Ничего себе имечко! И уж конечно, принадлежит к разряду прозвищ. И я полушутя-полусерьезно ответил:
— Это точно, не парнишка, а сущий чертенок: совсем еще молоденький — а такой хитрюга!
— Ну, это ты не скажи. Я ведь и сам раньше долго отца его недолюбливал: в одной деревне жили, а я и глядеть на него не хотел. А теперь по-другому думаю. Мир-то велик, и всякие в нем люди встречаются — да и возможно разве такое, чтобы все на один покрой были! А у разных-то людей и нрав разный. Так вот и надо каждому человеку в жизни место дать — пускай для общей пользы трудится!
И старик продолжал с чувством:
— А парнишка этот — весь в отца! Они ведь из пришлых: дед его пришел когда-то с пожитками в наши края, ведь родом он из уезда Баочи, что по ту сторону Стены. Отец парнишки только-только ходить научился — уже бродяжил с его дедом по селам да деревням: каких только людей не перевидал, чего только не пережил! Этот дед сына своего содержал в строгости: тот еще в возраст не вошел, а уж он приучал его, чтоб сам себя кормил, сам себе на жизнь зарабатывал. Так уж тот везде промышлял, за любое дело брался — только бы денег заработать! А потом присмотрел себе у нас в деревне бабенку — да тут и остался. Сперва, как женился, в примаках жил. А там, и трех лет не прошло, он уже и дом себе построил, и на ноги встал. А как дожили до земельной реформы, получил вместе со всеми и землю, и имущество. Да только мы-то, лопухи, так из нужды и не выбились — а уж он, глядишь, первый из всех обзавелся повозкой на резиновом ходу. Это каким же таким манером? А смекалистый, черт, и котелок у него варит! А сельчане-то наши — и в глаза, и за глаза — так его Ловкачом и прозвали!
Крестьянин, про которого рассказывал старик, принадлежит к одному из многочисленных деревенских типов. Я немало таких встречал и немало с ними общался. У нас в деревне их называли «доками» или «мастаками».
— И ведь не то чтобы он поживиться норовил за счет односельчан, — продолжал старик, — да только и в убытке быть ради других тоже не любил. Я сам от таких всегда подальше держался. Так ведь что ты скажешь: многие в деревне и уважали его, и защищали! А в тот год, как народную коммуну организовали, выбрали его сельчане бригадиром: человек он ловкий — в любом общественном вопросе сразу мог разобраться. Мог рассчитать, как нам хорошей жизнью зажить, умел людей распределить, производство наладить как надо. Словом, за что ни брался — все у него здорово получалось. Но бывало, и жульничал. Встанет, к примеру, среди ночи да и перекроет потихоньку шлюзы — чтобы вода на чужие поля не шла, а только бы на наши, бригадные. А та еще, к примеру, отберет из бригадного стада трех-четырех дряхлых ослов, подпилит им потихоньку зубы напильником, чтоб ровные были, и продаст потом как молоденьких четырехлеток: люди к нам аж из-за Стены приезжают скотину для своих коллективов закупать. Сколько же он так народу надул!.. А когда Большой Скачок объявили — и у нас тут пошли вовсю трезвонить. Да только бригадир сразу смекнул — не стал зря языком трепать, как другие, а подсчитал: сколько зерна сможем произвести — столько и сдать обещал. И ни зернышком больше! А почему? Если теперь, говорит, много наобещаем, то потом, когда урожай соберем, и сдавать придется больше — от этого и бригаде урон, и семье моей тоже. Так зачем же нам это нужно! Уж и начальство на него нажимало, и люди из других бригад капитулянтом обзывали, а за глаза — прохвостом, да только такого, как он, разве этим проймешь? А наши-то хвалили его, за то, что трепаться не стал. И вот осенью обмолотили зерно, взвесили: и оказалось, что больше собрали, чем по плану было и чем начальству наверх доложили. Так он этот излишек не стал в амбары отправлять, а разделил без шума между бригадниками. Только найдется разве такая стена, чтобы ветра не пропускала? И под самый под Новый год получило начальство донесеньице… Тут-то и начались у него большие неприятности: и с должности сразу слетел, и всенародной проработке его подвергли, и настали для него трудные дни. Но какой бы там наверху колпак на него ни напяливали, многие наши коммунары в душе его добром поминали. В тот год по другим-то деревням, где много наобещали, много излишков пришлось продать, и люди там голодали. И только в нашей деревне ни один двор не бедствовал. Так что Ловкач этот и хорошие дела творил, и дурные, а бывало, и смешивал одно с другим. Да уж если само Небо таким его сотворило — что с него возьмешь?
