Те из больных, кто мог себе позволить покупать яйца, и те, у кого были друзья или родственники, имевшие своих кур, хранили в тумбочке запас яиц. Они дорожили ими, как сокровищем, и огорчались, когда оставалось одно или два яйца.
— Запас-то мой на исходе, — говорили они, с хмурым видом заглядывая в тумбочку.
Каждое утро палату обходила сиделка с кастрюлей в руках.
— Давайте яйца; кому сварить яйца на завтрак?
Услышав этот возглас, больные поспешно приподнимались и тянулись к тумбочкам: одни — морщась от боли, медленно, другие — мучительно преодолевая слабость. Приоткрыв ящик, они засовывали руку в пакет из оберточной бумаги или в картонную коробку, где хранились яйца. Прежде чем отдать их сиделке, они писали на каждом свою фамилию, а потом сидели нахохлившись, перебирая их в тусклом утреннем свете, словно печальные птицы в больших гнездах.
Надписывать яйцо было необходимо из-за споров, которые нередко возникали после варки, когда, например, владелец запаса больших с коричневым оттенком яиц вдруг получал болтун. Некоторые больные гордились свежестью доставленных им яиц и подозрительно нюхали их после варки, утверждая, что им подсунули чужое, лежалое яйцо. Те больные, кому нечего было положить в кастрюлю, смотрели на эту утреннюю церемонию с грустью, к которой нередко примешивалось раздражение. Потом они откидывались на подушки, охая и жалуясь на дурно проверенную ночь. Многие делились емкими запасами с этими несчастливцами.
— Вот три яйца, — говорил сиделке Ангус. — Одно для Тома, одно для Мика, одно для меня. Я их все надписал, и скажи повару, чтобы он не варил их вкрутую.
Яйца всегда возвращались крутыми. Рюмочек для них не полагалось, и горячее яйцо приходилось держать в руке.
Мать присылала мне каждую неделю десяток яиц, и мне доставляло большую радость, если я мог крикнуть соседу по палате: «Том, я положил яйцо и для тебя!» Мне нравилась улыбка, которая при этих словах появлялась на его лице. Мой десяток быстро исчезал, и тогда Ангус брал меня на свое попечение.
— Ты слишком щедро швыряешься яйцами, — говорил он в таких случаях. Побереги хоть несколько штук для себя. Мои запасы кончаются.
Я старался сообразить, кому из больных следует дать яйцо, и вдруг вспомнил о новичке — сейчас при свете дня он уже не казался таким страшным. Я проворно сел и посмотрел на его кровать, но он лежал, укрывшись одеялом с головой.
— Что это он делает? — спросил я Ангуса.
— Ему все еще мерещится бог весть что, — ответил Макдональд, разворачивая маленький кусочек масла, который он достал из ящика. — Ночью он чуть совсем не рехнулся. Раз даже соскочил с кровати. Мик говорит, что сейчас он слаб, как котенок.
Мик сидел и зевал, сопровождая каждый зевок болезненным стоном.
Почесывая грудь, он поддакнул:
— Куда уж слабее… И не удивительно… Из-за этого типа я полночи глаз не сомкнул. А ты как спал, Мак?
— Плохо. Опять боли мучили. И никак не разберу, что это такое. Они не от сердца, потому что болит справа. Я говорил врачу, а он мне так ничего и не объяснил. Дождешься от них!
— Факт, — подтвердил Мик. — Я всегда говорил, что только тот разумеет, кто сам болеет. А я ночью надавил на свою руку, и мне бог знает чего стоило не закричать. А этот малый, — он показал на новенького, все еще лежавшего закутавшись в одеяло, — думает, что он спятил. Неплохо, видать, проводил время, пока дошел до эдакого состояния. Как бы там ни было, я готов променять мою руку на его мозги.
Я любил слушать эти утренние разговоры, но часто мне трудно было понять, о чем идет речь. Мне всегда хотелось разузнать обо всем как можно подробней.
— А зачем вы надавили на свою руку? — спросил я.
— Зачем? — воскликнул в изумлении Мик. — То есть как «зачем»? Я-то откуда знаю? Я думал, что это моя здоровая рука. Пресмешной ты паренек, как я погляжу.
Человек, лежавший на соседней кровати, застонал.
Обращаясь к этой бесформенной куче постельного белья, Мик сказал:
— Да, брат, плохи твои дела. Завтра на твоей могилке вырастут маргаритки. Хочешь не хочешь, всему хорошему на свете приходит конец.
— Не говори с ним так! — с негодованием воскликнул Ангус. — Ты его черт знает как напугаешь. Дать тебе яйцо сегодня?
— Дай пару, а я тебе верну на той неделе, когда моя старуха придет навестить меня.
