— Конечно, можно. Но журналисты подслушивают за дверьми. Вот и все.
Бедельман поворачивает голову и смотрит на дверь. Ничего не происходит; ручка не шевелится, дверь закрыта. Капрал Алонсо, склонившись к своим скрещенным ногам, нервно оттягивает, отпускает, оттягивает, отпускает, оттягивает и отпускает резинку носков.
— Лейтенант, вы думаете, я должен остерегаться своей жены?
— Ну-ну. Любите вашу жену и делайте ей детей, пойте с утра и ставьте музыку вечером, будьте счастливы и живите спокойно, не беспокойтесь о том, что от вас не зависит. Полиция неблагодарна к вам; газета неблагодарна к ней. Занимайтесь своими делами, а заботы оставьте тем, кому за это платят. Оставьте в покое ваши носки: нервничать вредно. Знаете, в сущности, остерегаться — бессмысленно. Остерегаться — значит рассчитывать, но расчет это двустволка. А случайности жизни — автомат Калашникова. Силы неравны. Дайте мне еще сигарету.
Бедельман достает из кармана формы зажигалку.
— И оставьте наконец в покое ваш носок. — Понизив голос, он шепчет капралу: — Я удивляюсь терпению нашего доброго Гарсия. Потом, снова нормальным голосом: — Ну же, Гарсия, умейте проигрывать! Я расставил вам западню, вы в нее попались. Открывайте дверь, и посмеемся вместе!
Ничего не происходит.
— Вы открыли мою красную папку, вы прочли мою записочку о депутате-трансвестите, завсегдатае ночного клуба «Гула-Гула». Не говорите мне, что вы поверили, я вам не поверю.
Ручка резко поворачивается, но и на этот раз Федерико, сдержавшись, открывает дверь аккуратно.
Бедельман по-прежнему не оборачивается. Тон журналиста жесток, гневен и презрителен:
— Вы издеваетесь надо мной, Хосуа Бедельман Перес.
— Вы были правы насчет ботинок, — шепчет Алонсо лейтенанту.
Лейтенант:
— Кто там?
— Это он, он подслушивал за дверью, ясное дело, но я клянусь вам, что моя жена…
— Я вам верю, капрал.
Федерико продолжает:
— Депутат в заведении для трансвеститов грубая работа, очень грубая.
— Ах вот как, вы тоже в курсе?
— Да, я прочел вашу бумагу, тоже мне западня легавого, мелкая месть…
— Для меня не секрет, что вы регулярно лазаете по моим ящикам, достаточно раз в месяц читать «АВС», чтобы в этом убедиться. Но я хотел знать, настолько ли вы неопытны, чтобы делать это, когда солнце село, а штора поднята. Теперь я знаю. И вы тоже будете знать.
— Вы сами себя наказали, Бедельман. Бедельман Перес!
— Сколько презрения в вашем голосе, дон Федерико!
— Я не только прочел и поверил вашей писульке, я ее взял, она у меня в кармане, с вашим почерком. Вы, полагаю, не станете подавать жалобу на такую кражу. И это вы теперь в ответе за эту позорную информацию. Полицейская деза, агитация, католическая инквизиция, еврейская мафия. Бедельман Перес, вам пришлось покинуть Барселону, еще и полгода не прошло, и никто, имейте в виду, никто не поверил в повышение. После Мадрида куда вы отправитесь? В Бадахос, регулировать уличное движение и присматривать за цыганами?
— Я предпочел бы Севилью, там быки лучше.
Открывается левая дверь, положив конец обмену любезностями. Видна рука офицера, который жестом приглашает Летисию Ромеро покинуть кабинет, после чего дверь закрывается.
— Сеньорита Ромеро, разрешите представить вам Федерико Гарсия, журналиста из «АВС». Это мой друг, мы с ним тесно сотрудничаем.
Федерико, игнорируя лейтенанта и покоренный с первого взгляда особой, в которой соединились два решающих в его глазах качества — быть красавицей и посетительницей кабинета офицера, достает сигарету, рассеянно прикуривает от зажатой в ладони серебряной зажигалки, сжимает ягодицы, напрягает мышцы живота, выпячивает грудь, приглаживает рукой волосы и наконец протягивает руку — сигарета дымится между большим и указательным пальцами, — уже позабыв свой гнев:
— Очень рад, сеньорита, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
Усталая Летисия тоже поправляет прическу и просит капрала вызвать ей такси.
— Позвольте, сеньорита, я как раз прощаюсь, могу я вас куда-нибудь подвезти?
— Да, в Оперу.
— Какое совпадение, меня там ждут!
— Действительно, — мрачно добавляет Бедельман, — скоро антракт. Дон Федерико бывает в Опере исключительно во время антракта.
