— Его католическое Величество незадолго до своей смерти призвал к себе в Эскориал доктора Газаллу.
Без малейшей паузы кардинал спросил:
— Вы знаете доктора Газаллу?
Эль Греко кивнул:
— Мы друзья.
И оба они, каждый со складкой между бровями, долго глядели друг на друга.
Наконец кардинал заговорил:
— Мы тоже думали про доктора Газаллу. У этого семейства умные и непокорные головы.
И потом, сняв очки с глаз и медленно стянув петли с ушей, он откинулся назад, вздохнул, подал Эль Греко свои очки, с тем чтобы Эль Греко положил их на столик.
— Пригласите ко мне доктора Газаллу, — спокойно промолвил он, — а через несколько недель снова посетите меня.
По письму Эль Греко Газалла немедля явился в Севилью. Когда Эль Греко бесцельно мерил шагами Соборную площадь, ему послышался в полуденной тишине стук копыт, он обернулся и увидел всадника. Он увидел его со спины и по складкам плаща на узких, высоких плечах узнал друга.
— Газалла, — тихо окликнул он, и окликнутый, заслышав свое имя, остановил коня.
Они стояли перед французской пекарней, а всадник успел проголодаться, но он не замечал ни аромата свежего хлеба, ни наперченного паштета, он лишь внимал шепоту Эль Греко — из-за проходивших мимо людей они должны были говорить шепотом. Газалла внимательно слушал и разглядывал при этом запыленные кружева своей сорочки, что торчали из-под рукавов плаща. Потом он медленно оборвал кружева и бросил их на дорогу.
— Не следует ли мне теперь испытывать страх из-за той чести, которую оказывает мне Великий Инквизитор?
Тут Эль Греко заговорил громче:
— Самое главное, не оказывайте ему чести, испытывая страх перед ним.
На это Газалла ответил очень тихо:
— Верно, потому что он доверил мне свою жизнь.
Но уж на это Эль Греко не пожелал отвечать среди Соборной площади, он увлек его за собой и заговорил лишь у себя в келье:
— Не так, Газалла, не так, как вы говорили перед паштетной. Вы врач, и кардинал доверяет вам. Сдается мне, ваша слава, приведшая вас в Эскориал, подвинула и его доверить вам свою жизнь. И он надеется, что вы не поквитаетесь с ним за жизнь брата, да, именно на это он и надеется.
— Он рассчитывает на благородство своего врага? По какому праву? — задохнулся Газалла.
Тут Эль Греко улыбнулся своей опасной улыбкой.
— Друг мой, идите же и исцелите его как можно скорей, дабы я мог завершить его портрет, как повелел мне Господь через истину. — И, немного погодя добавил: — Вы знаете, убивать инквизиторов не имеет никакого смысла. Единственное, что нам дано, — это запечатлеть лица сих поносителей Христа.
Газалла слушал его вполуха. Он никак не мог опомниться:
— Каким же надо быть наглецом, чтобы взять в целители собственного врага! Тем самым он взывает к моей гордости, моей чести, моему чувству долга. И он прекрасно знает, что тем самым заклинает все мои силы, все мои знания, все мое искусство. Ах, быть бы мне в эту ночь не Газаллой, а кем-нибудь другим!
Ввечеру, прежде чем отправиться к больному, он сказал:
— Теотокопули, а известно ли вам, что нынче ночью моему брату Агостино сравнялось бы шестьдесят пять лет?
После чего, в упор устремив взгляд спрятанных под морщинистыми веками глаз на Эль Греко, добавил:
— А как по-вашему, сколько лет кардиналу?
— Да столько же, — отвечал Эль Греко и угрожающе поднял брови. Тут Газалла махнул рукой и поднял свой ящичек с инструментами, в котором что-то тихо звякнуло.
— Не тревожьтесь, вы сможете дописать свою картину! Ибо расчет Великого Инквизитора вполне верен. Ему известно, что еретики нашего пошиба предстают пред ликом Господним, что мы безопасны, как быки, когда над нами тяготеет ярмо долга. Вот видите, я больше не боюсь!
Эль Греко слышал еще, как бренчат шпоры и склянки в ящичке, когда Газалла спускался по лестнице. Получался двойной звон, воинственный и мирный, и размашистый шаг Газаллы превращал его в нечто единое.
На следующую ночь, когда Эль Греко без сна мерил шагами свою келью, осторожно ступая на помеченные места с тем, чтобы не скрипели половицы и никто не проснулся от шума, Газалла вступил в опочивальню недужного кардинала. Несколько свеч горело над ложем и на столе. Их отсветы волнами пробегали по лицу больного, которое напоминало маску, крупнопористую и желтую, и казалось высеченным из ракушечника. Кардинал движением руки удалил из опочивальни прислужника и капеллана. И предложив врачу сесть, он тихо сказал, что очки ему не нужны, не глянул на вошедшего и заговорил, ни к кому не адресуясь, в воздух:
— Как далеко зашла ночь, доктор Газалла?
