Сеньор Вальдес порылся в нагрудном кармане пиджака, вытащил ручку и отвинтил колпачок.
«Тощая рыжая кошка перешла дорогу».
На голубом фоне слова смотрелись замечательно, особенно написанные элегантным почерком с небольшим росчерком в конце. Он немного подождал, потом задумчиво посмотрел в один конец коридора. Потом в другой. Чернила высохли, слова больше не блестели так завлекательно, наоборот, теперь они казались какими-то смятыми, придавленными. Сеньор Вальдес решил, что роман, особенно великий, должен начинаться не с самого верха страницы, а по крайней мере с середины. Пустое пространство сверху должно символизировать вздох, своеобразную прелюдию, как увертюра к опере.
Он вырвал первый листок, отступил на пол-страницы вниз и опять написал: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу». Он взглянул на противоположную стену и готов был уже вздохнуть, как над головой оглушительно прозвенел звонок. И тут же двери по всему коридору раскрылись, и из них повалили толпы одетых, как боливийские партизаны, болтающих, кричащих и хихикающих студентов с рюкзаками и сумками и устремились по коридору к выходу.
Сеньор Вальдес встал, прижатый толпой к скамье, и завертел головой, стараясь поймать взглядом Катерину. Ее не было видно. Вскоре он заметил ее в конце коридора, она пробиралась сквозь толпу в противоположную сторону, навстречу общему потоку. Он двинулся следом, но она нырнула в боковой проход и исчезла.
— Простите. Дайте пройти. Простите.
Казалось, его никто не слышал, не замечал. Стараясь увернуться от острых углов портфелей и сумок, он яростно заработал локтями, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, поток студентов иссяк. Кончился. Коридор опустел.
Сеньор Вальдес повернул за угол и уперся в две закрытые двери. Из-за матового стекла, закрывающего большую часть поверхность дверей, пробивался голубоватый свет неоновых ламп. Над одной дверью жирными черными буквами было выведено: «Дамы», над другой: «Джент.»
Сеньор Вальдес в панике заметался перед туалетами. Как поступить? Вернуться назад, сесть на скамью? Но тогда он может ее упустить — что, если она повернет в другую сторону? Не бежать же следом, в самом деле.
Нет, нет, так не годится. Самое главное в его плане — прелесть неожиданной встречи. Отираться около женской уборной он тоже не может — в этом нет решительно никакой поэзии. Решено — он спрячется в мужском туалете и подкараулит ее.
Сеньор Вальдес на цыпочках подошел к двери с надписью «Джент.», скользнул внутрь и тихонько прикрыл ее за собой, старательно удерживая круглую ручку, чтобы язычок защелки не щелкнул. Затем неслышно отступил в центр просторной комнаты, встав так, чтобы его тень не падала на дверное стекло, и затаился. Из неплотно закрытого крана капала вода, оставляя ржавый след в одной из раковин, где-то бурчал неисправный сливной бачок, но в целом в туалете было чисто и, что гораздо важнее, прохладно.
Сеньор Вальдес ждал, затаив дыхание. Какое-то время стояла полная тишина, потом за стеной послышалось цоканье каблуков по бетонному полу, резкий звук слива, потом хлопнула дверь, каблуки простучали опять, и послышался шум воды. Протестующе взвизгнули ржавые трубы. Мысленным взором сеньор Вальдес завороженно следил за ней, будто стена между туалетами стала прозрачной: вот она моет руки, секунду медлит, вскидывая глаза к висящему над умывальником зеркалу, поднимает верхнюю губу и стирает с переднего зуба приставший кусочек пиццы, вот проводит влажной рукой по волосам.
Он выдохнул. Опять стук каблуков — теперь она шла к двери. Скрип пружин, хлопок — она уже в коридоре. Он дал ей пройти пару шагов, прежде чем распахнуть дверь и выйти наружу.
— О, Катерина! — Сеньор Вальдес изо всех сил старался, чтобы голос его звучал естественно. — Как приятно увидеться!
Когда он окликнул ее, Катерина обернулась через плечо с улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с ее губ, — юной, открытой, доброжелательной, такой прекрасной, такой прекрасной… Но через мгновение она узнала его, и выражение ее лица переменилось — теперь на нем были написаны почтение и вежливое удивление.
— Добрый день, сеньор Вальдес, — сказала она.
— Здравствуй. — Все слова вылетели из головы, и он смог только повторить: — Как приятно увидеться!
Она промолчала.
