— Я смотрела из окошка и думала, где ты задержался и почему не позвал меня с собой. Адхам улыбнулся:
— Боялся тебя утомить.
— Меня утомить? Но ведь я так люблю этот сад! Ты помнишь нашу первую встречу здесь, на этом самом месте? Он взял ее руку в свои, прислонил голову к стволу пальмы, устремил взгляд в небо, видневшееся сквозь ветви. А Умейма продолжала говорить о своей любви к саду. Он молчал, а она без умолку говорила, ибо ненавидела молчание с той же силой, с какой любила сад. Сначала она рассказывала о себе и о своей жизни. Потом перешла к последним сплетням в жизни Большого дома, в первую очередь к отношениям между женами Ридвана, Аббаса и Джалиля. Наконец она промолвила с упреком:
— Ты не слушаешь меня, Адхам! Адхам с улыбкой ответил:
— Что ты, радость моя!
— Но ты думаешь о чем–то другом…
Это была правда. Но, хотя Адхам не слишком обрадовался приходу жены, присутствие ее не было ему в тягость, и, если бы она захотела уйти, он стал бы искренне ее удерживать. Он воспринимал ее как неотделимую частицу самого себя. Поэтому он извиняющимся тоном сказал:
— Я люблю этот сад. Часы, проведенные здесь, — самое приятное воспоминание моей прошлой жизни. Его цветущие деревья, поющие птицы, журчащий ручей, наверное, знают меня не хуже, чем знаю их я. Я хочу, чтобы ты разделила со мной эту любовь. Смотрела ли ты когда–нибудь в небо сквозь ветви?
Умейма на мгновение подняла глаза, затем с улыбкой обратила их на мужа и сказала:
— Сад и правда красив. Неудивительно, что тебе в нем так хорошо.
Он почувствовал в ее словах скрытый упрек и поспешил добавить:
— Он был таким, пока я не знал тебя.
— А теперь?
Адхам нежно сжал руку жены:
— Твое присутствие оттеняет его очарование. Пристально глядя на мужа, Умейма произнесла:
— К счастью, сад не может тебя упрекнуть, когда ты покидаешь его ради меня.
Адхам засмеялся, привлек ее к себе, прижался губами к ее щеке. Потом спросил:
— Разве эти цветы не более достойны нашего внимания, чем жены братьев?
Умейма серьезно возразила:
— Цветы красивы, но жены твоих братьев без конца болтают о тебе, об управлении имением и о доверии к тебе отца, все время — с утра до вечера.
Адхам нахмурил брови:
— Чего им не хватает?
— Я боюсь, они тебя сглазят… Адхам воскликнул в сердцах:
— Будь проклято это имение! Оно забирает все мои силы, оно сделало братьев моими врагами, из–за него я лишился покоя! Да пропади оно пропадом… Умейма приложила палец к его губам.
— Не будь неблагодарным, Адхам. Управление имением — важное дело и может принести пользу, о какой ты даже не помышляешь.
— До сих пор оно приносило мне одни заботы. Достаточно вспомнить об Идрисе.
Умейма улыбнулась, но не оттого, что ей было весело, а желая скрыть встревоженное выражение своих глаз, и сказала:
— Взгляни на наше будущее так, как ты глядишь в небо, на деревья и на птиц.
С этого дня Умейма всегда сидела с Адхамом в саду. И редко молча. Но он не тяготился ею, привыкнув слушать ее вполслуха или вовсе не слушать. А под настроение брал свирель и начинал высвистывать какую–нибудь мелодию. Адхам был доволен жизнью и искренне считал себя счастливым. Даже выходки Идриса воспринимались теперь как нечто привычное. Только вот мать Адхама чувствовала себя все хуже и хуже. Ее мучили жестокие боли, и сердце Адхама разрывалось от жалости. Мать часто призывала его к себе, горячо благословляла и возносила Богу жаркие молитвы о благополучии сына. Однажды она сказала умоляюще: «Адхам, всегда проси Господа о том, чтобы он отвел от тебя зло и наставил на истинный путь». Она долго не отпускала его от себя и просила, перемежая мольбы стенаниями, помнить ее завет. В тяжких мучениях она скончалась на руках у сына. Адхам горько оплакивал мать. И Умейма оплакивала свекровь. Пришел Габалауи, долго смотрел в лицо покойной, потом бережно прикрыл его покрывалом, и в его суровых глазах светились тоска и грусть.
