— Только заплати сперва, — добродушно заметил Альваро, считая неуместным насмехаться над приятелем.
— Ой, позабыл совсем, — смешался Кудрявый и хохотнул, хотя в душе ему было не до смеха.
Он расплатился и, подражая Альваро, первым пошел в сарай.
Воздух и песок понемногу остывали, зато старая хибара накалилась, как жаровня. От одежды воняло потом, особенно от носков, но к нему примешивался приятный запах соли и брильянтина. Кудрявый уже успел возбудиться, когда в дверь поскреблась Надя. Сперва протиснула внутрь плечи, потом втянула мощный, на зависть всему Риму, зад. Кудрявый стоял в своем дурацком сомбреро и пялился на нее. Она расстегнула лифчик, стянула трусики с потного тела. Кудрявый, видя это, тоже выскользнул из плавок.
— Ну, пошевеливайся! — вполголоса приказала Надя.
И пока они занимались своим делом, женщина крепко-накрепко сжала грудями его голову, одной рукой сняла носок, висевший на гвозде, вытащила пачку денег и незаметно опустила к себе в сумку.
Кудрявый живет в помещении начальной школы Джорджо Франчески. Если идти от Понте-Бьянко, справа от дороги поднимается откос, на котором теснятся дома Монтверде-Веккьо, а слева в небольшой долине расположился Железобетон, и через него как раз можно выйти на виа Донна Олимпия (еще ее называют Граттачели). Первый дом от угла и есть начальная школа. На обшарпанном асфальте стоит еще более обшарпанное здание с белыми квадратными колоннами и башенками по углам. Кого только не перебывало в этой школе за последние годы: и немцы, и канадцы, и эвакуированные, и выселенные. В числе последних семья Кудрявого.
Семья Марчелло тоже на Граттачели живет, только чуть подальше, в одном из высоченных зданий, окна которых выходят на улицу и во двор, на север и на юг, под палящее солнце и на теневую сторону. Из множества окон одни закрыты, другие распахнуты настежь, одни пусты, другие увешаны сохнущим бельем; одни безмолвствуют, другие звенят женской руганью и детским плачем. А вокруг зеленеют луга в окружении холмов, и туда сбегаются играть полуголые, слюнявые дети.
В воскресенье от этих сопляков спасу нет. Ребята постарше ездят в Рим развлекаться, а разживутся деньжатами, так можно и в Остию сгонять по примеру Кудрявого, — живут же некоторые! А бедняга Марчелло без гроша за душой подыхай со скуки на Донна Олимпия! Слоняйся, засунув руки в карманы, по дворам Граттачели, от нечего делать учи восьмилеток играть в ландскнехт. Впрочем, у мелюзги терпения нет на серьезные игры: сорвались, побежали играть в индейцев на Монте-ди-Сплендоре. И остался Марчелло один-одинешенек под жгучим солнцем. Подумав, он пересек улицу, с маху перепрыгнул четыре выщербленные ступеньки и повернул к правой школьной лестнице. Семья Кудрявого расположилась не в классных комнатах — все классные комнаты до них расхватали, — а в коридоре, который теперь разделили перегородками на клетушки, оставив для прохода лишь узкое пространство вдоль окон, выходящих во внутренний двор. По этому двору и бежал сейчас Марчелло. В так называемых комнатах теснились неубранные койки и лежанки — до уборки ли с таким количеством детей, ведь у женщин только после обеда и выдается минутка-другая посудачить!.. Кругом расшатанные столы, ободранные стулья, печки-буржуйки, ящики, швейные машинки, развешанное на веревках детское белье. В этот час в школе почти совсем безлюдно: ребятишки разбежались кто куда, старики сидят в остерии, в погребках Граттачели, разве что старух застанешь дома.
— Синьора Аделе? — крикнул Марчелло, пробираясь вдоль окон. — А, синьора Аделе?
— Чего тебе? — отозвался сердитый женский голос из-за перегородки.
Марчелло просунул голову в дверь.
— Синьора Аделе, сын ваш не вернулся?
— Нет! — раздраженно буркнула синьора Аделе, поскольку Марчелло уже в третий раз спрашивал про ее сына.
Вся взмокшая от духоты, она сидела, едва поместив на ветхом стуле свой объемистый зад, и причесывалась перед зеркальцем, прислоненным к швейной машинке. Пережженные перманентом кудри спускались ей на лоб, и она яростно их чесала: так безбожно драть волосы могут себе позволить только шестнадцатилетние девчонки. Через полчаса она договорилась встретиться с подругами в пиццерии.
— Ну я пошел, синьора Аделе, — объявил Марчелло тоном желанного гостя. — Передайте вашему сыну, когда вернется, что я тут.
— Как же, вернется он! — проворчала синьора Аделе. — Ищи-свищи!
