа и резко добавил: — Но я вынес урок, что мы можем рассчитывать только на собственное волшебство. Не думаешь ли ты, что я предпринял безумную вылазку в погоне за тем, что оказалось куда более неосуществимым, чем мы предполагали?
— Да. До тебя никто не считал эту книгу волшебной.
Арафа, казалось, возбудился еще сильнее, он не переставал размышлять:
— Опыт с бутылкой у нас получится скорее, чем вы думаете. Нам это понадобится, если придется защищаться!
— Если бы у тебя было такое волшебство, с помощью которого можно проникнуть в Большой Дом без особого риска!
— Возможности волшебства безграничны! — воодушевился Арафа. — Но сегодня в моих руках только пара лекарственных рецептов и бутылка, которой мы будем защищаться или использовать при нападении. А возможностей у волшебства столько, что и фантазии не хватит.
Аватеф рассердилась:
— Не надо было вообще думать об этой вылазке! Дед наш пребывает в другом мире. Даже если бы удалось с ним поговорить, все было бы бесполезно. Он уже не помнит ни об имуществе, ни об управляющем, ни о надсмотрщиках, ни о внуках, ни о нашей улице.
Арафа разозлился без видимой причины, но его состояние оправдывало странности поведения.
— Эта заносчивая невежественная улица! — выпалил он. — Что они понимают? Да ничего. У них только предания и ребаб. Вряд ли они перейдут к действиям. Считают эту улицу центром мироздания! Это прибежище разбойников и попрошаек! Пока наш дед не пришел сюда, здесь водились одни насекомые!
Ханаш поморщился, а Аватеф смочила тряпку и попыталась приложить ему ко лбу, но он решительно убрал ее руку.
— У меня есть то, чем не владеет никто. Даже сам аль-Габаляуи. У меня есть волшебство. И оно может сделать с улицей то, что не смогли Габаль, Рифаа и Касем вместе.
— Когда же ты уснешь? — взмолилась Аватеф.
— Когда утихнет жар в моей голове.
— Скоро уже утро, — пробормотал Ханаш.
— Пусть! — вскричал Арафа. — Светло станет тогда, когда волшебство уничтожит надсмотрщиков, очистит души одержимых и обеспечит жителей улицы так, как не смогло это сделать имение. Тогда и наступит воспеваемое всеми благо, о котором так мечтал Адхам.
Он глубоко вздохнул и обессиленно отбросил голову к стене. Аватеф понадеялась, что он заснет, как вдруг в тишине прозвучал крик, от которого все трое вздрогнули. За ним еще голоса и причитания. Арафа вскочил и в ужасе произнес:
— Обнаружили тело слуги!
Аватеф сглотнула.
— Откуда тебе знать, что это кричат в Большом Доме?
Арафа выскочил наружу. Аватеф и Ханаш бросились за ним. Они остановились на дороге, повернув головы в сторону Большого Дома.
Уже почти рассвело, квартал возвращался к жизни. Люди пооткрывали окна и высунулись. Все смотрели на Большой Дом. Из конца квартала в аль-Гамалию бежал человек. Когда он поравнялся с Арафой, тот спросил:
— Что случилось, дядюшка!
— Господь Всемогущий! — ответил тот, не останавливаясь. — После стольких лет аль-Габаляуи скончался!
Они вернулись в подвал. Арафа еле держался на ногах. Он свалился на диван, проговорив:
— Человек, которого я убил, был жалким черным слугой. Он спал во внутренней комнате.
Аватеф и Ханаш ничего не ответили. Они уставились в пол, пряча глаза, чтобы не встречаться с его безумным взглядом.
— Вы мне не верите! — выкрикнул Арафа. — Клянусь вам! Я даже близко не подходил к его ложу.
Ханаш долго колебался, но он чувствовал, что в этой ситуации лучше говорить, чем молчать, и осторожно начал:
— Наверное, растерявшись, ты не разглядел его лица.
— Нет! — отчаянно защищался Арафа. — Тебя же со мной не было!
— Потише! — в страхе прошептала Аватеф.
Арафа перебежал в дальнюю комнату и сел там в темноте, дрожа от волнения. Что за нелепая это была идея, эта проклятая вылазка! Да будь она проклята! Земля разверзалась у него под ногами и дышала отчаянием. Надежда оставалась только на лабораторию.
Появился первый луч солнца. Люди со всей улицы собирались у Большого Дома. Новость быстро облетела жителей, после того как управляющий нанес визит в Большой Дом и вскоре возвратился к себе. Передавали, что бандиты проникли в Дом через подкоп, который прорыли у тыльной стены. Они убили верного слугу аль-Габаляуи, и горе подорвало его здоровье. Он не выдержал. Тем более возраст… И отдал Богу душу. Люди были настолько потрясены, что гнев лишил их голоса и слез. Когда новости дошли до Арафы, он закричал, обращаясь к Аватеф и Ханашу:
— Вот! А вы мне не верили!
Однако Арафа сразу опомнился, осознав, что именно он так или иначе стал причиной смерти деда. Это причинило ему боль. Устыдившись, он замолчал. Аватеф не нашла что сказать и лишь прошептала:
— Да примет Всевышний его душу!
— Он умер в почтенном возрасте! — проговорил Ханаш.
— Но я виноват в его смерти, — печально отозвался Арафа. — Именно я, из всех его внуков, среди которых полно злых людей!
— Ты шел туда с добрыми намерениями, — заплакала Аватеф.
— А они могут догадаться, что это мы? — вдруг с тревогой спросил Ханаш.
— Давайте сбежим! — вскрикнула Аватеф.
Арафа со злостью посмотрел на нее.
— Так они только убедятся в нашей виновности!
С улицы, где толпился народ, доносились голоса. Наперебой кричали:
— Преступника нужно убить еще до погребения!
— Самое отвратительное поколение нашей улицы! Раньше даже худшие из нас питали уважение к Большому Дому. Даже Идрис! Мы будем прокляты до Судного Дня!
— Убийцы не с нашей улицы. Это немыслимо!
— Скоро все выяснят.
— Мы прокляты до Судного Дня!
Угрозы и крики не прекращались, и нервы Ханаша не выдержали.
— Как можно было после всего здесь оставаться?
Члены рода Габаль предложили похоронить аль-Габаляуи на своем кладбище, так как были убеждены: они самые близкие его родственники. Аль-Габаляуи никак нельзя было хоронить там, где покоится Идрис и где лежит семья управляющего Рефаата. Рифаиты требовали, чтобы дед был похоронен на том же кладбище, куда своими руками он перенес Рифаа. Род Касема утверждал, что Касем лучший из внуков владельца имения, и их кладбище достойно тела общего великого предка. В квартале начались волнения и споры. Однако управляющий Кадри объявил, что аль-Габаляуи будет похоронен в мечети, возведенной на месте старой конторы в Большом Доме. Это решение успокоило всех, но жители улицы сокрушались, что будут лишены возможности присутствовать на похоронах предка так же, как всю жизнь были лишены возможности его лицезреть. Члены рода Рифаа с удовлетворением перешептывались о том, что дед все-таки будет похоронен там же, куда он перенес после смерти Рифаа. Однако никто, кроме них, не верил в это предание. Над ним даже посмеивались, чем вызвали гнев их надсмотрщика Агага, который чуть было не схватился с Сантури. Но Саадалла положил всему конец, пригрозив:
