— Кто ты?
Запинаясь от смущения, она назвала свое имя:
— Умейма.
Адхам вспомнил, что так зовут одну из рабынь его матери, которая сама была рабыней до того, как отец женился на ней. Ему захотелось побеседовать с девушкой.
— Что привело тебя в сад? — спросил он. Опустив глаза, она сказала:
— Я думала, здесь никого нет.
— Но ведь вам запрещено…
Еле слышно девушка проговорила:
— Прости, господин…
И, бросившись назад, исчезла за поворотом дорожки. Адхам слышал лишь торопливый звук ее шагов. Неожиданно для себя он растроганно пробормотал: «Как ты прелестна!» И почувствовал в этот миг, что он сам и сад с его растениями и обитателями составляют одно целое, душа его слилась с розами, жасмином, голубями и маленькими певчими птичками. «Умейма прекрасна, — подумал он. — Даже ее слишком полные губы прекрасны. Все мои братья женаты, кроме гордого Идриса. У нее такой же, как у меня, цвет кожи! И как волнует воспоминание о ее тени, пересекающейся с моей тенью, словно она — часть моего обуреваемого желаниями тела. Отец не станет смеяться над моим выбором, ведь он сам когда–то женился на моей матери!»
3.
В смятении чувств Адхам вернулся в контору. Он пытался сосредоточиться на счетах, но перед глазами его стоял образ смуглой девушки. Не было ничего удивительного в том, что никогда раньше, он не встречал Умейму. Обитательницы гарема жили в затворничестве. Все в доме знали, что они существуют, но никто их не видел. Адхам отдался своим сладостным мыслям и забыл обо всем на свете. Из забытья его вырвал голос, прогремевший как гром: «Я здесь, рядом, Габалауи. Проклинаю вас всех, мужчин и женщин. Проклятие на ваши головы. И наплевать на тех, кому не нравятся мои слова. Ты слышишь меня, Габалауи?!»
— Идрис! — воскликнул Адхам. Он вышел из конторы в сад и увидел Ридвана, спешившего к нему в сильном — Идрис пьян, — сказал Ридван. — Я видел его из окна, как он идет шатаясь. Новый позор нашему дому!
Адхам печально ответил:
Сердце мое разрывается от боли.
— Что делать? Нам грозит беда.
— Не думаешь ли ты, брат, что нам следует поговорить с отцом?
— Отец не меняет своих решений, — возразил Ридван, — а поведение Идриса лишь усугубит его гнев.
Адхам пробормотал в отчаянии:
— Только этой печали нам недоставало!
— Да, женщины в гареме плачут. Аббас и Джалиль от стыда никому не показываются на глаза. А отец уединился в своей комнате, и никто не осмеливается потревожить его.
Адхам почувствовал, что такой оборот разговора заводит его в тупик.
— Что же мы можем предпринять?
— Похоже, каждый из нас дорожит лишь собственным спокойствием. Но ничто так не угрожает спокойствию, как готовность обеспечить его себе любой ценой. И все же я не стану рисковать своим положением, даже если небеса обрушатся на землю. Даже если честь нашей семьи в облике Идриса валяется сейчас в пыли.
— Почему ты пришел ко мне? Ведь я не виноват в случившемся. Но чувствую, что не смогу промолчать.
Ридван бросил:
— Есть причины, которые обязывают тебя действовать. И ушел. Адхам остался один, а в ушах его продолжали звучать слова брата «Есть причины…». Да, он оказался без вины виноват. Как тот кувшин, который падает на чью–то голову, потому что его повалил ветер. Любое выражение сочувствия Идрису звучало проклятием в адрес Адхама. Адхам направился к воротам, осторожно приоткрыл их и выглянул наружу. Невдалеке он увидел Идриса, который топтался на одном месте, шатаясь и поводя вокруг мутными глазами. Голова его была всклокочена, а из распахнутого ворота галабеи виднелась голая волосатая грудь. Заметив Адхама, он весь подобрался, как кошка, готовящаяся прыгнуть на мышь. Но хмель сделал его слабым, и он лишь наклонился к земле, захватил пригоршню пыли и бросил ею в Адхама. Пыль попала Адхаму в грудь и запачкала его абу. Адхам мягко позвал:
— Брат…
Едва держась на ногах, Идрис прорычал:
— Замолчи, собака, сукин сын! Ты мне не брат! И твой отец мне не отец! Я обрушу этот дом на ваши головы.
Стараясь смягчить его, Адхам сказал:
— Но ты самый благородный и достойный из сынов этого дома.
Идрис издевательски захохотал и крикнул:
— Ты зачем пришел, сын рабыни? Возвращайся к своей матери, скажи ей, чтоб убиралась в подвал, к слугам.
Не меняя тона, Адхам продолжал:
— Не поддавайся гневу. Не отвергай того, кто желает тебе добра.