— Я получил твою записку.
— Я вложила ее вам в руку.
— Да. — Он помедлил, вспоминая, как это было. — Да. Так ты, оказывается, пишешь?
— Да, рассказы, глупости всякие…
— Если они важны для тебя, значит, это не глупости. — Ну и врун, одернул себя сеньор Вальдес. «Какой же ты замечательный рассказчик, Чиано!» Вешаешь девушке лапшу на уши! Признайся, сколько навозных куч ты перелопатил, сколько чепухи прошло через твои руки, откровенной лажи, написанной бездарными, беспомощными, безнадежными графоманами? И ты безжалостно выбрасывал рукописи в корзины для бумаг и советовал жалким писакам найти другое занятие в жизни, пожалеть ни в чем не повинные деревья и не переводить попусту чернила. — Я с удовольствием посмотрю твои работы. Может быть, разрешишь пригласить тебя на чашку кофе? На этот раз я готов обслужить тебя сам. — Сеньор Вальдес столько раз практиковал эту маленькую шутку, но сейчас, когда он произнес ее, глядя Катерине в глаза, она прозвучала очень слабо.
Катерина смотрела на него со странным, несколько отрешенным выражением, и в глазах ее промелькнуло что-то вроде жалости. Сеньора Вальдеса это не слишком испугало. Жалость — хорошее чувство, ну, не то чтобы очень хорошее, но и оно сойдет, если позволит ему приблизиться к цели.
Она помедлила, будто прикидывая что-то в голове, а потом сказала:
— Кофе? Да, можно, конечно, и кофе выпить. Но разве вы не хотите заняться со мной сексом?
* * *
Тощая рыжая кошка перешла дорогу.
Тощая рыжая кошка перешла дорогу.
Тощая рыжая кошка перешла дорогу.
Сеньор Вальдес сидел за рабочим столом перед открытым окном и писал, писал, писал, пока солнце не зашло за горизонт и на улице не загорелись фонари.
Он заполнял страницы одной-единственной строчкой, пятью словами, то строчил их пулеметной очередью, то, задумываясь, останавливался, представлял проклятую кошку, ее тусклую кошачью жизнь, ее хозяев и места ее обитания. Он думал о том, куда она могла пойти и что увидела по дороге, чем питалась и кого встретила, и опять начинал строчку со слов: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу», пока множество страниц чудесной новой записной книжки не оказалось покрыто этим писательским кошмаром.
В конце концов Бог смилостивился над ним и погасил солнце; подобно покрывалу, опускаемому на лицо мертвеца, по его столу поползли тени, и темные, злые строчки, испещрившие голубые страницы смешались, слились воедино, расползлись по щелям и углам и пропали. Сеньор Вальдес облегченно вздохнул. Конечно, он с легкостью мог протянуть руку и включить настольную лампу, но вместо этого предпочел откинуться в кресле с вздохом облегчения. Что ж, он хорошо поработал. Если мерить сделанное не в словах, а в часах работы, он поработал достаточно. Методично, аккуратно он завинтил колпачок ручки и положил ее во внутренний карман пиджака, висевшего на спинке кресла.
Потом сеньор Вальдес закрыл записную книжку, сложил перед собой руки, как в молитве, и снова вздохнул.
Даже по окончании работы кошачье предложение продолжало навязчиво скрести когтями по его мозгу, материализуясь перед закрытыми глазами в виде черных закорючек-букв, то растворяясь в воздухе, то формируясь опять. Пять слов грохотали в ушах, как каретка пишущей машинки, звенели, как глупая песенка, случайно услышанная по радио за завтраком и приставшая на целый день. Пять слов ныли, как больной зуб, как… как… как знакомое, мучительно-зудящее, неудержимое желание секса.
Сеньор Вальдес посмотрел на часы — девять вечера. Вообще-то идти к мадам Оттавио рановато, но, с другой стороны, девочки будут свеженькие, да и выбор больше. Да, надо двигаться, нечего сидеть дома и ждать. Да и чего ждать? Ведь секс — естественное отправление организма, и не следует культивировать брезгливое отношение к самому себе, чувствуя легкое возбуждение, которое ассоциируется скорее с теплым стульчаком туалета, нежели с высоким чувством. Наоборот, все неприятные ассоциации, возникающие при мысли о публичном доме, нужно гасить в зародыше — быстро и интенсивно. Правда, сталь тонкому существу, как сеньор Вальдес, это редко удавалось.
