Несмотря на убежденность в хаотической природе вселенной, Рассол жил очень упорядоченной жизнью, и парадокс этот по хорошем размышлении развлекал его. Каждое утро он поднимался в пять, принимал получасовой душ, одевался и съедал один и тот же завтрак: яичница из шести яиц и полбулки хлеба, нарезанной ломтями, хорошо обжаренной и с толстым слоем масла. (Холестерин казался слишком тихим и коварным, а потому неопасным врагом, и давным-давно Рассол решил, что пока холестерин не соберет силы и не ринется на него по тарелке в атаку, точно бригада легкой кавалерии, он не будет обращать на него внимания.)
После завтрака Рассол закуривал пенковую трубку — первую за день, — забирался в грузовичок и ехал в центр города открывать магазин.
Первые два часа он пыхтел по всему заведению, точно огромный седобородый локомотив, — заваривал кофе, продавал печенье, лениво трепался со старичьем, каждое утро приходившим с ним поздороваться, и готовился передать магазин под надзор горстки продавцов. В восемь появлялся первый из служащих и садился за кассу, а Рассол принимался заполнять заказы на то, что называл «эпикурейскими предметами первой необходимости»: печенье, импортные сыры и пиво, трубочный табак и сигареты, домашние макароны и соусы, свежую выпечку, гурманские кофейные смеси и калифорнийские вина. Рассол подобно Эпикуру верил, что хорошей жизнь может быть, если она посвящена простым удовольствиям и регулируется справедливостью и умеренностью. Много лет назад, работая вышибалой в борделе, Рассол часто видел, как отчаявшиеся, злые люди становились после нескольких минут удовольствия обходительными и веселыми. Тогда он и поклялся когда-нибудь открыть свой публичный дом, но на продажу выставили ветхий магазин с двумя бензоколонками, и Рассол пошел на компромисс со своей мечтой, купил его и начал доставлять публике удовольствия иного рода. Тем не менее, время от времени его кололо подозрение, не упустил ли он свое подлинное призвание, не став мадам.
Каждый день, покончив с заказами, Рассол выбирал на полке бутылку красного вина, клал ее в корзину вместе с хлебом, сыром и наживкой и отправлялся на пляж. Остаток дня он проводил на берегу в полотняном режиссерском кресле — отхлебывал вино, курил трубку и ждал, пока на длинную удочку-закидушку не попадется добыча.
По большей части Рассол позволял мыслям течь прозрачно, как вода. Ни о чем не беспокоясь, ни о чем в особенности не думая, ни в сознании, ни без: дзэнское состояние «мушин», не-разума. К дзэну он пришел задним умом, узнав в работах Судзуки и Уоттса то отношение к жизни, которое появилось у него без всякой дисциплины, пока он просто сидел на берегу, смотрел в пустое небо и сам становился таким же пустым. Дзэн был его религией, дзэн приносил ему спокойствие и доброе расположение духа.
Но в это утро Рассол с трудом мог собраться с мыслями. Визит маленького араба в магазин разозлил его. Рассол не говорил по-арабски, однако понял все до последнего слова. Он видел, как воздух режут сверкающие голубые проклятья. Он видел, как глаза араба сияют белой яростью.
Он курил трубку с русалкой, вырезанной так, чтобы указательный палец ласкал ее грудь, и пытался отыскать какой-то смысл в том, что выходило за рамки его реальности. Рассол знал: чтобы вместить жидкость нового опыта, чаша его разума должна быть пуста. Но сейчас он скорее мог купить хлеба за лунные зайчики, чем достичь дзэнского спокойствия. Это его и злило.
— Загадочно, не правда ли? — раздался чей-то голос.
Рассол вздрогнул и обернулся. Футах в трех от него стоял маленький араб. Он что-то пил из пенопластового стаканчика. Красная вязаная шапочка поблескивала от утренней мороси.
— Простите, — сказал Рассол. — Я не видел, как вы подошли.
— Загадочно, не так ли? Из ниоткуда возникает дерзкая таинственная фигура. Должно быть, вас поразило ужасом. И, быть может, парализовало страхом?
Рассол оглядел сморщенного человечка в мятом фланелевом костюме и дурацком колпаке.
— «Парализовало» будет точнее всего. Меня зовут Август Рассол. — И он протянул человечку руку.
— Вы не боитесь, что, коснувшись меня, вспыхнете ярким пламенем?
— А что — есть такая опасность?
— Нет, но сами знаете, как суеверны рыбаки. Возможно, вы полагаете, что немедленно обратитесь в жабу. Но вы хорошо скрываете свой страх, Август Рассол.