— Будь проклят дом, где хорошо живется лишь трусам, макающим свой кусок в похлебку унижения и боготворящим того, кто ими помыкает. Я не вернусь в дом, где ты — начальник. Скажи своему отцу, что я живу в пустыне, из которой вышел он. Я стал таким же разбойником, каким был когда–то Габалауи, таким же буйным и неистовым грешником, каков он до сих пор. И повсюду, где я буду творить зло, на меня будут указывать пальцем и говорить: «Сын Габалауи». Я вываляю ваше имя в грязи, воры, мнящие себя господами.
Адхам воскликнул умоляюще:
— Брат, опомнись. Подумай, что ты говоришь. Ты своими руками закрываешь себе путь к возвращению. Я обещаю тебе, что все будет по–прежнему.
Идрис, спотыкаясь, сделал несколько шагов по направлению к Адхаму.
— Во имя чего ты обещаешь это, сын рабыни?
С опаской поглядывая на приближающегося Идриса, Адхам ответил:
— Во имя братства!
— Братства! Ты вышвырнул его в первую же помойную яму, которая встретилась на пути.
С горьким упреком Адхам сказал:
— Раньше я слышал от тебя только ласковые слова.
— Твой тиран–отец научил меня говорить правду.
— Я не хочу, чтобы люди видели тебя в таком состоянии. Идрис снова насмешливо захохотал:
— Каждый день они будут видеть меня еще в худшем. Благодаря мне вас будут преследовать позор, скандалы и преступления. Твой отец прогнал меня, не терзаясь угрызениями совести, он поплатится за это.
Идрис бросился на Адхама. Тот быстро увернулся, и, не успей Идрис опереться о стену, он оказался бы на земле. Задыхаясь от ярости, он искал какой–нибудь камень. Адхам побежал к воротам и скрылся за ними. Глаза его были полны слез. А за стеной раздавались крики Идриса. Адхам обернулся к дому и через открытую дверь нижнего зала заметил отца. Потрясенный случившимся, он даже забыл свой страх перед отцом и кинулся к нему. Габалауи равнодушно скользнул по нему взглядом. Его гигантская фигура, мощные плечи четко вырисовывались на фоне михраба[6], вделанного в стену. Адхам склонил голову перед отцом:
— Мир тебе…
Габалауи устремил на сына свой пронзительный взор и произнес голосом, от которого Адхам затрепетал:
— Говори, с чем пришел… Адхам мог лишь прошептать:
— Отец, брат Идрис…
Отец прервал его, словно ударил хлыстом:
— Не упоминай при мне этого имени.
И, удаляясь во внутренние покои, закончил:
— Иди работай!
4.
Солнце всходило и заходило над пустыней, а Идрис падал все глубже в пропасть беспутства. Каждый день он вытворял что–нибудь новое. Бродил вокруг дома, осыпая его обитателей грубой бранью, или садился возле ворот в чем мать родила, делая вид, что загорает, и орал во все горло непристойные песни. Или же расхаживал по близлежащим улицам, приставая к каждому встречному и поперечному и ввязываясь со всеми в ссоры. Люди сторонились его и осуждающе шептали друг другу: «Сын Габалауи!» Идрис никогда не заботился о своем пропитании и, нимало не церемонясь, брал его там, где находил: на столе харчевни или на тележке бродячего торговца. Он ел до полного насыщения и уходил без единого слова благодарности. Платы с него и не требовали. Если же душа его жаждала веселья, он заворачивал в первую попавшуюся питейную лавку и напивался там бузы. После чего язык его развязывался, и семейные тайны текли потоком. Идрис издевался над глупыми традициями Большого дома, над жалкой трусостью его обитателей, хвалился своей смелостью, тем, что взбунтовался против отца — самого могущественного из всех живущих. Потом принимался хохотать, читать стихи, петь и даже танцевать. Особенно он бывал доволен, если удавалось закончить вечер дракой, и он удалялся победителем, провожаемый возгласами восхищения. Вскоре все хорошо изучили повадки Идриса. Люди спасались от него как умели, но в общем — то воспринимали его как неизбежное зло. Семейство Габалауи пребывало в печали. Страдающую за сына мать Идриса разбил паралич, и она находилась при смерти. Когда Габалауи зашел проститься с ней, она не пожелала даже взглянуть на него и испустила дух в тоске и гневе. Горе окутало семью серой паутиной. Кончилось беззаботное веселье братьев на крыше. Замолкла в саду свирель Адхама.
Спустя некоторое время Габалауи снова впал в ярость. Жертвой его на этот раз оказалась женщина, служанка по имени Наргис. Габалауи накричал на нее и выгнал из дома. В тот же день стало известно, что причиной послужил ее слишком округлый живот. Хозяин до тех пор выпытывал у женщины имя виновного, пока она не призналась, что незадолго до своего изгнания Идрис подкараулил ее в темном углу. Покидая дом, Наргис громко рыдала и била себя по щекам. Целый день она в отчаянии бродила по окрестным улицам, пока на нее не наткнулся Идрис, который, не сказав ни доброго, ни худого слова, взял ее к себе — все же от нее была польза.
