Нина не помнила, чтобы бабушка водила ее по врачам, чтобы родовую травму как-то лечили. Главным средством от родовой травмы была особая, заряженная у народного целителя вода натощак. Бабушка-врач называла ее живой водой, без которой Нина уже давно бы погибла. Сперва Нине нравилось на домашнем обучении. В школе учителя были раздраженными, грубыми, иногда просто свирепыми. Но в интерьерах бабушкиной квартиры, в меховых тапочках и с чашкой из фамильного сервиза они оказывались людьми милыми и задушевными, щедрыми на пятерки. Нина росла в Приозерске, и как раз в то время, когда она перевелась на домашнее обучение, в городе распространился слух о секте сатанистов, орудовавшей в окрестностях. Они якобы похищали домашних животных и иногда детей — расчленяли тела, приносили в жертву. Бабушка все время говорила об этих сектантах, живописуя и смакуя подробности: что и как отрезали или же отрубали, какие ощущения должна была переживать жертва по мере расставания с той или иной частью тела. Многим сверстникам Нины тогда запрещалось гулять одним и покидать пределы двора, Нине же не разрешалось выходить даже во двор без присмотра бабушки. А бабушка нечасто и неохотно покидала квартиру. Нина, впрочем, и не думала бунтовать: она была спокойной и покладистой девочкой. К тому же натуралистичные описания сатанинских ритуалов достаточно ее запугали.
Единственной подруге Нины Лере дозволялось приходить в гости еженедельно, но та почти никогда не пользовалась такой привилегией. Подруга жаловалась, что в этой квартире ей неуютно: в ней слишком темно и пахнет мокрыми шкурами. Кроме того, подруга считала, что бабушка Нины все время стоит под дверью и подслушивает их разговоры.
Нина круглосуточно сидела в этой огромной мрачной квартире — в просторном пыльном мешке. У нее была своя комната, все пространство которой съедала двуспальная кровать. Сбоку был втиснут крохотный столик, на котором едва умещались тетрадь с учебником. Поскольку бабушка почти все время спала, а половицы в квартире скрипели ужасно громко, Нина, чтобы не будить бабушку, не покидала комнаты. Сделав пару кругов, она сдавалась на милость кровати, сутками валялась в ней с книжками, вдыхая их едкую многолетнюю пыль. Кроме того, комната Нины почти не проветривалась: бабушка слишком боялась сквозняков. С переводом на домашнее обучение головные боли у Нины значительно участились, но с образом жизни и обстановкой бабушка это не связывала.
Нину лишили общения с мальчиками, что не мешало бабушке активно заниматься ее секспросветом. С врачебной непосредственностью и какой-то нечеловеческой брезгливостью к «половому зуду», которым почему-то так одержим род homo, бабушка описывала различные проявления сексуальной жизни. Без тени смущения говорила об интимных процессах, никогда не утруждая себя поиском эвфемизмов вроде «низ живота». Было неясно, к чему Нине эти абстрактные знания. Вероятно, бабушка думала, что мальчики в какой-то момент просто сгустятся из тьмы гостиной. Они сразу появятся, стоит дать слабину в гигиене, — как тараканы или клопы. Но даже поддержание идеальной чистоты не гарантирует избавления от паразитов. Мальчики и мужчины — это загадочные и гнусные существа, время от времени выпускающие в атмосферу облака спермы.
Нина прочла всю бабушкину библиотеку: полные собрания сочинений русских классиков, сотни томов серий «Библиотека всемирной литературы» и «Литературные памятники». Нина перечитывала из раза в раз романы Достоевского и Кафки, и мужские персонажи накладывались на собирательный образ мужчины, созданный бабушкой. Если Нина пыталась представить себе будущего парня, то в голове неизменно возникал нервный, худой и бледный юноша с роботизированной походкой. Он ходил из угла в угол, произносил путаный истерический монолог о Боге и Истине, после чего снимал штаны и давал в воздух очередной залп спермы.