Марчелло сбежал по ступенькам и снова очутился на пустынной улице. Чуть не плача от злости, начал футболить ногой камешки. Чтоб его черти разобрали, прохвоста этого! — думал он. Запропастился куда-то и ни слова не сказал! Разве так делают? Разве так поступают с друзьями?.. Вот появись только, сукин сын! Он присел на ступеньку в тени. На всей улице только стайка недоростков играет в ножички с той стороны школы, что ближе к Железобетону. Марчелло после недолгих колебаний засунул руки в карманы, подошел к ним, и стал заглядывать через головы. Мелюзга спокойно продолжала свое занятие, как будто его и не замечала. Немного погодя, один поднял голову и обратил взгляд к Монте-ди-Сплендоре. И тут же, просияв, крикнул:
— Гляньте-ка, Клоун щенков притащил!
Все мигом повскакали и со всех ног понеслись к Монте-ди-Сплендоре. Марчелло, не теряя достоинства, двинулся следом. Он поднялся на вершину позже других, те уже уселись, выбрав местечко потенистей на склоне холма, откуда, если смотреть направо, видно пол-Рима, до самого Сан-Паоло.
Клоун дал ребятишкам подержать щенков, но бдительно следил за каждым. Сорванцы вели себя смирно — не гомонили, только смеялись, да и то негромко, если кутенок откалывал какое-нибудь смешное коленце. Время от времени Клоун брал одного из щенят за шкирку, вертел так и эдак, заглядывал в крохотную пасть, потом бросал на колени какому-нибудь мальчишке. Щенок встряхивался, скулил, начинал семенить кривыми лапками по голым коленкам. Или же вырывался — и бежать вниз по склону.
— Куда, куда, сучонок?! — смеясь, приговаривали ребята.
Кто-то вставал и вприпрыжку, точь-в-точь как щенок, бросался его ловить. Забавлялся, играл с ним, то прячась, то внезапно выскакивая, потом наконец хватал щенка и ласково, неуклюже прижимал к груди, стыдясь своей нежности.
Марчелло, подойдя к ним, напустил на себя высокомерие взрослого, но и он не мог скрыть интереса и симпатии к собачьему семейству.
— Чьи щенки?
— Мои, — буркнул Клоун.
— А тебе кто их дал?
— Косой. — Клоун деловито поднял щенка, почесал ему брюшко. — Видите — сучка.
Ребята загоготали. Сучка вся сжалась и запищала, тонко, как комарик.
— Ну все, — отрезал Клоун, забрал всех щенков и подсунул под брюхо матери.
Кругленькие, пухлые, точно поросята, малыши тут же прилипли к соскам, а ребята столпились вокруг и смеясь подзадоривали их.
— Мне одного дашь? — с притворным безразличием спросил Марчелло.
Клоун, занятый процессом кормления, недовольно покосился на него.
— Поглядим. — И тут же добавил: — Пять сотен есть?
— Спятил? — Марчелло постучал пальцем по лбу. — В зоосаде задаром щенка овчарки дают.
— Вот и ступай туда. — Клоун снова сосредоточился на своих питомцах. — Так уж и овчарки!
Остальные навострили уши, а Марчелло не растерялся, будто ждал этого вопроса.
— Что я, врать буду? Поди спроси на виа Обердан у сапожникова сына, он тебе скажет.
— А мне все одно. Собака лает — ветер носит!
Два щенка тем временем начали рычать друг на друга, как настоящие хищники, один грыз другого за морду. Ребята, наблюдая за ними, катались со смеху по траве.
— Давай за сотню, — предложил Марчелло.
Клоун ответил не сразу, но было видно, что цена его устраивает.
— Ну что, по рукам? — настаивал Марчелло.
— Так и быть, — уступил наконец Клоун.
— Беру вот этого. — Марчелло указал пальцем на толстого, черного, самого нахального щенка, который все отпихивал других от сосков матери — видно, хотел, чтобы молоко ему одному досталось.
Ребята глядели на Марчелло с завистью и подталкивали черного щенка, чтоб еще покусался. Марчелло вытащил из кошелька одну из двух сотен, имевшихся у него в наличности.
— На, держи.
Клоун протянул руку, и сотня исчезла в его кармане.
— Обожди меня тут, я щас, — сказал Марчелло и бегом спустился к начальной школе. — Синьора Аделе?! — закричал он снова, врываясь в коридор. — А, синьора Аделе?
— Ну? — рявкнула женщина. Она уже закончила прихорашиваться и напялила праздничное платье, обтянувшее ее, как колбасу. — Опять ты здесь, черт бы тебя побрал! — Но тут же сменила гнев на милость. — Я б на твоем месте знаешь куда послала этого паршивца? Чего он тебе так занадобился?
— Мы в кино сговорились вместе идти, — нашелся Марчелло.
— В кино-о? — Синьора Аделе недоверчиво приложила руку к груди и наклонила голову отчего подбородок ее совсем исчез в складках жира. — Да этот сукин сын до ночи не вернется, голову даю на отсечение. Это ж такой прохвост, весь в отца.
