А может быть, пропасть между нами и гораздо глубже. Сходясь в признании несомненной христианской ценности — свободы, — сколь далеко мы расходимся в требуемых методах реализации ее? Сколько раз говорено значительными умами: Россия — не партийная, не политическая страна. С этим не обязательно бездумно соглашаться. Но и бездумно отбрасывать такие соображения не лучше: писано все это не попусту, не с потолка.
Однако оставим рассуждения в стороне, посмотрим на дело проще. Хочет ли, не хочет Америка миру демократического добра — в любом случае надо ведь еще и уметь. “Продвижением и развитием демократии” Штаты активно занимаются более полувека. Каков же итог?
“Нулевой”, — отвечает стоящий на почве фактов апологет благодетельной гегемонии, наш автор. Обычно приводят два положительных примера — Германию и Японию после Второй мировой войны: под американской оккупацией они и сохранили самобытность, индивидуальное лицо и стали ведущими промышленными державами мира. Убедительно? Вовсе нет, возражает Фукуяма. “Данные примеры только вводили нас в заблуждение. Германия и Япония после 1945 г. стали образцовыми демократическими государствами, но они изначально были высокоразвитыми странами, там имелся крепкий каркас государственности, который по большей части не был разрушен в ходе войны”.
Но дело не только в этом. В Германии оккупационные власти поддержали Людвига Эрхарда, будущего творца немецкого экономического чуда, помогли созданию социального рыночного хозяйства — модели, весьма далекой от американского либерального капитализма, зато учитывающей немецкий характер и менталитет. Важнейшим, напоминает Фукуяма, решением Дугласа Макартура, командующего оккупационными войсками в Японии, стало сохранение Императора — генерал не попусту жил в Восточной Азии с 1930-х годов. Так американцы умели тогда учитывать специфику “исправляемых” ими стран.
Итак, немецкий и японский опыт сегодня во всех отношениях не показателен. Более характерны другие образцы. Фукуяма напоминает об американском опыте правления Филиппинами, о многочисленных интервенциях в страны Карибского бассейна и Южной Америки. “Соединенные Штаты владели Филиппинами на протяжении почти пятидесяти лет, и тем не менее успехи демократии там были сомнительными вплоть до 1986 г. (В 1986 году был свергнут проамериканский режим Ф. Маркоса. — В. С. ) Филиппины остаются одной из наименее благополучных — с точки зрения экономического развития — стран АСЕАН (Ассоциации государств Юго-Восточной Азии). США осуществляли вторжения на Кубу, в Никарагуа, Доминиканскую Республику и Гаити, и ни в одной из этих стран американцам не удалось создать прочные демократические институты”.
В России “продвижения по-американски” тоже не получилось, и все приводит к мысли, что получиться не могло. И из осознания предопределенности неудачи родилось взаимное недоверие, неприязнь. Против нас стали строить различные “валы”. Оборонительные? Наступательные? Против нас — или против других, но все-таки рядом с нами? Нередки ситуации, когда и сами строители не в состоянии внятно на эти вопросы ответить.
В этих условиях и родилась теория “суверенной демократии”. “Россия не просто признаёт такие ценности, как свобода, права человека, частная собственность, выборность и подотчетность народу органов власти, но и считает их неотъемлемо присущими российскому многонациональному народу. Однако <…> Россия отказывается уступать даже часть своего национального суверенитета в обмен на экономические и технологические преференции или же в ответ на обещание принять Россию в полумифический „клуб подлинных демократий””. Что ж, в сложившихся условиях такой вариант развития кажется оптимальным. Вернее, казался несколько лет назад. Президент делал тогда в сторону Запада широкие, удивлявшие и мир, и страну жесты: можем и без вас, но лучше — вместе! В идеале, на бумаге многие концепции смотрятся привлекательно (хоть тот же неоконсерватизм, к примеру). Почему же за считанные годы “суверенная демократия” скатилась в банальный шовинизм, в помесь советчины с замоскворецким самодовольством? Несколько лет назад общественность была слегка шокирована путинским “мочить” в адрес оголтелых бандитов. Сегодня президент — и чувствующий настроения аудитории, и умело формирующий их — рассуждает про лезущие в чужие дела “сопливые носы” наших “партнеров”. И это уже не вызывает эмоций. Даже положительных: это просто воспринимается как естественная для главы нашего государства норма речи.
