— А Незванский?
— Эти данные почему-то не сохранились. Может, он не из Москвы вылетал. И скорее всего не из Москвы, а из Германии. Немцев там полно.
Леонтьев с сомнением покачал головой:
— Ох, Паша, узнают в милиции, что ты им лапши на уши навешал, яйца тебе оторвут. Народ там серьезный, им не до шуток.
— Не оторвут. Вы обратили внимание, что я говорил следователю? «По-моему», «мне кажется». И ни разу «уверен». Так и в протоколе написано. Ну, ошибся, с кем не бывает? Знаете, Валерий Николаевич, о чем я думаю? Странная личность этот Незванский. Про Маринину пишут, про Акунина пишут, Донцова из телевизора не вылезает. Про Незванского — ни звука. А по тиражам и количеству книг они с ним и рядом не стоят. С чего бы это? Мне кажется, неспроста.
— Нам-то что?
— Ну как? Интересно. И вот еще что. Это только сейчас пришло мне в голову. Эта история, чем бы она ни кончилась, будет знаком для Смоляницкого. Англичане говорят: неразумно складывать все яйца в одну корзину. Незванский не вечен. Человеку за семьдесят, в любой момент с ним может что угодно случиться. И с чем останется Смоляницкий? Ни с чем. Значит, уже сейчас нужно подумать о новых авторах.
— О нас? — с иронией уточнил Леонтьев.
— А почему нет?
— Не знаю, не знаю…
Леонтьев поворочался в своем скрипучем кресле с продранными подлокотниками, из которых торчал поролон, покряхтел, похмыкал и решительно взялся за телефон. В динамике спикерфона прозвучал сухо-деловой женский голос:
— «Российский курьер».
— Вас беспокоит писатель Леонтьев. Могу я поговорить с Владимиром Георгиевичем?
— Боюсь, что нет. Он очень занят, сдаем номер.
— Передайте, что я хотел бы с ним встретиться. Пусть назначит любое удобное для него время.
— Минутку.
Некоторое время звучала какая-то джазовая мелодия, потом в телефоне щелкнуло и вновь раздался тот же женский голос, на этот раз звучавший гораздо приветливее:
— Вы слушаете? Владимир Георгиевич будет рад вас видеть завтра в шестнадцать. Пропуск закажем.
— Спасибо.
Леонтьев прервал связь.
— Кто такой Владимир Георгиевич? — спросил Акимов.
— Главный редактор «Российского курьера». Знаешь такой еженедельник?
— Видел. Вы хотите подсунуть нашу сенсацию — ему?
— Почему бы и не ему? Нет смысла рассчитывать на сарафанное радио. Раз мы ввязались в эту историю, нужно разыгрывать сюжет по максимуму. Закон жанра. Если делать, то по-большому.
Акимов только головой покачал:
— И этот человек назвал меня авантюристом!..
* * *
Редакция еженедельника «Российский курьер» находилась на улице «Правды» в здании газеты «Правда», построенном в начале тридцатых годов прошлого уже века в стиле модного тогда конструктивизма. Оно возвышалось над окрестными пятиэтажками, как многопалубный океанский лайнер над зачуханными портовыми буксирами. В последние годы рядом вымахал новый редакционно-издательский комплекс, старая «Правда» сразу потускнела, словно бы приземлилась, и теперь напоминала пенсионера, донашивающего двубортные костюмы, когда-то знак преуспевания и начальственного положения.
С главным редактором «Российского курьера» Леонтьев когда-то работал в молодежном журнале. Он был моложе Леонтьева лет на пятнадцать, пришел в редакцию после МГУ совсем зеленым. Леонтьев был уже опытным журналистом, Володя (он так и остался для Леонтьева Володей) часто обращался к нему за советами. Еще с тех пор между ними установились доброжелательные отношения. В дружбу они не переросли, но заметно потеплели после того, как Леонтьев сделал его героем своего остросюжетного романа про «четвертую власть»: энергичным журналюгой, напористым, пробивным, часто циничным. Таким, каким Володя с годами стал. В одной из газетных рецензий написали: «Герой романа Леонтьева — поразительная фигура: сукин сын и джентльмен, подлец и рыцарь без страха и упрека».
Большого коммерческого успеха роман не имел, но в журналистской тусовке Москвы был замечен. Все принялись гадать: кто есть кто? И, к удивлению Леонтьева, Володю сразу вычислили. Он не обиделся, напротив — был польщен, хоть и заметно смущен. Когда роман до него дошел, позвонил Леонтьеву:
— Валерий Николаевич, неужели я такой, каким вы меня изобразили?
