Ознакомительная версия.
Ну, в общем, что получалось? Получалось, что какие-то хуи прессовали тут Кочу, и если б не Травмированный, то вполне возможно, что начали бы прессовать и меня, владельца заправки. Поскольку именно я считался ее официальным владельцем. Брат, чего-то опасаясь, еще лет пять назад предусмотрительно оформил всю документацию на меня. Отношения у нас с ним были доверительные. Он знал, что даже если я захочу сделать с его бизнесом что-то плохое, то всё равно не сумею, поэтому просто попросил не волноваться и расписаться в нужных местах. Потом он научился подделывать мою подпись, так что я даже не знал, как там у него дела, какие налоги он платит и какую имеет прибыль. У него были свои проблемы, а у меня до последнего времени проблем вообще не было. И вот вдруг оказалось, что их, проблем, у меня на самом деле целая куча. И нужно их как-то решать. Можно было, правда, на всё забить. И тоже свалить в Амстердам. Хуже всего, что брат ничего не сказал. И как теперь быть, я даже не догадывался. Еще несколько дней назад я считался свободным и независимым экспертом, который боролся непонятно с кем за демократию, а теперь вот на мне висел бизнес, с которым нужно было что-то делать, потому что брата рядом не было и подделывать за меня подпись некому.
Так или иначе нужно было идти к этой их Ольге и хоть что-то узнать. Домой я сегодня не попадал никак. Лучше позвонить Лелику и предупредить. Я зашел в будку. На стене висел телефонный аппарат. Снял трубку.
— Не работает, — Коча стоял на пороге и смотрел на трубку в моей руке. — Я же тебе говорил.
— А мобила у тебя есть?
— Есть. Но тоже не работает, — ответил Коча.
— А у Травмированного?
— У Травмированного есть. Но он не даст.
— Хуй там не даст, — не поверил я и, отпихнув Кочу, пошел в гараж.
Травмированный успел переодеться в синюю спецовку и натянуть на голову черный берет. Перед ним покачивалось, подвешенное на лебедке, какое-то железо, которое Травмированный ощупывал, как скотобоец коровью тушу.
— Шур, — сказал я, — дай мобилу. Я тут у вас до завтра остаюсь, нужно своих предупредить.
— Остаешься? — посмотрел на меня Травмированный. — Давай. Только у меня денег на счету нет, так что болт.
— А откуда можно позвонить?
— Сходи на телевышку, тут недалеко. И не мешай мне, блядь! — крикнул он вслед.
Я обошел будку, миновал вагончик и по тропинке двинулся вперед. Спустился в балку, поднялся наверх и, продравшись сквозь заросли малины, вышел на асфальтовую дорогу, ведущую от трассы. Подошел к ограде, которая тянулась вокруг телевышки. На воротах было написано «Вход запрещен». Однако сами ворота были открыты. Прошел во двор. Дорожка вела к одноэтажному зданию, в котором, очевидно, и находился пульт управления или что там бывает на телевышках. Сама вышка стояла поодаль, обсаженная цветами и оплетенная колючей проволокой. Из-за угла выбежала старая овчарка, подошла, лениво обнюхала мою обувь и пошла своей дорогой. Из людей никого. Даже если допустить, что за телевизионные трансляции тут отвечала овчарка, обязанностями своими она откровенно пренебрегала. Я постоял, подождал, пока кто-нибудь выйдет, и, не дождавшись, подошел к дому. Дверь была закрыта. Я постучал. Никто, ясное дело, не ответил. Подошел к окну, заглянул. Было темно и пусто. Вдруг изнутри вынырнуло лицо. Я испуганно отступил назад. Лицо тут же исчезло, послышались шаги, дверь открылась, на пороге стояла девочка лет шестнадцати. С коротко подстриженными черными волосами, большими серыми глазами и пластмассовыми сережками в ушах. В светлой короткой майке и джинсовой юбке. На ногах — легкие сандалии.
— Привет, — сказала.
— Привет, — ответил я. — Я Герман. С бензозаправки.
— Герман? — переспросила она. — Ты брат Юры?
— Ты его знаешь?
— Тут все всех знают, — объяснила она.
— У вас телефон есть? Мне позвонить нужно, а у нас отключили. Коча говорит, за неуплату.
— Снова этот Коча, — сказала девочка и отступила в сторону, пропуская меня.
Я прошел по коридору, попал в комнату с кроватью у одной стены и столом у другой. На столе стоял телефон. Девочка зашла следом, стала на пороге, внимательно наблюдая за мной.
— Можно? — спросил я.
— Давай, — ответила она. Но из комнаты не вышла.
Я взял трубку, набрал свой домашний.
— Да, — недовольным голосом сказал Лелик.
— Привет, это я.
— Ты где? — спросил Лелик.
— Я у брата, всё нормально. Вы как доехали?
— Хуево доехали. Борю укачало, едва довез.