Мы вышли уже, однако, за пределы размышлений о политике и о власти. Вернемся к фукуямовской критике неоконсерватизма. Критика эта вызывает недоумение: она столь же экспрессивна, сколь бессодержательна. Да, доктрина благодетельной гегемонии, как же иначе; но “жесткая” сила, в отличие от “мягкой”, хороша не всегда. Да, ООН бессмысленна и неэффективна, как же с ней считаться; но нужно создавать новые, эффективные организации. Да, США имеют право на превентивные войны, какие могут быть в этом сомнения; но нужно здраво просчитывать риски в них. Попросту говоря, хорошо бы администрации быть поумней. Но, во-первых, это кому уж как Господь дал, а во-вторых — нельзя же на подобных аргументах строить критическую стратегию! Фукуяма хочет, очень хочет оторваться, откреститься от неоконсерватизма. Но… как? Все это напоминает, в духе приводимых Фукуямой же ассоциаций, споры с товарищем Сталиным старых большевиков. Кёстлеровский Бухарин-Рубашов проиграл не потому, что попал в застенок: просто прав был, в их общей системе ценностей и идеалов, Сталин, а не он.
Лишь в одном пункте критика Фукуямы действительно становится принципиальной. Но когда знакомишься с нею, недоумение продолжает расти. Речь идет об исламе; здесь автор выстраивает-таки целостную систему нападения на неоконсерватизм.
“Мы противостоим не исламу как религии или его приверженцам вообще; наш враг — радикальная идеология, привлекающая незначительное число мусульман. В этой идеологии мы находим многое не только от ислама, но и от западных идеологий. <…> У нас есть серьезные основания согласиться с французскими экспертами по исламу Жилем Кепелем и Оливье Руа в том, что джихадизм как политическое движение потерпел, в сущности, крах”.
“Существуют значимые свидетельства того, что многие мусульмане, в том числе и проживающие в самых традиционных мусульманских обществах, не испытывают вражды к Соединенным Штатам, модернизации, „свободе” (в понимании президента Буша) и другим аспектам западной цивилизации”.
Эти нетрадиционные тезисы автор развивает хоть и многословно, но нельзя сказать, что доказательно. То ссылки на “серьезные основания”, то на “значимые свидетельства”… Впрочем, вот и доказательства.
“Подавляющее большинство населения практически каждой арабской страны предпочло бы жить в западном государстве, если бы представилась такая возможность. Это означает, что эти люди не воспринимают западную культуру как абсолютно враждебную”. Мы-то хорошо помним разъяренные толпы в арабских кварталах, ревущие на телеэкранах от избытка счастья после трагического 11 сентября. Почему же американец Фукуяма забывает о них?
Забывчивость эта имеет очевидные корни. Как известно, все народы мира стремятся к постисторическому счастью, к демократии, просвещению и либерализму. Ну, правда, — добавляет сегодня перестроившийся мыслитель, — стремятся в разном темпе. Одни быстрее, другие медленнее. (Ниже мы увидим, как Фукуяма намеревается ускорить всеисламский прогресс.) А осатанелые толпы ну никак не укладываются в эту благостную картинку…
Конечно, миллионы благочестиво молящихся Аллаху мусульман не имеют отношения к напоминаемым нами сценам — это ясно, странно и декларировать подобные очевидности лишний раз. Но вот другие миллионы, запечатленные и не запечатленные политкорректными западными телеоператорами, — очень даже имеют. Тоже молящиеся Аллаху. И готовые резать неверных в любой удобный момент. Исламский мир, безусловно, многообразен. Но очень уж сомнительно фукуямовское деление его. На сколько-то там тысяч фанатиков и их поклонников. И сотни миллионов мусульман хороших. То ли прозападных, то ли просто благочестивых — на какой странице как…
Вот и вторая основа фукуямовских прогнозов: беззубо-либеральная политкорректность. Кроме нее автору, в рамках общеамериканских идеологических представлений, просто некуда податься и отступать. И это — самый важный вывод из книги. Если до конца понять этот вывод, то феерические советы мыслителя “Америки на распутье” удивления уже не вызовут.
