Владимир Шаров - Возвращение в Египет

В Старицу больше не пиши, я сейчас у матери. В Москве пробуду до мая, затем — в Казахстан. Пока оба (отец и кормчий) живы, так там и останусь.

Два месяца ездил и только вчера вернулся на корабль. Был в Старице — прощался и забирал вещи, потом март с куском апреля у мамы и уже на обратном пути на неделю остановился в Вольске у Таты. У нее в сарае еще с довоенных времен лежит весь мой «детский» архив. С годами о таких вещах вспоминаешь чаще, и вот не удержался, взял несколько папок — первых попавшихся — с собой на корабль. Если в самом деле пущу корни в Казахстане, решу вопрос и с остальным.

Я на корабле. Взял у тебя в сарае три «детские» папки. Воды утекло много, и сейчас если и помню, что там, — не твердо. Был ли во всем этом толк — не знаю. Пока по сему поводу колеблюсь. Если найду любопытное, перебелю и пошлю обратно в Вольск. Так сказать, верну к месту постоянной дислокации.

На письмах, что у тебя взял, даты 1931–1941, получается ровно десять лет.

Посылаю первую порцию. Если прочтешь, буду рад. Все-таки это и твоя жизнь.

Был в Москве, навестил мать. Сейчас уже в Казахстане. Отец пока тянет, но сил немного. Чуть переменится ветер — ему совсем худо. Задыхается так, что синеют губы.

Раньше один, теперь со мной Капралов, навьючив козла камнями по числу, весу своих и чужих грехов, отправляет бедную скотину, куда и должно с такой поклажей, то есть в ад.

Не знаю, читал ли кормчий Данте, но уверен, о «Комедии» слышал. Во всяком случае, отдавая распоряжения, куда вести козла, он делает это так, что мне понятно: у каждого греха своя цена, свой круг ада. Кальдера — ворота в антихристову бездну, и кормчий, признавая нынешние порядки, делит ее на пункты и подпункты одной и той же 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР — Контрреволюционная деятельность. Правда, из-за этого получается не девять, как у Данте, a четырнадцать кругов. Но главное не это, а то, что и для кормчего что совершенное преступление, что мысленный грех, умысел — равно тяжелы.

Боюсь, одними молитвами со злом не совладать; необходимы и козлы отпущения.

Убежден, что и тот, кто построил корабль в здешних краях, знал о Данте. Местность, которая бы так походила на ту, что описал флорентиец, найти нелегко.

Про того из двух животных, кому выпал жребий стать искупительной жертвой, кормчий редко когда говорит. Другое дело — козел отпущения. Выбрав несчастного из стада, он возлагает на него свои грехи и грехи всех остальных, после чего велит отвести беднягу в пустыню, в страну обрывов. Так он называет нашу кальдеру. Возвращаясь, прежде чем войти в дом, я должен омыть лицо и руки.

Грехи, навьюченные на козла, тяжелы, с этой ношей ему не выбраться из кратера.

Обремененные человеческими грехами, козлы отпущения делаются тяжелы и неуклюжи. Объев корм там, куда я их отвел, они на заду, будто старые бабы, съезжают вниз по камням и глине.

В кальдере полно крутых скользких осыпей, через которые даже молодому сильному животному перебраться непросто. А тут еще вся тяжесть наших грехов. Из-за них, хочет козел или не хочет, у него одна дорога — вниз.

Тропа, что спускается к Коциту, — последняя дорога козлов отпущения. Их покрытые серой мумии лежат вдоль нее, напоминая выбеленные дождем и ветром кости полутора миллионов загубленных верблюдов — эти, будто бордюр, обрамляют каждый километр железной дороги на Караганду.

К середине ноября белая пелена покроет землю и присыпанные серой мумии сделаются не видны, будто животные и вправду ушли в небытие. Так до весны, когда среднеазиатское солнце всё, что уцелело от холодов, за пару дней порвет на куски и расплавит. Обрывками снега от зимы до следующей осени долежат лишь пятна козлиных шкур.

Тропинка, по которой Данте спускается в ад, есть змея, совратившая Еву. Она же та галерея, что сверху донизу огибала Вавилонскую башню.

Без любви, без веры в Господа вернуться в Рай невозможно. Вавилонская башня — всего лишь вывернутая наизнанку воронка, что раньше адским водоворотом уходила в глубь земли. Оттого любые попытки с ее помощью превзойти Господа, даже просто достать, дотянуться до Него обрекают нас на вечные муки.

