Да, ты можешь делать все, что душе угодно, позвать, например, в гости соседскую девочку Лену, ту, что ходит в джинсовой мини-юбке и белых полусапожках, и попытаться, пусть неуклюже, напоить ее мартини из родительского бара и совратить. И понятно, что выпьет она слишком много, и родители, сто пудов, это заметят, и придется брать огонь на себя, а вот дать, скорее всего, Лена не даст, зато будет долго блевать в туалете и, наконец, покинет тебя, бледная и недовольная, оставив грязь в уборной и сумбур в твоей голове.
Все это ясно, но разве столь яркий замысел, даже на 99 % безнадежный, не стоит попытки воплотить его в жизнь? А еще можно пригласить лучшего друга и самому выпить с ним сладкого ароматизированного вина, а потом еще и виски, и, может быть, ту мерзкую настойку, что стоит в холодильнике, намеренно отпивая из всех бутылок понемногу, в слабой надежде, что родители не заметят.
Можно, в конце концов, не звать никого и, пребывая в одиночестве, выкурить одну из отцовских сигар, а потом включить привезенный из-за границы видак и смотреть вожделенную кассету из запретных, что ты давно уже заприметил в родительском шкафу, и мастурбировать, мастурбировать, да, целый день мастурбировать, лишь изредка прерываясь на чтение поэмы «Мцыри», ведь ее задали по литературе.
Странно, находясь в Светкином доме, я всегда вспоминаю детство, тот нежный возраст, когда я даже еще и не думал о том, как будет выглядеть моя будущая бывшая жена.
Ощущения странные, в горле начинает першить, и это, конечно, не то чтобы грусть, но, возможно, всего лишь сиюминутная ностальгия по давно утраченному счастью…
За чаем мы говорим ни о чем и обо всем на свете. О новых мюзиклах, о Папе Римском, например, о цунами, о том, какая будет зима, о детской преступности в Латинской Америке, проблемах клонирования и о ценах на нефть. Впрочем, последняя тема действительно занимает нас. Как-никак, но мы оба зависим от цены за баррель напрямую.
– Надеюсь, она никогда не опустится, – говорю я, а сам думаю о Веронике. Решаю дать ей еще один день, еще один шанс, а потом уже плюнуть на все и набрать самому. Ну неужели же она решила бросить меня, как это не вовремя, я только задумал сделать ремонт.
– Может, поешь что-нибудь? – вздыхает Светлана.
– Нет, – качаю я головой, – ты же знаешь, я – на диете.
– Ерундой маешься, – пожимает плечами бывшая, – ты прекрасно выглядишь.
– Ага, – киваю я, – пять лишних килограммов, между прочим. Прекрасно выгляжу! Вот именно. Лет на двадцать пять, не больше, правда? А ты знаешь, чего мне это стоит? Фитнес два раза в неделю, занятия тай-бо и тустепом, бассейн, солярий, массаж горячими камнями, косметический салон и вот эта жесткая обязательная диета раз в полгода. К тому же я никогда не позволяю себе есть после семи.
– Заняться тебе нечем, – хмыкает она. – У меня, например, и на половину из того, что ты перечислил, времени не будет. Почему ты не найдешь себе нормальную работу? Тебе не кажется, что можно быть сколько угодно жирным, да хоть уродливым, зато внутренне состоявшимся человеком?
– Что ты имеешь в виду? – как всегда подобные разговоры выводят из равновесия, и я слегка завожусь. – Что это, по-твоему, такое – «состоявшийся человек»? Какой у этого самого человека должен быть ежемесячный оклад? С какой цифры начинается состоятельность, с трех, пяти тысяч? И что такое, в конце концов, эта твоя хваленая «нормальная работа»?
– Ну, ты понимаешь, – она закатывает глаза.
Я демонстративно смотрю на часы, не стесняясь, прямо на здоровый циферблат Officine Panerai, подарок жены одного депутата от фракции «Единство», но Светку этим не пронять.
– Ты понимаешь, – повторяет она.
– А вот и нет, – говорю я, возможно, чересчур категорично, – вот и нет. Не понимаю. Напялить идиотский костюм с галстуком и каждый день с десяти до восемнадцати торговать ебалом в какой-нибудь убогой конторе?
– Во-первых, не матерись при дочке, – она немного понижает голос, чтобы придать значимости своим словам, – во-вторых, может быть, и с восьми тридцати до самого позднего вечера. Да хоть до часу ночи! Почему бы, в конце концов, и нет, если за это тебе будут платить приличные деньги, если у тебя будут бонусы в виде того же спортклуба, медицинского обслуживания в хорошем центре и еще, самое главное, перспектива?
– Ну, – я развожу руками, – вряд ли мне выдадут корпоративную карту Petrovka Sports…
– Почему бы и нет? Все зависит от той структуры, где ты будешь работать, и от того профита, что ты им будешь приносить.
