— Ты потрясающе выглядишь!
— Женщина выглядит настолько — насколько ее хотят, — медленно падала Фортуна в мою сторону, пока я не подхватил и не прижал к себе. По телевизору в этот момент начали передавать бои без правил.
— У меня мурашки.
— Это чувства идут на работу.
— Когда ты ко мне прикасаешься, моя точка G становится многоточием. Ты все еще меня любишь? — прижалась она ко мне еще сильнее. — Сердце, перестаньте подсказывать. Он сам должен знать.
Я опустил голову на ее грудь и тоже услышал, как прибавило ходу женское сердце. Вдохнул губами нежную кожу и начал баловать ее языком.
— Так ты меня любишь?
— Ты хочешь это знать?
— Я хочу это чувствовать.
Сохраняя молчание, язык уже подобрался к соску, который немедленно вырос. Я поигрался немного с ним, потом с другим.
— Не буди во мне суку!
— А то что? — оторвал голову от ее груди.
— Загрызу тебя нежностью и опоздаю на работу.
— Давай, я хочу умереть от нежности.
— А мне что с этого?
— Развлечение. Ты могла бы убить? — посмотрел я Фортуне в глаза.
— Нет, некоторые не заслуживают и этого.
— А я?
— Ты — другое дело, — затянула Фортуна мои губы в долгий поцелуй и закрыла глаза.
— Знаешь, мне страшно, — неожиданно ледышкой вонзилось мне в самое ухо.
— Со мной?
Она продолжала:
— Мне страшно, что я постарею когда-нибудь. Морщины… ты веришь? Я их считаю, — протянула она руку, взяла со столика зеркало и стала всматриваться в свое отражение.
Я прижал ее к себе, как удав — кролика:
— Дура!! Выкинь это из головы, старость к тебе не придет, пока ты ее не пустишь.
— Ты знаешь, что может случиться с женщиной, если ее не любили давно, давно не ласкали хотя бы словами, давно не трогали ее кожи, к чувствам не прикасались. Без любви все женщины вянут, она может с ума сойти от одной этой мысли: старость.
Так и бывает: стоит только промедлить, расслабиться, не сожрать вовремя женщину в любовном порыве, как она тут же начнет выедать твой мозг своими недомоганиями.
— Не надо бояться морщин! — хотел я отнять у Фортуны зеркало, как оно соскользнуло и упало. На его отражении замерла трещина. — Вот тебе подтверждение! Если даже зеркало способно треснуть от красоты, что же тогда говорить о коже на лице.
— Это было мое любимое, — с улыбкой вздохнула она.
— А мое любимое зеркало — это ты: чем дольше любуюсь, тем больше нахожу в себе изъянов.
Я проснулся от звонка телефона. Фортуна давно уже ушла на работу, в окне медленно светило солнце. Встал, подошел к креслу, на котором отдыхали штаны, и вытащил телефон. Звонил мой старинный друг Оскар.
— Привет!
— Разбудил?
— Да нет, я уже чай пью.
— Как со временем? Хотел к тебе заехать.
— Да, конечно! А ты далеко?
— Нет, рядом. Буду минут через сорок.
Утро приехало другом. Оскар был говорлив, как Амазонка ночного унитаза. С утра не то что говорить, но даже слушать трудно. Я-то знаю, что нельзя приезжать так рано по субботам, можно сломать чью-то жизнь.
Мое тело прошло по коридору в поисках своего отражения. На этот раз я решил его не пачкать. Прошел мимо зеркала дальше, пока не уткнулся в окно на кухне. Посмотрел в него. Там деревья стряхивали с зеленых пальцев холодную воду. На детской площадке никого. Посередине, в сухом фонтане, резвились каменные дельфины, будто обрадовались долгожданной воде. Дождь ведрами выплескивал свою божью слезу, однако без видимого сожаления. Я поставил чайник и пошел в ванную, где, не включая света, помыл лицо и почистил зубы.
В зале взял пульт, однако рука так и не поднялась включить телевизор, я поднял ее на кота, стряхнув с дивана. Недовольный, он отвалил на кухню.
— Чайник выключи, как засвистит, — бросил ему вслед. Сам сел в нагретое место и взял газету, помял глазами. Новости устарели, где-то я их уже видел: не колышут, не трогают, мертвые.
Вскоре засвистел чайник. Все громче и громче.
— Обиделся, — подумал я про кота и тоже двинулся на кухню.
Если бы там был кто-то кроме него, я бы скорее всего улыбнулся, но некому, незачем. В одиночестве люди честнее и меньше морщатся. Все морщины — от искусственных улыбок. Человек стареет от компромиссов. То, что сегодня некому было сказать «доброе утро», означало только одно: что не придется начинать день с лицемерия. Я выключил чайник, но заваривать не стал, решил подождать Оскара.