Рассол улыбнулся. Манеры человечка сбивали с толку и забавляли, но бояться ему и в голову не пришло.
Араб допил из стаканчика и зачерпнул им из нахлынувшей волны.
— Зовите меня просто Гас, пожалуйста, — сказал Рассол, не убирая руки. — А вы?
Араб снова отпил и пожал протянутую руку. На ощупь кожа его была как пергамент.
— Джан Ген Джан, Царь Джиннов, Повелитель Преисподней. Не трепещите, я не желаю вам зла.
— Я не трепещу, — ответил Рассол. — И, может, не будете так налегать на морскую воду? Давление поднимает, как черт знает что.
— И не падайте на колени — не стоит простираться ниц перед моим величием. Я к вашим услугам.
— Благодарю вас. Это большая честь, — сказал Рассол.
Несмотря на странное происшествие в магазине, он с трудом мог воспринимать напыщенного человечка всерьез. Араб, судя по всему, — просто Наполеон из дурдома. Он таких видел сотни по всей Америке: живут в замках из картонных коробок и кормятся на свалках. У этого, однако, имелись какие-то верительные грамоты — он умел чертыхаться голубыми вихрями.
— Хорошо, что вы не боитесь, Август Рассол. Подступает ужасное зло. Вам придется собрать в кулак все мужество. Хорошо, что вам удалось сохранить присутствие духа перед великим Джан Ген Джаном. Для более слабых людей его величие оказывается чересчур велико.
— Могу я предложить вам вина? — Рассол протянул арабу бутылку каберне, которую прихватил из магазина.
— Нет, жажда моя утоляется только вот этим. — Человечек поплескал по стаканчику морской водой. — С тех самых пор, как я оказался способен пить только ее.
— Как угодно. — И Рассол отхлебнул из бутылки.
— Осталось очень мало времени Август Рассол, и то, что я должен вам сообщить, может пошатнуть ваш крохотный разум. Призовите на помощь все свои силы.
— Мой крохотный разум готов ко всему, о Повелитель. Но для начала скажите — я действительно видел голубые вихри ваших проклятий сегодня утром?
— Слегка утратил власть над собой, не более. Ничего серьезного. Неужели вы бы предпочли, чтобы я превратил этого неуклюжего олуха в змею, вечно глодающую собственный хвост?
— Нет-нет, выругаться — в самый раз. Хотя, став змеей, Вэнс только выиграл бы. А ругались вы по-арабски, верно?
— Предпочитаю этот язык за его мелодичность.
— А я вот не умею по-арабски. Хотя понял каждое ваше слово. Вы сказали: «И пусть Налоговая служба вычтет стоимость твоих любимых овец, как расходы на развлечения», правда?
— О, в гневе я могу выражаться цветистее и изобретательнее. — На лице араба сверкнула гордая улыбка. Его зубы были заточены и зазубрены, как у акулы. — Вы — избранный, Август Рассол.
— Почему именно я? — Рассолу удалось подавить недоумение и отбросить абсурдность происходящего.
В самом деле, если вселенная — хаос, то почему бы ему не сидеть на берегу и не разговаривать с арабским карликом, утверждающим, будто он Царь Джиннов, кем бы ни были эти чертовы джинны? Странно: Рассол находил странное успокоение в том, что жизнь продолжает подбрасывать ему доказательства его собственных предположений о природе мира. Он овладел дзэном невежества, и на него снизошло просветление абсурда.
Джан Ген Джан рассмеялся:
— Я избрал вас потому, что вы — рыболов, не поймавший ни одной рыбы. У меня к таким людям слабость еще с тех пор, как меня тысячу лет назад выловили из моря и выпустили из кувшина Соломона. После столетий в кувшине все члены ужасно затекают.
— И появляются морщины, судя по всему, — добавил Рассол.
Но Джан Ген Джан не обратил внимания на его замечание:
— Я нашел вас здесь, Август Рассол, когда вы прислушивались к шуму вселенной, лелея в своем сердце искорку надежды, подобно всем рыбакам. Но вы смирились с грядущим разочарованием. В вас нет любви, нет веры, нет цели. Вы станете моим орудием, а взамен я одарю вас тем, чего вам недостает.
Рассол хотел было оспорить суждение араба, но понял, что все сказанное — правда. Просветление снизошло на него ровно на тридцать секунд, и он снова вернулся на тропу вожделения и кармы. Постнирванная депрессия, подумал он.
Рассол спросил:
— Простите меня, о Повелитель, но кто такие — эти самые джинны?
Джан Ген Джан сплюнул в прилив и выругался, но Рассол на этот раз языка не понял, и голубые вихри воздух не рассекали.