Не успел Адхам немного оправиться от горя и вернуться к обычному образу жизни, как его поразила непонятная перемена в поведении Умеймы. Началось с того, что она перестала сопровождать его в сад. К собственному удивлению, он обнаружил, что это его ничуть не обрадовало. Он спросил ее, в чем причина, Она сослалась на дела и усталость. Адхам заметил также, что она не отвечает на его ласки с прежней горячностью, а словно лишь терпит их, не желая обидеть мужа. Адхам встревожился. Что случилось? Он мог бы обращаться с ней построже, иногда ему и хотелось так поступить, но слабость Умеймы, ее бледность и явное желание ему угодить останавливали его. Временами она казалась печальной, временами растерянной, а однажды он даже уловил в ее взгляде враждебность, что одновременно рассердило и испугало его. Адхам сказал себе: «Потерплю еще немного — или все наладится, или я прогоню ее ко всем чертям!»
Войдя в покои отца с отчетом за месяц, Адхам почувствовал на себе испытующий взор и услышал вопрос:
— Что с тобой?
Адхам удивленно поднял голову.
— Ничего, отец.
Габалауи сощурил глаза и потребовал:
— Расскажи мне об Умейме.
Адхам не выдержал пронзительного взгляда отца, опустил глаза.
— Умейма здорова, все в порядке. Габалауи проговорил с раздражением:
— Будь откровенен.
Адхам немного помолчал, почти веря в то, что отец всеведущ, и наконец признался:
— Она очень переменилась. Похоже, она чуждается меня.
В глазах Габалауи появилось странное выражение, он спросил:
— Вы поссорились?
— Нет.
Габалауи удовлетворенно улыбнулся.
— Глупец, будь к ней особенно внимателен. И не ищи близости, пока она сама тебя не позовет. Скоро ты станешь отцом.
6.
Адхам сидел в конторе имения, принимая одного за другим новых арендаторов. Они выстроились перед ним в очередь, протянувшуюся через всю большую комнату. Когда наступил черед последнего, Адхам, не поднимая головы от своей конторской книги, спросил:
— Как твое имя, хозяин? И услышал в ответ:
— Идрис аль-Габалауи.
Адхам испуганно вскинул глаза и увидел перед собой брата. Он вскочил с места, готовясь защищаться, но его поразил какой–то новый, необычный облик Идриса: тот стоял тихо и смирно, одетый в лохмотья, и смотрел на брата грустным и открытым взглядом. Хотя зрелище это мгновенно вытеснило из души Адхама былую неприязнь, он не мог до конца поверить в мирные намерения брата и сказал тоном, в котором звучали предостережение и мольба одновременно:
— Идрис! Идрис склонил голову и проговорил с удивительной кротостью:
— Не бойся, я всего лишь гость в этом доме, если ты соблаговолишь принять меня.
Неужели эти робкие слова исходят от Идриса?! Неужели несчастья смирили его?! Но смирение его столь же огорчительно, как и его наглость. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Адхам пригласил Идриса сесть рядом с собой. Тот уселся, и некоторое время братья недоверчиво оглядывали друг друга. Наконец Идрис сказал:
— Я проник сюда в толпе арендаторов, чтобы иметь возможность поговорить с тобой наедине.
— Тебя никто не видел? — с тревогой спросил Адхам.
— Успокойся, меня не видел никто из живущих в доме.
— Я пришел не досаждать тебе, а в надежде на твою доброту.
Адхам опустил глаза, взволнованный словами брата, к лицу его прилила кровь.
Идрис же продолжал:
— Ты, наверное, удивлен тем, как я переменился. Наверное, спрашиваешь себя, куда делись его высокомерие и заносчивость. Так знай же, что на мою долю выпали страдания, вынести которые никому не под силу. И все же я пришел к тебе, потому что такой человек, как я, может поступиться гордостью только перед добротой.
— Да облегчит Господь твою участь, — пробормотал Адхам, — мысль о твоей судьбе и мне отравляла существование.
— Я должен был понять это с самого начала. Но гнев лишил меня разума, вино заставило забыть честь, а бродяжничество и скандалы чуть окончательно не убили во мне человека. Мог ли ты думать, что твой старший брат падет гак низко?!
— Да что ты! Ты был лучшим из братьев и благороднейшим из людей!
Голосом, полным горечи, Идрис промолвил:
— Мне жаль тех дней. Сегодня я только несчастный бедняга, скитающийся по миру с беременной женой на руках. Повсюду встречаю одни проклятия и добываю хлеб хитростью и силой.
— Твои слова надрывают мне сердце, брат.
— Прости, Адхам, мне давно известно твое добросердечие. Разве я не носил тебя младенцем на руках? Разве не был свидетелем твоей юности и твоего возмужания, не имел случая убедиться в твоем благородстве и душевной чистоте? Пусть будут прокляты злоба и гнев, где бы они ни проявились!