Сказав это, старик усмехнулся, помолчал немного и, заметив, что я слушаю его с большим интересом, продолжал:
— Наша производственная бригада на земле трудится, всем заниматься приходится, и всякие люди нужны — так что без таких, как Ловкач, никак не обойтись. А особенно в последние годы: тут уж без человека, который за любое дело берется, и связи наладить умеет, и подход найти, и покупателя, — никак нельзя! Наши коммунары сколько уже раз этого Ловкача в кадровые работники выдвигали — да только начальство все никак не соглашается. Недавно опять его выбрали — и опять руководство не утвердило. Так он и ходит у нас в возчиках, грузы возит для большой бригады. А как случится в бригаде какое дело и никто разобраться не может, так начальники наши потихоньку за ним посылают — чтобы совет дал или выход какой нашел. А Ловкач — человек отзывчивый и уж начальству всегда рад помочь. Много хорошего он для бригады сделал — да только не раз бывало, что кому-нибудь из посторонних при этом и навредит. Уж такой он человек — хоть ты его презирай, хоть ты ему не доверяй, а все равно он мастер на все руки! Вот в прошлом году послала его бригада с отрядом возчиков в распоряжение дорожного управления — чтобы денег заработать на перевозке камня. Так он сразу же с тамошним начальником связь установил, закадычным ему другом стал. А когда арбузы у нас поспели, он совету бригады и докладывать ничего не стал, а взял да и отправил сразу целый воз — в подношение, значит, дорожному руководству. Сами-то члены бригады арбузов этих даже и не попробовали, а он уже их раздаривает почем зря — ну, понятное дело, народ и осерчал! Много тогда чего про него было сказано! И что же оказалось-то? Упросил он ихнего прораба подвести прямо к западной границе бригадных наших земель бетонную трубу. В то время такие, как я, и в толк взять не могли, какой во всем этом смысл. А как нынче-то весной арык прорыли — тогда только и узнали: большое водохранилище, которое государство еще несколько лет назад на севере построило, в прошлом году доверху водой заполнилось, а большой канал водоотводный, который от него идет, как раз с новой дорогой пересекается — насыпь-то ее прямо у него на пути оказалась. А в этом году большая засуха случилась, да тут еще верховья реки плотиной водохранилища перегорожены, и старое русло, из которого раньше воду для полива брали, до самого дна высохло — так что и надеяться больше не на что было. А Ловчила наш — тут как тут с предложением: выкопать арык и землю поливать водой из водохранилища! Бригада наша на это дело всего только несколько дней потратила — и вода из водохранилища через ту самую бетонную трубу на наши поля пошла, и стали они почти все самотеком орошаться. Не пришлось нам для этого самим от дороги трубу к себе подводить, и бригада наша на этом десятки тысяч юаней сэкономила, да и на электронасосах тоже! Да, раньше-то я таких, как этот Ловкач, просто не переносил. А теперь вот думаю: очень уж узко я на это дело смотрел. Ведь от разных людей и польза бывает разная. А если только одни недостатки в них видишь, а умение их не используешь — так от этого коллективу только убыток! Верно я говорю?
Взволнованный рассказом старика, я заслушался и только кивал головой на каждое его слово.
— Ловкач — он везде Ловкач, — продолжал старик, — у такого и из решета вода не вытечет. Еще несколько лет назад в школах наших не учили как нужно, и ученики совсем разбаловались. Так он не стал посылать младшего в школу, чтобы без толку не болтался. Сам он ездил везде на своей повозке и ел на свои деньги, сам за ночлег платил — и младшего стал с собой брать. Так они вместе по свету и мотались. А малому хоть и лихо с ним пришлось, зато опыту поднабрался…
— Так, стало быть, — перебил я его, — этот наш парнишка…
— Он самый и есть — еще бы ему смекалки не набраться! Ну так вот, жить мы теперь стали неплохо: случись какая болезнь, которую в нашем медпункте вылечить не могут, тут же в городскую больницу едем. Дорога сюда неблизкая, да и в гостинице останавливаться приходится — нужно, чтобы больного кто-нибудь из домашних сопровождал. А это рабочие руки. Так наш-то Ловчила и тут исхитрился: предложил, чтобы все это дело — больных в город сопровождать — целиком на него возложили. Если у кого острое заболевание — он самолично больного сопровождает, а если не острое — тогда до субботы откладывает и поручает это дело младшему сыну. Оба они город хорошо знают, смело идут куда надо, за словом в карман не лезут, — так что и сподручней с ними, и денег меньше тратишь, и волнуешься меньше, и людей от работы не отрываешь. Сам небось знаешь, сколько в этих больницах городских всякой мороки. Пока к врачу запишешься, пока приема дождешься, пока тебе счет за лечение выпишут, пока заплатишь, пока лекарство достанешь — и везде очередь, и все к разным окошкам… А если еще кровь на анализ сдавать надо или там снимок сделать — в общем, больше десятка разных мест обойдешь. Да еще когда у деревенских-то наших опыта нет — мечутся с этажа на этаж, туда-сюда толкнутся, пока голова не закружится! А теперь вот меня Ловкачонок этот сопровождает — и никакой тебе спешки, никакой суеты: сиди себе и жди, когда все готово будет! Уж если он помогать взялся — и тебе и ему польза…
