Структура книги следует за движением русской литературы с конца XVIII по середину XIX века, которое рассматривается в связи с интересом к музыке у отдельных представителей писательского мира и, шире, в связи с формированием музыкальной культуры в России тех лет. Обширное и сложное историко-культурное построение, освещающее как музыку в мире словесности, так и словесность в творениях музыки, включает ряд монографических глав, посвященных наиболее ярким и известным читателю личностям — Грибоедову, Владимиру Одоевскому, Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Соллогубу. Привлекаются и имена Дельвига, Веневитинова, Станкевича. Их жизнь и творчество исследуются под углом их интереса к музыке и проникновения музыкальных мотивов в их произведения (интересна, например, глава, посвященная «маленькой трагедии» «Моцарт и Сальери»). Привлечение мемуаров, переписки, архивных сведений придает тексту несомненную живость, рельефность, почти беллетристический, романический характер; это, например, относится к красочным портретам Зинаиды Волконской и Владимира Одоевского. Особенно удачна глава о последнем, насыщенная бытовыми картинами, историческими и философскими комментариями.
Сложное переплетение сообщаемых фактов и событий, подчас далеко отступающих от непосредственной тематики, способствует созданию убедительной, в некоторых аспектах даже новой картины становления русской культуры в первой половине XIX века. Музыка как таковая, музыкальные жанры и стили, отдельные персонажи выступают как значимые моменты в общей широкой полемике по вопросам романтической эстетики. Как особая грань исследования здесь присутствует тема проникновения немецкой культуры в Россию и ее освоение русским культурным миром. В этом плане особенно интересны страницы, посвященные восприятию музыки Бетховена, ее трудной судьбе в России, или полемика «за» и «против» итальянской музыки и в защиту Моцарта.
II. Серена Витале. Ледяной дом. Двадцать маленьких русских историй
II. SERENA VITALE. La casa di ghiaccio. Venti piccole storie russe. Milano, Mondadori, 2000, 223 p
Имя Серены Витале, итальянской исследовательницы русской литературы, стало широко известно в Италии и в других странах, причем не только среди специалистов-литературоведов, после появления ее книги «Пуговица Пушкина» (1995), ныне уже переведенной на шесть языков, включая и русский. Интерес, который вызвала эта книга, объясняется не только ее темой: последние дни поэта, история его трагической смерти, — но и неординарной трактовкой этой темы, к которой обращалось так много пушкинистов, вернее сказать, особенностью исследовательского метода. Литературоведческая манера С. Витале, несомненно, своеобразна. Скрупулезные архивные разыскания, их точное научное использование сочетаются с полетом воображения, со смелыми догадками, гипотезами, иногда даже вымыслом, с целью как можно убедительнее воссоздать события, эпоху, характеры — целостную картину, живо нарисованную писательским пером, часто не чуждающимся кинематографических приемов.
Название новой книги Серены Витале, конечно, сразу же заставляет вспомнить роман И. Лажечникова, а история, им поведанная, составляет основу второго из рассказов книги. Правда, в несколько сокращенном виде, поскольку все ограничивается лишь свадьбой в «ледяном доме». «Истории», вошедшие в книгу, охватывают годы от Петра I до Александра I включительно — период, знаменательный для становления новой русской государственности и новой русской культуры. Но цель книги отнюдь не историческая и, можно сказать, даже не историко-литературная. Автор — в первую очередь писатель, одаренный повествователь, обративший свое внимание на некоторые незаурядные, оригинальные личности или странные, необыкновенные факты, оставившие след в русской исторической памяти. И не исторические деятели привлекают в первую очередь интерес автора: Петр и Екатерина скорее относятся к фону; разве что Анна Иоанновна, Павел I и Потемкин удостоились роли центральных персонажей. Героями рассказов оказываются в основном рядовые представители русского общества, русского дворянства (но не только дворянства: один из рассказов, к примеру, посвящен загадочной личности Ваньки Каина). Мы встречаемся с интригующими персонажами, среди них Толстой-Американец, княжна Тараканова, Салтычиха, богач Демидов, Дмитриев-Мамонов, друг Пушкина Нащокин. Повествуется и о важных событиях, таких, как восстание декабристов, холерный бунт…
Серена Витале рассказывает истории, в большинстве своем уже зафиксированные в мемуарах, переписке, официальных документах эпохи. Но при этом ей прекрасно удаются бытовые и жанровые зарисовки (кстати, не характерные для русской живописи указанного периода), знаменательные, «говорящие» подробности, дающие представление о сложной атмосфере эпохи, в которой прихотливо сочетались государственное начало и частное своеволие, просветительские инициативы и крепостническое самодурство, покорность и бунтарство, религиозный и светский элементы. Правда, нужно сказать, что общая картина выдержана скорее в мрачных красках.