– В этих корпорациях просто невыносимые условия, Светлана. В любой момент ты станешь ненужным и тебя выкинут на помойку. И что тогда? По-моему, уж лучше не привыкать ко всем этим бонусам. Лучше иметь меньше, но достигать это самому, своими руками…
На этой фразе моя бывшая жена громко смеется.
– «Своими руками!» – повторяет она все с тем же идиотским хохотом. – Не смеши меня! Ради бога…
– Все равно эта ужасная корпоративная среда, корпоративная культура…
– Ну, ты имеешь в виду жесткую внутреннюю конкурентную борьбу? Это так. И интриги, безусловно, эти чертовы интриги. И именно поэтому ты будешь прикладывать максимум усилий, чтобы быть лучшим. У тебя все получится, вот увидишь. Ты ведь полон креатива. Конечно, все это огромный челендж, но…
– Вообще-то я имел в виду кое-что другое…
– Что именно?
– Знаешь, я как-то был на встрече в головном офисе «Metro Cash & Carry».
– Интересно, с какой целью? – она смотрит насмешливо и пожимает плечами.
– Не важно. Они хотели устроить себе новогоднюю дискотеку. Настоящую тусовку, с дымом, светом и приглашенным английским DJ возле елочки.
– И, как всегда, у тебя ничего не вышло?
– Дело не в этом, какая, собственно, разница? – отмахиваюсь я.
– А в чем? – взгляд ее становится еще насмешливее, и в нем уже сквозит недоброе. Темные такие сполохи. Что ж, в конце концов, это неплохо, ведь у большинства людей глаза пусты и непроницаемы, просто оптические прицелы, ультрасовременные объективы, видоискатели с отражающими линзами.
– Ты знаешь, я был шокирован тамошней обстановкой.
– …?
– Этот их ужасный гигантский офис на Ленинградке. Всюду переходы, лестницы и коридоры, коридоры с низенькими потолочками, такие узкие, что и двум людям не разойтись, ведь площадь должна использоваться с максимальной выгодой. Ни одного квадратного сантиметра впустую. Знаешь, что я там испытывал?
Она молчит и смотрит куда-то в сторону, в гигантское окно, за которым безупречная английская лужайка и ель, и все это плавно погружается в темноту, наступление сумерек ощущается физически, так явственно, что я тоже вдруг умолкаю и смотрю в окно.
– Ну? – прерывает Светлана тишину. – Что же за муки ты там испытал?
– Тошноту. Не поверишь, меня мутило в буквальном смысле этого слова. Чувства, похожие на те, что испытал, гуляя в Помпее. По месту, где живет смерть…
– Бог ты мой, – Светлана вздыхает, – как высокопарно…
– Эти жуткие узкие длинные коридоры, освещенные лампами дневного света. А с обеих сторон – кабинеты. Вернее сказать, клетушки, маломерки с прозрачными стенками. Никаких штор, жалюзи или ширм. Никакого матового стекла. Прозрачные клетушки по пять-шесть квадратных метров, залитые мертвенным светом…
Она снова пожимает плечами.
– В каждую клетушку втиснуто по паре столов и стеллажей, безликая такая светло-серенькая мебелишка из располагающейся неподалеку «Икеи», а на столах стоят серенькие мониторчики, и в каждом – таблицы, таблицы, таблицы, реестры накладных, списки поставщиков и отчеты. Представляешь? Циферки, буковки, графы, все такое маленькое и невзрачное, как, впрочем, и те роботы, что за этими мониторами хоронят себя живьем…
– Ага. И ты считаешь это невыносимыми условиями?
– Ну конечно, ты можешь сказать, что бывают условия и похуже.
– Вот именно. Например, в тюрьме.
– Не понятно, почему все вокруг так часто вспоминают про тюрьмы? Похоже, вся эта блатная тема пропитала наш мир насквозь.
– Так мы же в России живем, – она пожимает плечами. – Ладно, не буду травмировать твою хрупкую психику, приведу для примера какое-нибудь режимное предприятие в Северной Корее.
– Ты еще Освенцим вспомни.
– И Освенцим…
– Я говорю о том, что происходит в нормальном демократическом, вроде бы, обществе, при отсутствии видимой диктатуры. Ведь это повсеместное явление. Любая страна. Я не трогаю режимные предприятия, зоны, армию и другие институты подавления индивидуальности. Бог с ними, они, видно, именно для этого и созданы. Я говорю про этот, так называемый, демократический мир в целом: Россия, Америка, Франция, Япония, Аргентина. Любой офис транснациональной корпорации. Любой международный банк. Унификация, зомбирование… Ничего не изменилось. Раньше тебе прививали любовь к партии, а теперь к тому священному монстру, на который ты имеешь счастье работать. Революционная романтика поменялась на романтику апсайда, объема продаж и продвижения брэнда. Засирание мозгов. Унификация.