Дождь все еще не ушел, выказывая равнодушие ко многому, ко мне в частности. Я достал из холодильника масло, сыр и колбасу. Поковырялся в носу, почесал причинное. Продолжая хрустеть кормом, Том посмотрел на меня понимающе, воспринимая как должное мою раскованность. Животных мы не стесняемся, нет вокруг никого и нас вроде бы тоже.
Скоро появился Оскар. Мокрый и худой. Мы поздоровались и обнялись.
— Стареешь, чувак, — предложил я ему тапочки.
— Сам такой, — стянул он с себя влажный плащ и натянул на вешалку.
— Проходи, можно сразу на кухню. Пить будешь?
— Нет, я же бросил.
— Жалеешь себя. И сигарета, небось, электронная? Фитнес, йога, здоровое питание? Я же говорю, стареешь, — улыбнулся ему, заваривая чай.
— Откуда ты знаешь про йогу?
— Я просто так сказал.
— Да, хожу два раза в неделю. Ты не представляешь, как это заряжает…
Потом он рассказал мне о своей работе, медленно съехал на политику, прошелся по психологии, подчеркнул важную роль эзотерики. Большую часть его мыслей занимали воспоминания. В конце концов, он все свел к тому, что очень хочет написать книгу, только не знает пока, с чего можно начать. В этот момент я подумал, что книги, которые никто не будет читать, можно начинать с чего угодно, и лучше их даже не заканчивать, иначе потом захочется выпустить.
Как бы старательно я его ни слушал, слух мой периодически отключался, понимая, что старому другу нужны были уши, мои уши. И он их получил. С этими мыслями я встал из-за стола, набрал воды в стакан и стал поливать цветок на подоконнике.
— А как ты? — неожиданно вспомнил про меня Оскар.
— Весна, — ответил я на автомате.
Не солнце, не голубое небо, не бегущие на жидких ногах ручьи привлекали перед окном мое внимание. Я не смотрел на улицу, видел только, как, скользя по стеклу на шерстяных лапках, две мухи пытались спариваться.
— Скользко там.
— Да, ужасно скользко, — подтвердил Оскар.
Мухи продолжали фигурное катание на стекле.
Своими большими глазами они молча и преданно смотрели друг на друга. Когда занимаешься, говорить о любви нет никакой необходимости. Они занимались.
— Дружная весна в этом году, не то что в прошлом.
— Разве в прошлом году была весна?
— Несомненно.
— Повезло тебе, а я так и не влюбился ни разу, можно считать, что ее и не было. Снаружи действительно кипела весна, а внутри — будто бы осень. Прогулки по палой листве. Дружба — какое тяжелое занятие. А старая дружба еще хуже старой любви. Ни заняться, ни бросить.
— Как твоя жена? — устав от психологии, решил я переключить тему и поставил на огонь очередной чайник.
— Мы уже разошлись.
— Ты с ума сошел, Оскар! Мария — эта аппетитная булочка… с корицей. Таких женщин не бросают. Да и вообще, женщин нельзя бросать. Ты не знаешь, каково им потом подниматься.
— Да, нельзя, впрочем, они могут себе это позволить.
— Но почему?
— Она не разделяла моих взглядов.
— Чушь. Разногласия между мужчиной и женщиной возникают от того, что одним хочется любить, а другим просто хочется. И где-то после тридцати пяти они меняются ролями. Спать надо было больше с ней. Скучно ей стало с тобой, с правильным?
— В общем, ушла.
— И как ты?
— Тяжко одному.
— Ты ей звонил?
— Когда грустно, все звонят бывшим. Знаешь, как временами накатывает.
— Я знаю, что такое депрессия, когда очень хочется отвести душу, но, куда бы ты ее ни отводил, ей все не нравится.
«Даже одинокому человеку необходимо побыть одному. Одному из тех, кого могут любить», — подумал я, закурив и предложив сигарету Оскару.
Он махнул головой и достал свою, электронную.
— Бывает, — увидел я росу на его глазах. — Только не надо драматизировать. Соберись!
— Я пытаюсь, но как? Очень трудно собрать человека из того, что она оставила.
— Женщину тебе надо, большую теплую женщину, она тебя вылечит. Хочешь, познакомлю, у меня много в универе.
— Ради бога, не надо меня лечить, у тебя не хватит лекарства! Ладно, извини, Макс, загрузил я тебя с утра пораньше, мне уже пора на йогу, — положил он в карман рубашки свою сигарету, допил остатки чая и встал.
Я с радостью оторвал задницу от подоконника, выключил плиту и пошел его провожать, размышляя о том, что сегодня надеть.
