Первый раз в жизни она не спешила домой. Но Мишка, черт пьяный, упорно сам двигался в нужную сторону. К тому же он потерял рукавицы и мог поморозить руки.
Надвинулась черная громада спящего дома. Ни огонька — все квартиранты разошлись, все в гостях. Хорошо им, светло, тепло. А навстречу со двора рвется тонкий вой собаки: тяжелая жалоба озябшего, одинокого, навсегда прикованного цепью существа.
У Натальи упало сердце. Последние ее шаги к дому были самые тяжелые, хотя Мишка помогал ей, хватаясь руками за палисадник. В голове стучало: «Вот сейчас… Вот сейчас… Вот сейчас…»
И не хотелось идти, и нужно было.
Наталья распахнула калитку. Пес, увидев своих, приветливо загремел цепью, но снова сел, испуская жалобные звуки.
Наконец крыльцо. Михаил рухнул на ступени. Садясь, он ворочал руками и ногами по-черепашьи неловко.
Взлетали синие, зеленые ракеты. Снег мимолетно засверкал и заискрился. Наталья увидела, что дом принарядился.
На крышу легло искрящееся холодное покрывало, к стенам прилип снег, над дверью висел куржак.
Но это был холодный саван смерти.
Наталья постояла перед черной дверью, дыша открытым ртом. В висках стучало, ноги расслабли.
— Не войти, слабо… — сказала она себе и ответила: — Не слабо, войду.
И, нашарив ключ, открыла дверь. Прошла к теплой двери и тоже открыла. Сунула голову в кухню, прислушалась. Но в висках гремело, и она ничего не услышала. Тогда прошла в комнату и увидела на белом одеяле черный мужской силуэт. Недвижный. Позвала — молчание. Быстро нащупала выключатель и впустила свет.
Ее била крупная, резкая дрожь. Все в ней колыхалось — и руки, и ноги, и сердце.
Она прислонилась к стене, сжала стучащие зубы. Сжала кулаки. Заставила ноги идти: шаг, другой, третий… Ноги разъезжались, словно в гололедицу. Но вот смятые подушки и неподвижная светлая голова. Она протянула руку и отдернула. Опять протянула… Ближе, ближе… Тронула лоб — Юрий уже остыл.
Она попятилась и, не спуская глаз, пошла. В кухне побежала, оглядываясь вполглаза, и в кровь расшибла бровь о косяк.
Выскочила на крыльцо. Мороз отрезвил. И только сейчас Наталья поняла, ощутила сердцем и кожей — преступна она, вся, до самого малого своего ноготка.
Она зачерпнула горсть снега и жадно съела. Лишь тогда, набрав во вдохе до боли много воздуха, она закричала пронзительно:
— Помогите-е-е!
Эхо швырнуло крик ее обратно, как пойманный мяч.
— Помогите-е-е!
Наталья кричала не переставая. Михаил пытался встать. По соседству хлопали двери, на мгновение выбрасывая желтые пучки света. Выскакивали, бежали к ней люди. На крыльцо своего домика выплыла тетя Феша в борчатке.
Калитка распахнулась. Заметался, лая и дребезжа цепью по проволоке, пес. Соседи подбежали.
— Там, там, там… — говорила Наталья, дергаясь. — Там, там, там… — и села в снег. Началась суета. Люди вошли в дом. Они то входили, то выходили. Кто-то в черном, кажется, молодой Зарубин, торопливо убежал. Тяжелый человек подошел и остановился рядом. Наталья сжалась. Тот наклонился и тетиным голосом посоветовал:
— А ты вой — сердце и отойдет! — И — протрезвевшему Михаилу: — Ступай-ка в избу!
Тетя Феша и сама вошла, посмотрела туда-сюда, увидела на столе зеленую бутылку, стаканы и сказала громогласно:
— Водка проклятущая. Все она. Нальют шары и не помнят, что делают. А может, жив еще?
Визжа, подошла «скорая помощь», но остановилась за квартал, поскольку по улице ей было не проехать. Прошел врач с чемоданчиком.
Сидя на стуле, икал и плакал Михаил. Все твердил одно и то же:
— Ах, Юрка, Юрка… — И снова: — Ах, Юрка, Юрка…
И хотя все было ясно, Юрия увезли. Машина ушла, ее визг стих. Соседи исчезли один за другим. Осталась тетя Феша. Сидела на стуле и смотрела на хозяев.
— Ну, — сказала тетя Феша, — раскиселились. Бог даст, еще отводятся. Наталья, открой-ка дверь шире, ишь угарно, даже голову ломит. А ты, мужик, встряхнись, водки выпей. И тебе, Наталья, не мешало бы принять ее. Я тоже выпью.
Выпили то рюмке. И точно — полегчало.
— А что, может, и отводятся, — бормотал Михаил.
— Отводятся! — сказала Наталья, и ей стало спокойнее. Вроде бы ничего и не случилось. Так сидели долго, боясь встать и разойтись. Михаил уснул сидя. У тети Феши от рюмки водки явился аппетит, она съела изрядный кусок лучшего рыбного пирога. Утерев губы, встала.
