— Филе из куропаток ломтиками!
— Пескари согласно местному рецепту: по-департаментски.
Барраса забавляла прожорливость Делормеля, смешила неловкость обвешанной ожерельями дамы, которая умудрилась, хихикая, вывалить свой волован себе на колени. И он говорил. О чем? О себе. Зачем? Чтобы произвести на мужчин впечатление воспоминаниями о своей дружбе с Мирабо, о злоключениях, связанных с Калиостро, и о том, как ему довелось содержать игорный притон. Чтобы очаровать женщин своими изумрудными глазами и певучим выговором, ибо у него, у этого виконта, были стать и блеск, а что до власти, он в ней любил только ее услады — бархат сидений, прозрачность дамских нарядов. В тот день он, похоже, расточал перлы своего красноречия только ради мадам Делормель, она же внимала ему, хлопая ресницами.
— Мне было чуть больше двадцати, и я сел на корабль, чтобы присоединиться к своему гарнизону, он стоял в Пондишери, которому угрожали англичане…
— Ох уж эти англичане! — вздохнул банкир.
— …но посреди Индийского океана наша посудина села на мель, и тут на нее обрушился ураган. Капитан был из Марселя, он громко сетовал и взывал к Господу, бедняга Бланшар, его молитвы были просто смехотворны. Между тем киль раздроблен, мачты трещат, наступает ночь, такая, что хоть глаз выколи… У нас на борту были две пассажирки, мадам Шевро и мадемуазель Гупиль, надобно заметить, очень красивые, я потому и запомнил их имена. Очень красивые, как уже было сказано, и по ночному времени в весьма коротких одеяниях. И вот они обе виснут на мне, а я в одной рубашке и кальсонах — вообразите картину!
— Могу себе представить, — тихонько обронила мадам Делормель.
— Ну, пришлось их нарядить в холщовые панталоны и моряцкие жилетки, и вот мы терпим кораблекрушение, нас выбрасывает на один из Мальдивских островов. Утром корабль на наших глазах идет ко дну. Так вот, мы там, на этом острове, провели целый месяц…
— Один с двумя женщинами? — уточнила мадам Делормель между двумя кусочками жареного пескаря.
— Один? Да, в конечном счете почти что так. Там еще было несколько уцелевших из экипажа.
— Ах, виконт, это совсем как в «Поле и Виргинии», — томно протянула одна из сотрапезниц.
— Вы так полагаете? Нам пришлось обороняться от аборигенов, пока нас не выручило судно из Шандернагора… Что там такое?
Подошел лакей, неся на серебряном подносе письмо.
— Какой-то посетитель, по виду вроде военного, сударь, просит принять его.
— Вроде военного?
— Маленького роста, неухоженный, в пыльных сапогах, и они к тому же скрипят.
Прочитав письмо, Баррас обернулся к сотрапезникам:
— Это первый случай, друзья мои, когда мне наносят визит, выслав вперед рекомендацию!
В ответ прозвучало несколько смешков в разном тоне — от чистосердечных до тех, что выдавливают из вежливости.
— Того, кто подписал это послание, я знаю. Это мой славный Пьеррюг, он отвечает за снабжение мясом Тулона. Помнишь его, Фрерон?
— Прекрасно помню.
— Он пишет из Ниццы, рекомендует мне одного генерала, с которым мы там встречались. Пригласите генерала! — бросил он лакею. И прибавил, обращаясь к гостям: — Он вас удивит.
Когда Буонапарте вошел в эту огромную столовую, выглядел он и впрямь престранно. Исхудавший, с торчащими, как палки, волосами, с желтыми шерстяными галунами на форменной куртке. Он походил на бедняка, которым отнюдь не являлся.
— Прибор и стул для генерала! — крикнул Баррас, хлопнув в ладоши.
— Иди сюда, садись с нами, — предложил Фре-рон.
Буонапарте расположился между ним и мадам Делормель, которую, похоже, не привела в восторг близость офицера, так нелепо одетого, — она подвинула свой стул поближе к Баррасу, между тем как вновь прибывший с омерзительным итальянским акцентом обратился к последнему:
— Ты меня помнишь, гражданин Баррас?
— Я не забыл осаду Тулона и тебя на аванпостах, ты следовал за мною повсюду…
— Мы тогда были проконсулами, — пояснил Фрерон для других сотрапезников.
— Ты был капитаном артиллерии, — сказал Баррас, — и еще хотел получить вспоможение для своей семьи…
— Она меня больше не обременяет, будь покоен. Изгнанные корсиканские патриоты получают достойное вспомоществование.
— Так вы корсиканец? — промямлил Делормель, которого от вина начинало клонить в сон.