Бытовые детали (интерьеры, мебель, обеды, костюмы, подсчеты состояний и безумных расходов) создают запоминающийся фон, на котором выступают причудливые фигуры, иногда зловещие, как Салтычиха, иногда трагические, как невенчанная царица, невеста Петра II. Словно цветные стеклышки в витраже, «истории» в своей совокупности составляют мастерски нарисованную жизненную панораму.
III. Джованна Спендел. Москва 20-х годов. Мечты и утопии целого поколения
III. GIOVANNA SPENDEL. La Mosca degli anni Venti. Sogni e utopie di una generazione. Roma, Editori Riuniti, 1999, 219 p
Издательство «Риунити» уже выпустило ряд интересных книг с богатыми иллюстрациями, своеобразных монографий-романов о городах — например, «Футуристический Рим» или «Берлин экспрессионизма». В эту же серию входит и книга, посвященная Москве 20-х годов. Подзаголовок сразу определяет перспективу, в которой автор рассматривает представленную в книге эпоху. Описанием энтузиазма, мечтаний о новой жизни, обещанной революцией 1917 года, книга открывается, а последняя глава ее звучит как реквием: «Закат мечты». Обозревается панорама жизни в Москве с 1918 года, когда в марте она вновь стала столицей, и до конца 20-х годов, до первых зловещих признаков «великого перелома» и полного контроля партии над культурой. Через московскую действительность намечается, хотя и бегло, общее развитие русской истории советского периода.
В первой главе читатель знакомится с обликом нэповской Москвы. Здесь главные темы: «Что значит, по Булгакову, быть в 20-е годы москвичом?», «Первая сельскохозяйственная выставка», «Новая мораль».
Три следующие главы освещают роль искусства в жизни Москвы этих лет. В главе, посвященной архитектуре и живописи, подробно обсуждаются творческие эксперименты Мельникова, Щусева, Ладовского, попытки конструктивистов создать новый стиль в архитектуре и применить его в условиях столицы. Особое внимание автор обращает на роль зародившегося в те годы искусства дизайна (например, место афиши в общественной жизни и во влиянии на массы), на значение творческих поисков таких художников, как Родченко, Попова, Эль Лисицкий. Текст сопровождается обширными иллюстрациями, к сожалению, бело-черными (как и во всей книге).
В главе «Литературная жизнь в Москве» рассматривается динамика литературного процесса (литературные группы, журналы, полемика, дискуссии). Лаконично, но рельефно охарактеризованы Маяковский, Катаев, Ильф и Петров, Олеша. Больше всего внимания уделено Михаилу Булгакову, названному здесь «певцом Москвы».
Завершается это увлекательное путешествие по Москве 20-х годов знакомством с театром и кино. Тут подчеркивается значение экспериментов Мейерхольда не только для советского, но и для европейского театра и дается интересный анализ некоторых наиболее известных его спектаклей («Мистерия-буфф», «Лес», «Ревизор», «Клоп» и др.). С похвальной объективностью сочувствующий авангарду автор не обходит вниманием и судьбу, тоже нелегкую, МХАТа, обращаясь к таким спектаклям, как «Горячее сердце» или «Дни Турбиных»…
В области тогда еще молодого советского кино книга выделяет два главных направления: это, естественно, революционное кино, представленное в первую очередь С. Эйзенштейном, и документальное кино — начинание Дзиги Вертова «Киноглаз».
Еще и еще раз подчеркнем высокую ценность иллюстративного материала (фотодокументов и проч.), обогащающего книгу.
Татьяна НИКОЛЕСКУ.Милан.
+7
Андрей Арьев. Царская ветка. СПб., Издательство журнала «Звезда», 2000, 192 стр.
Андрея Арьева не отнесешь к плодовитым авторам, библиография его печатных работ невелика. Не отнесешь его и к литературным критикам в современном смысле этого слова. Литпроцесс он не «отслеживает», мест не распределяет, иерархий не создает. Он скорее эссеист, но не в новейшем духе — борхесианском, честертоновском, бартовском, а, пожалуй, в дореволюционных русских литературных традициях. В его жанровой родословной — князь П. А. Вяземский (прежде всего как автор книги о Фонвизине), И. Анненский (не поэт, конечно, а создатель «Отражений»), В. Розанов. И безусловно, эмигрант Ходасевич. Да, еще один эмигрант — Кончеев; только влияние последнего не жанровое, а стилистическое.