— Ваше Высокопреосвященство, соборные часы совсем недавно пробили одиннадцатый час.
— Одиннадцатый час, — повторили из подушек. И, без перехода:
— Как поздно уже. А когда вы прибыли?
— Часа тому примерно четыре назад, Ваше Высокопреосвященство.
— И вы не поспешили к Нам? Вы были у Эль Греко?
Холодным и твердым голосом Газалла утвердительно ответил на этот вопрос.
И снова кардинал, без всякого перехода:
— Согласны вы исцелить Нас или нет?
Газалла не глядел на кардинальское ложе, он глядел прямо перед собой, словно находясь под открытым небом. И голосом, словно пришедшим из дальней дали, он проговорил:
— В Вальядолиде Ваше Высокопреосвященство сделало выбор в пользу справедливости.
— Как только Нас излечат, Мы снова станем слугой справедливости.
В покоях слышалось лишь дыхание Газаллы, который потирал крылья носа, дыхание же больного оставалось спокойным, как и всегда.
— И сии слуги справедливости ожидают встретить в своих врагах слуг милосердия?
Голос Великого Инквизитора приобрел чуть язвительную окраску:
— Так Мы и предполагали: вы не желаете Нас исцелить, вы не хотите подвергнуть Нас поношению, ответив справедливостью на милосердие. Мы благодарим вас.
— О, эта ваша справедливость, — с присвистом вырвалось из Газаллы, — когда самой молодой из вальядолидских дам минуло шестнадцать лет.
— Не шестнадцать, а пятнадцать лет было маленькой донье Елене, — поправил его кардинал, — и она оказалась много упрямее, чем ваш брат. Мы и по сей день видим ее перед собой. Поймите, у кого хватает силы, чтобы сделать выбор между послушанием и костром, опасен ровно в той степени, в какой труден предлагаемый выбор.
— Правдивые слова, — улыбнулся Газалла, — но неужто Святая инквизиция полагает, будто, сжигая тело, можно сжечь и голоса?
— Мы будем сжигать тела всякий раз, когда будем слышать голоса, опровергающие истину. В остальном же Нам ведомо, до какой степени огонь содействует очищению. Костры инквизиции станут маяками истины, ибо голоса улетучиваются вместе с телами, о чем свидетельствует опыт Святой инквизиции.
Кардинал говорил, ненадолго умолкая, глаза у него были закрыты. Взгляд Газаллы молнией пробежал по лицу спящего.
— Данный опыт Святой инквизиции противоречит опыту Святой церкви, рассеивающей свои семена из крови мучеников.
— Кровавые свидетели есть только у церкви. — И кардинал открыл глаза, оперся на локти и вытянул шею в сторону Газаллы; взгляд его глаз, лишенных очков, вдруг утратил концентрацию, они кругло таращились, словно прорези маски, сквозь которые смотрит некто скрытый, некто чужой.
Газалла встал.
— Ужели только у церкви, Ваше Высокопреосвященство? — Он почувствовал, как в уголках его губ скапливается ядовитая слюна, как ужас и ярость мешаются у него на языке, однако он лишь сглотнул и спокойно продолжал: — Я Вас вылечу. Человек, подобный Вам, должен все время получать от церкви все новые и новые отсрочки, пока сам от них не откажется.
Великий Инквизитор улыбнулся:
— Церковь не потеряет Испанию.
Газалла поднял одеяло, укрывшее больного.
— Филипп мертв, — промолвил он и провел рукой по пылающему телу больного.
— Короли умирают не вовремя, — продолжал кардинал, не глядя на поведение врача.
— Да, каждый человек нужен церкви лишь покуда он жив, — отвечал Газалла.
Ниньо де Гевара закатил глаза и смежил веки. Руки он опустил на простыни.
— Хорошо бы подобное равнодушие церкви наполнило и руки врача, придавая им уверенность. — Он слабо улыбнулся и чуть погодя продолжал: — Ваши руки ненавидят Наше тело, Мы это чувствуем.
— Вот моя ненависть и вылечит Вас, — ответствовал Газалла твердо и равнодушно, затем он кликнул прислужника и велел тому приготовить горячие компрессы из льняного семени.
Сам же он начал готовить лекарства. Склянки и мензурки тихо дребезжали, жидкость смешивалась.
Когда прислужник вышел, доктор Газалла подошел с приготовленным напитком к ложу больного. Кардинал благословил чашу и осушил ее залпом, громкий глоток наполнил покои, и еще горечь, поднимавшаяся из его рта и пустого бокала.