Сексуальное просвещение началось очень рано — гораздо раньше, чем Нина стала задумываться о подобных вещах. Она не задумывалась о них очень долго, но все же этот момент настал. Просто однажды Нина увидела в окно пару подростков, которые целовались, сидя на лавочке возле подъезда, целовались, вульгарно раззявив рты, так, что с пятого этажа можно было разглядеть их языки. Парочка целовалась под невыносимо громкий скрип качелей: качели были пусты и, должно быть, качались от ветра. Скрип, на который Нина прежде не обращала внимания, вдруг стал доставлять ей острейшую боль — как от лечения зуба без анестезии. Этот случай запустил в голове Нины необратимый процесс. С каждым днем она все меньше ощущала себя чудом спасенной больной и все больше — пленницей, хитростью привлеченной в подвал, заточенной в нем, оставленной гнить заживо.
Теперь почти все свободное время Нина проводила возле окна в ожидании той парочки с языками или кого-нибудь вроде них. И даже если вместо парочек появлялась группа прыщавых гопников с «Ягуаром», Нина смотрела на них мечтательно — как на загорелых голливудских красавцев, растянувшихся на палубе яхты. Правда, теперь свободного времени было немного. Нина перевелась в десятый класс и начала готовиться к поступлению в институт. Из домашних учителей Нина больше всех сблизилась с Валентиной Дмитриевной, учительницей русского языка, и та настойчиво советовала ей поступать в пединститут имени Герцена. Бабушка вроде бы не возражала, хотя оговаривала, что Нина сможет учиться только заочно. Вскоре Нина начала замечать, что бабушка саботирует мероприятия, связанные с поступлением. Она упорно «забывала» купить нужные пособия и учебники и даже «забыла» отвезти Нину на день открытых дверей. Внушала, что подготовительные курсы — это пустая трата денег и времени. Валентина Дмитриевна вела с бабушкой долгие приглушенные разговоры на кухне, о содержании которых Нина почти ничего не знала. Что Нина отчетливо слышала, так это многократно повторяемое бабушкой словосочетание «родовая травма». Неизвестно, к чему бы это все привело, если бы и дальше развивалось по бабушкиному сценарию, но тут произошло непредвиденное событие.
За полгода до выпускных экзаменов у бабушки с Ниной случилась первая и единственная крупная ссора, которая разгорелась из-за мелочи. Нина вымыла пол в своей комнате, а бабушке показалось, что пол вымыт недостаточно хорошо, и она потребовала доделать работу. Нина саркастически ухмыльнулась: «А как же моя родовая травма? Ведь я могу и умереть от лишнего наклона головы. Может, тебе вымыть самой, если что-то не нравится?» Бабушка замерла и посмотрела на Нину маленькими прозрачными глазами. Она нахохлилась, как разъярившийся голубь, и начала гневный спич, который явно давно готовила. Нина не отступала и продолжала дерзить. Словесная дуэль быстро переросла в скандал с дикими бессвязными криками, который прекратился, только когда соседи снизу и сбоку стали стучать по батарее и в стену. Бабушка долго и театрально плакала в ванной, бормоча о «черной неблагодарности» Нины. Нину вся эта сцена совершенно не убедила, а только еще сильней укрепила в том, что нужно немедленно действовать. Если ничего не предпринять, то Нина так до конца жизни и останется в этом пыльном плену — изредка выбираясь во двор под унизительным бабушкиным конвоем.
Но Нина так ни на что и не решилась. На следующий день бабушка вела себя, словно никакой ссоры не было, и Нине пришлось подыграть. Потянулись привычные дни, внешне обыкновенные, но для Нины полные скрытого напряжения и тревоги. Прошло несколько месяцев, и однажды за ужином бабушка схватилась за сердце, вся затряслась, громко, ненатурально охнула, как будто снова вживаясь в роль артистки провинциального театра, и повалилась на пол. Когда до Нины дошло, что нужно звонить в скорую, она еще с минуту стояла у тела в каком-то древнем отупении. Потом она бесконечно корила себя за эту проволочку, которая, как сочла Нина, и стоила бабушке жизни. Когда Нина получала аттестат, ей показалось, что директриса и Валентина Дмитриевна смотрят на нее в упор тяжелыми взглядами следователей. Улыбнувшись им, Нина подумала: «Они знают».