— А что, если она не принесет тебе ничего?
— Все может случиться, — ответил Мик уныло. — Смешно, но никогда человеку не удается найти жену, которая была бы так же хороша, как его мать. Сколько раз я это видел. Женщины сейчас все на один манер. Все они портятся на глазах, это каждый скажет. Бывало, зайдешь в материнскую кладовую — черт, чего там только не было! Мышь и та не могла бы протиснуться между банками варенья и маринадов, и бутылками томата, и имбирного пива. И все это она делала своими руками. А теперь — попроси любую женщину сварить тебе банку варенья… — Он презрительно махнул рукой и сказал уже совсем другим тоном: — Она принесет яйца. Дай парочку, я сегодня чертовски голоден.
Неожиданно пьяница приподнялся и, словно собираясь спрыгнуть с кровати, отбросил одеяло.
— Эй, укройся сейчас же! — приказал Мик. — Достаточно ты ночью накуролесил. Хватит. Если сам не перестанешь, тебя привяжут.
Тот поправил одеяло и схватил себя за волосы, но скоро отпустил их и сказал Мику:
— У меня все еще стоит во рту вкус этого лекарства, прямо с души воротит.
— Хотите яичко? — крикнул я ему срывающимся от волнения голосом.
— Малыш спрашивает, не съешь ли ты яйцо на завтрак, — пояснил Мик.
— Да, — сказал он, снова вцепившись в волосы. — Съем, непременно съем. Мне надо восстановить силы.
— Он съест, — сказал Мик, — давай яйцо.
Я вдруг проникся симпатией к новому соседу и решил попросить мать принести мне столько яиц, чтобы и на него хватило.
После завтрака сиделки, торопливо переходя от одной кровати к другой, расстилали стеганые одеяла, убранные накануне. Они наклонялись над каждой кроватью, и больные смотрели на них со своих подушек. Но сиделки глядели только на свои хлопочущие руки и не замечали больных. Они взбивали подушки, подтыкали простыни, разглаживали все складки и морщинки, готовя палату к обходу старшей сестры.
Если сиделки не очень торопились, они не прочь были перекинуться с нами шуткой. Среди них были милые и славные женщины, которые любили посудачить с больными, называли старшую сестру «старой наседкой» и предупреждали шепотом о появлении сестер.
Любимицей Ангуса была сиделка Конрад — молоденькая толстушка, которая охотно смеялась, разговаривая с больными. Ангус, если кто-нибудь приносил ему апельсины, всегда откладывал один для нее.
— Вот славная девчушка, — сказал он как-то, когда она, проходя мимо, улыбнулась ему. — Клянусь богом, я сейчас скажу ей, чтобы она пошла посмотреть семейство Бланш.
В то время в город должна была прибыть на ежегодные гастроли странствующая труппа — «Мастера музыки и развлечений», и больные оживленно обсуждали содержание заманчивых афиш, предвещавших ее приезд.
— Об этом семействе Бланш, — заявил Мик, — могу сказать одно: за свои деньги не поскучаете. Есть там один паренек… Он выступал здесь в прошлом году, и скажу я вам, другого такого поискать. Малый этот играл на пивных бутылках «На ней веночек был из роз», да так, черт возьми, что слезы на глаза навертывались. Маленький такой паренек, из себя совсем невидный. Попадется такой в пивной, пройдешь мимо и не заметишь. Эх, жаль, что я этого не увижу.
Когда на следующее утро после представления сиделка Конрад вбежала в освещенную дневным солнцем палату, ее тут же окликнул Ангус, жаждавший поскорее услышать ее впечатления.
— Ну, как, вам понравилось? — крикнул он ей.
— Ох, и здорово же было! — сказала она. — Мы сидели во втором ряду.
Ее пухлые щеки блестели после утренней ванны. Она на мгновение умолкла, заглянула в книгу записей, лежавшую на конторке у двери, и, подбежав к Ангусу, начала оправлять его постель, продолжая свой рассказ.
— Это было чудесно! — говорила она с восторгом. — Зал был битком набит. У дверей проверял билеты человек в черной фуражке с красным околышем.
— Это, наверно, сам старик Бланш, — подал голос Мик с другого конца палаты, — он всегда там, где денежки.
— Он вовсе не старый! — с негодованием воскликнула сиделка Конрад.
— Ну, так, значит, это был его сын, — заметил Мик. — Все одно.
— Да рассказывайте же, — сказал Макдональд.
— А маленький паренек играл «На ней веночек был из роз»? — не унимался Мик.
— Паренька этого я видела, — с нетерпением ответила сиделка Конрад. Но только он играл «Родина, милая родина».
— А выступали какие-нибудь хорошие певцы? — спросил Ангус. — Пели шотландские песни?