— Ну, теперь всё хорошо?
— Да, нормально. Ты когда будешь?
— Слушай, брателло, тут такая штука — я еще на день останусь. Нужно завтра с бухгалтером встретиться. — Девочка за спиной хмыкнула. — Так что буду во вторник. Скажешь Боре, ладно?
— Ну, не знаю. Может, ты сам ему скажешь?
— Да ладно, давай, подстрахуй. Договорились?
— Ты б поговорил с Борей, а? Чтоб проблем не было.
— Да какие проблемы, Лелик. Не выебывайся. Друзьям нужно доверять.
— Ну ладно.
— А я тебе бабу привезу. Резиновую.
— Лучше кардан мне привези.
— Ты будешь делать это с карданом?
— Мудак, — сказал Лелик и положил трубку.
Девочка провела меня на улицу.
— Спасибо, — сказал я ей.
— Не за что. Передавай привет брату.
— Он куда-то уехал.
— А ты тоже куда-то уедешь?
— А ты хочешь, чтобы я остался?
— Нужен ты мне, — девочка говорила спокойно и рассудительно.
— Тебе тут одной не страшно?
— Не страшно, — сказала она. — Иди. А то собаку на тебя спущу.
Я дошел до ворот, остановился. Выглядывая в окно, она внимательно смотрела мне вслед. Я помахал ей рукою. Поняв, что ее обнаружили, девочка засмеялась и помахала в ответ. Потом быстрым неожиданным движением задрала на груди майку, показав всё, что у нее там было. Но уже в следующее мгновенье исчезла. Я не поверил своим глазам, постоял, ожидая, не появится ли она снова. Но ее не было. Какая странная, — подумал я и пошел назад.
Трудовые будни были в разгаре. Коча полулежал в кресле с катапультой и сладко спал, зажав правую ладонь худыми ногами. Я зашел в гараж Травмированный, голый по пояс, мокрый и недовольный всем на свете, крутился вокруг подвешенного железа, время от времени толкая его своим животом. Увидев меня, махнул рукой, вытер пот со лба и решил устроить перекур.
— Дозвонился?
— Ага. Завтра уеду.
— Ну-ну, — Травмированный смотрел на меня сурово.
— Шур, — перевел я разговор. — Что это за старшеклассница там на вышке?
— Катя? — глаза Травмированного подернулись теплой мечтательной пленкой, а на полноватых губах заиграла отеческая улыбка. — Что она говорила?
— Ничего не говорила. Хорошая девушка. Скромная.
— Держись от нее подальше, — миролюбиво сказал Травмированный. — А то знаю я вас.
— Она работает там?
— Ее папа работает. А она ему обеды носит.
— Красная Шапочка прямо.
— Что?
— Ничего.
— Герман, — вдруг спросил Травмированный. — Ты кем работаешь?
— Независимым экспертом, — ответил я.
— И что ты делаешь?
— Как тебе сказать? Ничего.
— Знаешь, Герман, — посмотрел на меня Травмированный. — Я тебе не верю. Ты уж прости, но я тебе скажу, как думаю.
— Валяй.
— Не верю я тебе, одним словом. Бросишь ты нас. Потому что тебе всё это на хуй не нужно. И Коче тоже на хуй не нужно. Ты даже не знаешь, чем ты занимаешься. Вот брат твой, он совсем другой.
— Ну так чего ж он уехал?
— Какая разница?
— Большая разница. Кто это приезжал на джипе?
— Боишься?
— Чего мне бояться?
— Боишься-боишься, я ж вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.
— Да что ты завелся — брат-брат!
— Ладно, не злись, — Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.
— Шура, — крикнул я ему. Он остановился и посмотрел в мою сторону, машину, однако, не выключая. — Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня — своя.
Травмированный в знак согласия кивнул головой. Возможно, он меня не услышал.
Вечером Шура молча со всеми попрощался и поехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывел ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур их заправить. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как мог, закачал бензин в три грузовика нечеловеческих размеров, похожих на тяжелых, усталых ящериц. Солнце закатывалось где-то с той стороны трассы, и сумерки раскрывались в воздухе, словно подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он поднялся, закрыл будку на замок и измученно побрел на задворки. Тяжко вздыхая и сетуя, покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, выпростав ноги сквозь разбитое стекло. Я залез за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во мрак. На востоке небеса уже брались тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами по всей долине разливались красные огни, оповещая о быстром приближении ночи. От реки поднимался туман, пряча в себе маленькие фигурки рыбаков и ближайшие домики, вытекая на дорогу и заползая в пригород. За городом в балках тоже стоял белый туман, и вся долина мягко расплывалась перед глазами, словно речное дно, погружаясь в темноту, хотя здесь, на холмах, было еще совсем светло. Коча смотрел на всё это круглыми от удивления глазами, не моргая и не отводя взгляда от надвигающейся ночи.
Ознакомительная версия.