— Такой, Володя, такой, — заверил его Леонтьев. — Таким я тебя вижу. А теперь будут видеть все. Мы, писатели, знаешь ли, демиурги. Что напишем, то и будет. А как там было на самом деле и кто каким был — кто это знает? Так что смирись.
— Да я ничего не имею против. Со стороны видней.
С тех пор он стал относиться к Леонтьеву с повышенной уважительностью и даже с некоторой опаской, что самого Леонтьева удивляло и забавляло.
«Российский курьер» был не очень известен широкой публике, но по своей влиятельности входил в первую десятку российских СМИ. Это было одно из немногих изданий, сохранивших независимость в то время, когда большинство крупных газет, скупленных государственными медиахолдингами, ходили по струнке и чутко прислушивались к Кремлю. Он не был замечен и в лоббировании интересов финансово-промышленных групп. Объективность обеспечивала ему высокий рейтинг, привлекавший серьезных рекламодателей. Реклама в «Курьере» стоила дорого, рекламировались не прокладки, а горнорудные комплексы, карьерные самосвалы, тяжелое вооружение, предназначенное на экспорт. Подписка и реклама позволяли изданию удерживаться на плаву. Не без труда — это было заметно по тесноте в кабинетах, по массивным, оставшимся от старой «Правды» двухтумбовым письменным столам, на которых довольно нелепо выглядели современные компьютеры.
«Курьер» был изданием для деловых людей, новостям культуры в каждом номере выделялось всего по развороту, но Леонтьев не сомневался, что Володя ухватится за сенсацию. Таинственное убийство знаменитого автора детективных романов — какой же газетчик не клюнет? Да еще летом, когда традиционно ничего не происходит и приходится каждый раз ломать голову, чем заполнить номер. Даже если почует подвох, все равно не удержится. Была в нем неистребимая авантюрная жилка, без которой нет настоящего журналиста.
Главный редактор «Российского курьера» радушно встретил Леонтьева на пороге своего кабинета, в котором раньше сидел какой-то завотделом «Правды», сам сварил в медной джезве кофе на спиртовке, входившей в экзотический кофейный набор, достал из книжного шкафа бутылку молдавского коньяка «Суворов» сорокалетней выдержки, который приберегал для самых важных посетителей. Предупредил секретаршу: «Меня нет, ни для кого». Наполнил стограммовые хрустальные стопари:
— Будьте здоровы, Валерий Николаевич. Рад вас видеть.
— Я тоже. Иногда вижу «Курьер» в киосках. Всегда приятно: значит, еще живы. Живите и дальше.
Володя опрокинул стопарь по-пролетарски, как водку. Леонтьев растянул удовольствие. Когда-то еще придется попробовать такой коньяк. После того как обсудили новости и общих знакомых, Володя спросил:
— С чем пришли? Хотите куда-то поехать? Отправим. Только, если можно, не на Камчатку. Билеты туда, знаете, сколько стоят? А командировочный фонд у нас, к сожалению, не безразмерный.
Когда Леонтьеву нужно было куда-нибудь съездить по своим делам, в «Курьере» ему всегда давали командировку. Отписывался материалом по тематике редакции — умения не пропьешь. Но в последние годы никуда не ездил, наездился.
— Спасибо, Володя. Ехать куда-то в такую жару? Нет, уволь. Тут даже в Москву выбраться — и то подумаешь.
— Но к нам все-таки выбрались?
— Исключительно из любви к «Курьеру». Хочу подбросить вам эксклюзив.
— Ну-ну! Какой?
— Убили Незванского. Ограбили и выбросили из электрички. Об этом еще никто не знает.
Володя даже с кресла привстал:
— Того самого Незванского?
— Того самого.
— Когда?
— Позавчера ночью.
— Черт! Почему сразу не позвонили? Номер уже в типографии.
— Я звонил, ты был занят.
— А вы откуда узнали?
— Случайно. Рассказал сосед. Опер из нашего райотдела.
— Это тот Незванский? Может, однофамилец?
— Не однофамилец. Никаких документов при нем не было. Его опознали.
— Кто?
— Володя, ты меня достал. Кто! Откуда я знаю? Кто-то опознал. Позвони в райотдел. Или в прокуратуру. Там знают.
Журналист подозрительно посмотрел на благодушное лицо Леонтьева, на котором отражалось лишь удовольствие от хорошего кофе и превосходного коньяка.
— Как-то очень спокойно вы об этом говорите. Убит ваш коллега, писатель. А вы — как о погоде.
Леонтьев обругал себя за оплошность, но изображать глубокую скорбь было поздно. Поэтому ответил так, как если бы действительно узнал о смерти Незванского, — равнодушно и даже с оттенком пренебрежения:
— Да нет у меня никаких причин о нем убиваться. Знать я его не знал. А как писатель он… Промолчу. А то ты решишь, что это от зависти.