Про Данте и моего кормчего я тебе уже писал, но уверен, что и бегун, который здесь, в этом месте построил корабль, слышал о флорентийце. В прошлом году, когда ехал к отцу, взял в дорогу новое издание «Комедии» в переводе Лозинского. Позже с книгой в руках (она вполне заменила Вергилия) несколько раз спускался в кальдеру, правда, до Коцита не доходил, и всё, что мог разглядеть сквозь зелень и сернистые испарения, сравнивал с Данте. Совпадений столько, что расчеркал весь «Ад».

О том, первом Капралове мало что известно, но на самоваре, котле и сковородах уцелели клейма, даты, по ним видно, что дом поставлен еще при императоре Александре II. Хоть он из саманного кирпича и без настоящего фундамента, но построен хорошо, грамотно подведен под крышу. Оттого и через век не расползся, не поплыл, смотрится молодцом. Конечно, за это время его не раз подновляли, укрепили углы бревнами, по весне, когда из пустыни начинают дуть сухие, колкие от песка ветры, заново обмазывали глиной, но, в общем, он бы и так справился. Достаточно сказать, что рамы у нас не меняли ни разу. Для полноты картины добавлю, что терраса выходит в сад и осенью яблони будто просятся на корабль, тяжелыми от плодов ветками скребут по стеклу и железу.

Когда речь заходит о нашей кальдере, кормчий дает мне понять, что весь земной покров изъеден вот такими бешено вращающимися воронками, которые засасывают, затягивают прямо в ад каждого, кто оказался с ними рядом. Вообще он говорит о кальдере как о земле, провалившейся под тяжестью греха, как о чем-то, что хоть и было сотворено Господом, но вместе с падшими ангелами изменнически сбежало к антихристу.

Бегунов кормчий причисляет к тем немногим, кому, уповая на Господа, удалось вырваться из этих как сверло буравящих землю провалов.

Из того, что порождает подобные кольцевые структуры, дядя Юрий среди прочего называет вечную неистребимую зависть чекистов к священникам. Он пишет: «Ты из кожи вон лезешь, вербуя неверных, лукавых сексотов, которые вдобавок требуют плату за любую толику, пустяшный гран информации. И кто его знает, что он принес на хвосте, что приврал или просто сболтнул. Тут же рядом, за углом, церковь, и к тамошнему попу бегут наперегонки, и каждый сам на себя доносит. Спешит, от нетерпения с ноги на ногу переступает, а когда до него дойдет очередь, стучит с таким восторгом, с таким вдохновением и ликованием, что дух захватывает. Вот грехи уже совершенные, а вот другие, о которых еще только помыслил, для профилактической работы они настоящий клад. И с карой — епитимьями уже здесь, на земле, и наградой — Раем Небесным — тоже лучше не придумаешь. Есть Рай или нет, это кто как считает, в любом случае не поп выписывает туда пропуска, с него спрашивать никому и в голову не придет». Дядя Юрий пишет, что еще в лагере в пятьдесят втором году товарищ предсказывал, что скоро они договорятся, поймут, что ненависть погубит и тех, и других. Даже объяснял, на чем сойдутся. Чекист завербует попа, и тот будет стучать и на себя, и на прихожан, так что его духовные дети станут исповедоваться попу и чекисту как бы на равных. В то же время чекист сделается духовным сыном священника, каждую неделю будет поститься и ему исповедоваться. Добавлял, что в установленном порядке священник будет доносить чекисту и на него самого.

Согласен с Юрием, что корень ненависти чекистов к церкви в высокомерии священства. Попы так поставили дело, что каждый из нас с верой, с вдохновением стучит на себя сам. Никому и в голову не придет скрыть, утаить малейшую оплошность. И денег никто не требует, наоборот, своими руками несем, да еще полными пригоршнями. О награде же, что здесь, на земле, что на небе, просим с такой робостью, что трудно не умилиться. Всё же постепенно придут другие люди, и удастся договориться.

Без властной вертикали России трудно. Она — ее нутряной каркас, ее ребра жесткости, но фундамент, на котором страна стоит, другой. Как волчок, ее держит круговое вращение. Согласен, что в идеале чекист исповедуется священнику, который, закольцовывая конструкцию, в свою очередь его сексот. Прочность, на равных — герметичность такой фигуры выше всяких похвал.