— А вы там вовсе не бываете, лейтенант. Доброй ночи.
По коридору, под неоновыми лампами, мимо дверей, постеров и банкеток удаляются Летисия и Федерико.
— Я не могла видеть вас по телевизору вчера вечером?
— Да, это я. И поверьте, голубой экран куда приятнее снаружи, чем изнутри. Как и многое другое, впрочем.
Дойдя до буквы Т, они сворачивают направо. Лифт, на котором поднялся Федерико, стоит на месте, они спускаются на три этажа в молчании, неизбежно скользком, и покидают, не прощаясь, холл и призраков полицейского участка.
Машина журналиста стоит почти у самых дверей, на месте, отведенном для полицейских.
— А вы, я смотрю, не стесняетесь.
— Да они меня знают, привыкли.
Федерико открывает дверцу, и Летисия садится.
— Какая это машина?
— «Лотус».
Захлопнув дверцу, Федерико обходит машину, выбрасывает сигарету, садится за руль, резко трогает с места и раскрашивает кистью своих фар решетки, окна и темный фасад офисного здания на калье Хенераль Пардиньяс. Маленькая цифровая панель показывает: 20:58 8 °C.
— Красивая машина.
— Вы тоже, сеньорита.
Федерико сворачивает на Хуан Браво. Его рука небрежно лежит на руле — часы «Джагер» на стальном браслете, — другая сжимает ручку переключения скоростей.
— Как же я устала. Вы разрешите, я закурю?
— Разумеется.
Летисия открывает сумочку — «Лоншан», оранжевая крупнозернистая кожа с тисненым рисунком, маленькие жокеи на скаку, включает свой телефон, набирает код — 2808, — ее накрашенные ногти матово отражаются в стекле. Она сует в рот сигарету «Нобель», прикуривает от зажигалки «Бик». Машинально опускает щиток от солнца, рассматривает свое лицо в зеркальце и, держа сигарету в левой руке, правой подкрашивает губы.
Вам лучше?
— Будет лучше в Опере, скорее даже после.
— У вас неприятности с полицией?
— У меня разбили стекло в машине, а потом они задавали кучу вопросов об одном моем знакомом.
— Любопытно…
— Больше всего меня напрягает Опера, мой брат поет сегодня вечером, это премьера, он просил меня прийти, для него это очень важно, а я не смогла из-за этой истории.
— Он поет в хоре?
— Вовсе нет, он поет Дона Жуана.
— А! О да, это действительно важно.
На светофоре горит красный. В правом ряду рядом с «лотусом» останавливается такси.
— Он, стало быть, великий певец, ваш брат.
— Да, но… о, какое удивительное совпадение!
— Сеньорита! Как вы, все обошлось?
— Все хорошо, большое спасибо, вы были очень добры.
— А полицейские вас не сильно доставали?
— Они отвезли меня в участок, из-за них я опоздала в Оперу, но все хорошо, машиной они займутся позже.
— Вот как?
Загорается зеленый. Из вежливости Федерико не трогается. Сигналит машина сзади.
— Ну ладно, надо ехать. Я спешу! До свидания, целую и еще раз спасибо!
— Hasta la vista[29], сеньорита.
Машины трогаются.
— Какое удивительное совпадение, этот таксист помог мне сегодня, когда я обнаружила разбитое стекло в моей машине!
— И правда, бывает же!
— Очень славный парень. Только пахло от него неважно, но он очень славный.
Федерико сворачивает налево, на Лагаска.
— Вы не поедете через Кастельяна?
— Я вас не похищаю. Я хотел проехать здесь, чтобы кое с кем повидаться. Это совсем ненадолго. Тут один парнишка знает много чрезвычайно интересного для журналиста. Он служит зазывалой и своего рода вывеской «бар-Бара», здесь, чуть ниже по этой улице.
— А, так это Моцарт!
— Да, вы его знаете?
— Кто же не знает Моцарта! Трудно знать здешнюю ночную жизнь, не зная Моцарта. А он, значит, кладезь информации? Он же дурачок.
— Вот именно, вы даже не представляете, сколько всего может подвыпивший человек рассказать дурачку на выходе из бара. Как у полиции свои осведомители, так и у меня свои Моцарты. Вы читали Мендосу?[30]
— Эдуардо?
— Да.
— Как все барселонцы, прочла одну-две книжки, а что?
— Вы из Барселоны?
— Да, но живу здесь.
— Так вот, у Мендосы очень часто дурачки служат осведомителями. В «Тайне заколдованной крипты», например, или в «Правде о деле Саволта». У меня, кстати, написано начало романа об этом типе.
— Вы писатель? Я думала, что вы журналист.
— Это почти одно и то же, знаете ли. Или я сделаю об этом парне репортаж. Он меня просто завораживает.
