— Жуть! — передернула плечами девушка. — Кажись, более жуткая, чем играющие в открытую, — так вы сказали? А кто такой уролог? Врач, что ли? У него в руках шприц.
— Урологи занимаются нашими почками, мочевыми пузырями и в какой-то степени половыми органами… Господи, вы краснеете, словно благородная девица.
— На подобные темы в моем кругу не говорят, — пробормотала добрая бедная девушка, представительница одной из древнейших профессий, не без гордости за сравнение с благородной девицей. — Фу, ни за какие коврижки не скинула бы трусики перед таким ужасным мужиком. А это еще что такое… к чему оно?..
— Это гинекологическое кресло. На те полукружия дама водружает свои ножки.
— Сейчас же прекратите говорить пакости! — решительно и гневно выпалила девушка. — Не то… — Она запнулась, а немного погодя спросила, успокоившись: — А это что за картинка, вон та, где ведьмы собрались вокруг рогатого?
— "Шабаш ведьм" Гойи, — уточнил молодой человек. — Любопытно, что именно этот лист привлек ваше внимание, — отметил он с удовлетворением. — Эта женщина с грудным младенцем, вот здесь левее, — показал он безымянным пальцем холеной руки на одну из участниц шабаша, показал так, словно опасаясь испачкаться, — разве в ее взгляде нет чего-то весьма характерного? Желания резонировать в унисон, похотливой, патологической страсти? В унисон кому? Разумеется, тому Большому Козлу, что увенчан веником и, если так можно выразиться, дирижирует шабашем. Женщина с младенцем всей душой старается настроиться на волну Большого Козла. Не правда ли? А теперь рассмотрим его, увенчанного венком хозяина веселья. Разве у него не поразительный глаз: большой, по-видимому, карий и влажный глаз, белок которого как будто застыл от необычайного напряжения? О чем говорит этот глаз? Не кажется ли вам, что даже козел старается раскрыть себя, чтобы воспринять нечто идущее сверху (или снизу)? Что именно? Мы не знаем. Наверное, и великий Гойя не знал, но, очевидно, предполагал, что своим мысленным взором козел видит нечто чрезвычайно существенное. Несомненно видит, хотя этот господин еще не само зло, а лишь его рогатое отображение — кстати, весьма традиционное, к тому же глобальное и архетипичное — намекающее на то, что он, дирижер, ближе всех других стоит к главной силе. Он находится в эпицентре, то есть возле, а не в самом центре. Обратите внимание, как женщины ощущают это, как стремятся достичь того же уровня. Они готовы бросить ему своих младенцев, они согласны на что угодно, чтобы предаться оргиастическому содомскому акту. Они словно губки, жаждущие переполниться дыханием и соками великого антипода добра.
Остается лишь порадоваться, что девушка понимала оратора далеко не всегда, иначе нам непременно пришлось бы выслушать ее этические воззрения; очевидно, она сослалась бы на хорошее воспитание, строго воспрещающее беседовать на подобные темы с представителем противоположного пола. Да еще с глазу на глаз.
— Чего ради мы рассматриваем эти репродукции? — прервал молчание молодой человек. И сказал: — Для того, разумеется, чтобы разобраться в самих себе, достичь самопонимания, поскольку, того и жди, в нас тоже возникнет желание, и нет таких, кто бросил бы первый камень в грешника, — того и гляди, возникнет желание уступить злу, двинуться к нему на манер сомнамбулы. Конечно, мы этого не сделаем, однако и у Святого Антония возникало искушение. Именно в подобные моменты nрозорливый глаз, такой, как у Франсиско Гойи, обнаруживает на нашем лице отражение злых сил… Кстати, когда я следил за вами в торфяном сарае, на вашем лице тоже проявилось нечто, вообще вам не свойственное. Но это естественно: вы хотели меня убить…
— Точно, хотела. Какой-то беспросветный гнев закипел во мне, — искренне прошептала девушка, покаянная душа во вретище с вытертыми на локтях рукавами. — Но… но неужто я походила на тех ведьм?.. — Ей бы сейчас рассердиться — о таких ужасных вещах рассказывает странный хозяин дома. Да где уж там сердиться, когда тебе так просто и занятно, дружеским тоном преподносят страшные истории о тебе же самой. — И как… как же я выглядела?