— Ты на чем свет бранил начальство, — снова подал голос Баррас. — Да и наша миссия именно в том состояла, чтобы их тормошить: они были не способны усмирить взбунтовавшиеся прибрежные города…
— Я был прав, гражданин Баррас. Генерал Карте — всего-навсего пачкун, малюющий картины, он ничего не смыслил в военном деле, а его жена Катрин вмешивалась в вопросы стратегии. А генерал Допе? Не более чем адвокат, слишком быстро получивший назначение. Все, что я им предлагал, было отвергнуто…
— Итак, этот капитан представил мне свой план…
— Надо было захватить два редута, что господствуют над рейдом. Оттуда мы угрожали флоту противника, чтобы принудить его к бегству.
— Я поддержал этот проект, — сказал Баррас, — и через два дня мы вернули себе Тулон.
— Браво! — воскликнула одна из дам, и все зааплодировали. Баррас повернулся к Буонапарте:
— О чем ты хочешь просить меня на сей раз?
— В армии меня третируют.
— Надобно признать, — заметил Фрерон, — что у тебя репутация завзятого якобинца.
— Я был им в меньшей степени, чем ты! Стереть Марсель с лица земли хотел ты, а не я.
— Ветер переменился, и я вместе с ним, — сказал Фрерон.
— И потом, ты ведь сочинил весьма революционную брошюру, — напомнил Баррас. — И мне тогда вручил несколько экземпляров, причем уверял — как сейчас тебя вижу: «Марат и Робеспьер — вот мои святые!»
— Если бы ты повторил эту фразу сегодня, — вставил Фрерон, — на тебя бы набросились с дубиной.
— Что ж, сегодня я скажу: «Баррас и Фрерон — вот мои святые!»
Этот находчивый ответ всех очень рассмешил. Маленького корсиканца, выряженного таким чучелом, приняли в круг Барраса. Он это понял и этим воспользовался.
— Я хочу получить пост, достойный моих возможностей.
Тут метрдотели выставили на стол новые блюда:
— Филе из осетра на вертеле!
— Угорь под соусом тартар!
— Донца артишоков под острым соусом!
Канареечно-желтый кабриолет въехал в монументальные ворота особняка на улице Дё-Порт-Сен-Совёр. Чета Делормель возвращалась в свои апартаменты. Супруга щебетала, он же, отяжелев от неумеренного употребления вина, отвечал вялым, расслабленным голосом.
— Не понимаю, — говорила дама, — что находит виконт в этом маленьком нищем генерале. У него нет манер, разговаривает он мало, не ест, скучный, все придирается, да еще этот его акцент! Я могла разобрать разве что одно слово из трех.
— У Барраса свои резоны, — сказал Делормель.
— Может быть, но было весело только до тех пор, пока он не явился. Меня от него в дрожь бросает. У него злобный вид, разве нет?
— Если говорить о чертах, он и правда смахивает на Марата…
Кучер остановил лошадей во дворе напротив парадного крыльца. Делормель купил это здание, хотя и с малость облезлым фасадом, но выглядящее очень аристократично, раздобыв средства на такое приобретение благодаря крупной афере с мясом, предназначавшимся для армии. Революция благоприятствовала самым изворотливым ловкачам. Делормель всего за пару лет сколотил порядочное состояние. В прошлом сельский кровельщик, мастер по соломенным крышам, он в 1791 году воспользовался дешевой распродажей епископальных земель в Туке, получив в собственность девятнадцать гектаров, причем по соглашению, позволявшему не оплачивать всю их стоимость сразу. Занявшись снабжением армии, он в качестве фуража сбывал болотный тростник по цене овса. Потом ему удалось продать партию муки за двойную цену благодаря тому, что в Военном министерстве обнаружился какой-то его родич из Лизьё, даром что весьма дальний и сомнительный. Чтобы заключить сделку, позволяющую урвать хороший куш, ему было достаточно держаться с хвастливой уверенностью и иметь связи в почтенных местах. Когда же Делормель, подольстившись к местным якобинцам, был избран депутатом от Кальвадоса, он обосновался в Париже, в меблирашке, прикидываясь скромником, зато под боком у своих официальных клиентов.
Смерть Робеспьера его освободила: пропала надобность скрывать свое богатство. В Париже продавалось все — торговали совестью и телом, предметами и сведениями, храмами, люстрами, стенными часами, шкафами, товары демонстрировались прямо на мостовой и даже на обочинах сточных канав. Вот почему лакей, прибежавший открыть дверь достойной чете, был облачен в герцогскую ливрею — она пришлась Делормелю по вкусу, попав ему на глаза в день, когда он покупал партию спиртного из подвалов герцога Мазарини.