— Наталья, проводи меня.
Та кое-как оделась и вышла следом. Остановились в сенях, светлых и больших, под лампочкой. Ясно была высвечена их середина. Но все полки, полочки, ящики и лари оставались в полумраке, бросали тени, и казалось — они живут, движутся, подступают.
Тетя Феша уставилась на Наталью, приказала:
— На меня смотри!
Наталья не шевельнулась. Помолчали. И в этом молчании темное — Юрий! — прошел промеж них. Поняла Наталья — тетка обо всем догадывается.
— А смела! — сказала тетя Феша вполголоса. — Ухайдакала парня, стерва. В кого ты такая уродилась, не понимаю?!
— В вас, тетечка, — ответила Наталья.
Тетя Феша долго глядела на нее, морщины на лице старухи шевелились в гримасе отвращения.
Тетя Феша поджала губы. Сказала:
— Я не дура, я людей не убивала. Помни — тот человек умен, кто словом своего достигнет. Так-то, племяннушка.
И грохнула дверью.
Юрия похоронили через три дня, и хорошо похоронили, дай бог каждому. Оградку поставили витую, никелированную.
Камень положили большой, серый, тяжелый. Приделали и фото в рамке. Ну, и поминки… Много денег унес с собой Юрий, рублей, собранных по одному.
Но кое-что вышло плохо. Вот, скажем, маленькое дело: приехал на похороны брат Яков. Самолетом. Братья посидели вместе, с мокрыми глазами. А что сказал Яков?
— Так, — сказал. — Вот она жизнь человеческая. А все из-за этого деревянного гроба. Сначала мать, потом умер отец, теперь — Юрка. Угар? Гм… Хорошо, что я не имею к этому дому никакого отношения.
И ведь при людях сказал, а что они подумают? Он-то сказал и укатил, торопыга, а они остались. Тоже человек — не от мира сего. Инженер, а Михаил, рабочий, лучше его одевается. Заговорит — ничего не поймешь, все ум показывает: я-де то, я-де это знаю… Бог с ними, с такими.
Другое тоже плохо вышло — холодна она была на похоронах. Для приличия повыла Наталья, но сухим голосом — слезинки не выжала из горячих глаз. Так что лучше было бы и не выть.
Смотрела она на покойника с великим, пронзительным любопытством, словно спрашивая, почему так просто стать мертвым. Ведь человек. И другое — любовником был у женщин, ласкал их. Ну, питался, жил, а сейчас, славно обглоданная кость, лежит, желтый, никому не нужный.
Многие — а было на похоронах человек сорок — заметили и душевную сухость ее, и острое любопытство взгляда. Кое-кто будто бы подглядел и шевеленье ее губ в злой усмешке. Прошел этот слушок по всей улице и даже оброс кое-какими подробностями. Как ни верти, а наследство от Юрия осталось значительное. К тому же Наталью недолюбливали за чрезмерную житейскую верткость.
Возвращаясь с похорон, увидела Наталья беременную чернушку. Та стояла у кладбищенской беленой ограды и прямо-таки жгла взглядом.
Наталье бы сдержаться, помолчать, но что-то словно толкнуло ее.
— Ну как, по-твоему вышло? — спросила Наталья. — Когда свадьба?
Та промолчала и даже глаза потупила, не то стыдясь, не то пряча что-то. И лишь потом Наталья, вспомнив свои слова, обомлела и вся покрылась пупырышками, как в холод: ведь эти ее слова — улика.
Чернушка ли звякнула куда положено или какой другой ненавистник, но только вызывали Наталью и Михаила в милицию — порознь — и вежливо расспрашивали о том, о сем. И хотя говорили с каким-то сонным видом, но словесная вязь вопросов сильно походила на мелкоячеистую сеть. Вызывали и соседей.
Но Михаил ничего не знал, а Наталья крепко подготовилась, была тверда и гладка. Тетя Феша настаивала на своем, что-де видела бродящего по дому Юрия.
В общем, проскочили. Правда, Михаил стал временами задумываться, что было на него непохоже. Но больше всего поразил Наталью пустяк, мелкое: пес сдурел. Увидев ее, он прятался в конуру и даже ел неохотно.
Он похудел, взлохматился. Взглянешь — не собака, а черт знает что такое.
Наталья пробовала ласкать его, но пес не давался и даже рычал, выставляя желтые, похожие на дольки чеснока, зубищи. Пробовала кормить вкусным — мясом, сладкими рыхлыми косточками, щами со своего стола — не помогло. Как-то под горячую руку Наталья отвозила его метлой. Пес, сначала покорно сжавшийся, взревел, оборвал ошейник, накинулся и, сбив с ног, грыз ей руки (Наталья ими прикрыла шею и лицо). Потом скакнул на забор, повис на передних лапах, перевалился и исчез. Навсегда. Наталья сделала все нужные прививки, но заноза крепко засела — не бешеный пес, нет. Чуткий. А вот кошка — та ничего, мурлычет, смотрит на нее в узенькие щелочки зрачков.