Молодой человек принялся внимательно разглядывать репродукции, разложенные на ковре, а затем сказал, что точно такого изображения здесь, кажется, нет, хотя отдельных компонентов предостаточно:
— Во всяком случае, ваша голова как бы удлинилась, стала похожа на крысиную, по лбу и носу вверх-вниз побежали мелкие морщинки, примерно такие, как по экрану разладившегося телевизора или, если хотите, по палатке, когда она парусит на ветру. — Помолчав, он воскликнул: — Ах да… Волосы! И с ними было что-то не то!.. У вас ведь прелестные волосы, а в торфяном сарае они плотно облепили голову, словно их прилизали. Я так и не разобрал, куда делись ваши пушистые ниспадающие локоны, — они, будто забившись под воротник, потекли вдоль хребта.
Тут девушка совершенно определенно вздрогнула, хотя молодой человек, кажется, этого не заметил, поскольку собирался поведать еще о том, как в разные эпохи художники относились к волосам и вообще к шерстистости, вернее сказать, как они их изображали. Как правило, носители зла обделены волосами на голове, зато могут похвастать тем, что сильно обросли в других местах, порой самых несуразных. Например, густые лохмы бывают у них под коленной чашечкой, а иной раз у ведьм на локтях и лодыжках. Встречаются даже — жутко подумать — волосатые языки. В средние века почти всех людей с ненормальной растительностью волокли на костер, и, пожалуй, нет причин сомневаться, что в большинстве своем они так или иначе были связаны со злыми силами.
— Но что это с вами? Вы плачете? — испугался вдруг специалист по бесовской волосатости. Девушка в самом деле плакала навзрыд, от всего сердца. Сидя на диване, она сгорбилась и съежилась еще больше, что, собственно, представлялось невероятным, поскольку уже до того испуганно подобралась всем телом и походила на жалкий катышек.
— Что с вами вдруг стряслось? — ломал пальцы безутешный молодой человек.
— Шерсть… и ведьмы… и костры… — застонала девушка. И, словно подброшенная пружиной, вскочила на ноги, повернулась спиной к молодому человеку и воскликнула: — Смотрите!
Одним махом рванула она молнию на платье. Обнажилась худая, синюшная спина в прыщиках, показались костлявые лопатки. Н-да, но не это главное: волосы у девушки росли не только на загривке — рыжеватая, примерно в два пальца толщиной полоска спускалась по спине и тянулась дальше, за пределы досягаемости глаза. И росли волосы довольно странно — топорщась, будто коротко подстриженная лошадиная грива.
— Выходит… я тоже… — причитала девушка. — И я ведь хотела вас убить… На костер! — вскричала она. — Вот и весь сказ!
— Это еще вовсе не означает… — пробормотал молодой человек, но не очень уверенно, в некоторой растерянности. И у него дрожал голос, ибо эта удивительная полоска производила ужасное, отталкивающее впечатление, а вместе с тем, пожалуй, действовала влекуще и порочно. Девушка стояла перед диваном, возле ее ног на ковре носились ведьмы на метлах, полуголые фурии танцевали вкруг разверстых могил. Девушка ревела посреди всех этих жабьеликих, трехголовых, хищноклювых тварей, и ее рыжая грива встала дыбом от страха.
— В школе ко мне цеплялись. Я эту противную гриву брила и мазала разными серными мазями, но ничто не помогало. Кожа порой слезала, а эта чертова шерсть оставалась!
— Это… просто какое-то заболевание. А может быть, что-то генетическое, — пытался утешить ее молодой человек, впрочем, без всякого успеха.
— Простое заболевание — как бы не так! Видать, я из ведьминого колена. Моя судьба предрешена. Ведьма и все тут! Теперь-то мне ясно!
— Скажите… только честно, вы когда-нибудь гордились этой шерсткой?
— Сдурел, что ли, дурак бесноватый! — выпалила девушка сквозь слезы. — Разве этим можно гордиться?!
— Еще как можно! Кого бес себе наметил, тех никогда не покидает гордость избранных. Тайная гордость по меньшей мере… Так что вы, — тут в голосе молодого человека появилась некая новая нотка — умоляющая и в то же время властная, сочувственная и в то же время надменная, — никогда такого рода гордости не ощущали? — Да, вопрос был задан в повелительном тоне и требовал безоговорочного признания.
Естественно, девушка молча помотала головой.
— Если так, то это промах. Значит, чертово семя упало на камень. "И, как не имело корня, засохло". [4] Мы… — Он подошел к кабинетному органу и взял мажорный, сиятельно-королевский аккорд. — Мы требуем, чтобы он забрал обратно свою шерстку. Пускай берет обратно, и все тут! Нам она не нужна!
— Вы ее сострижете, а она вырастет снова. Я уж знаю.
— Нет, мы не будем ее стричь, гривка сама должна исчезнуть. И исчезнет. Ручаюсь! — Он был преисполнен отчаянной самоуверенности.
