Так, с шуточками, он шагнул за порог, достал из внутреннего кармана пачку недорогих, но обернутых в фольгу сигарет, вытащил парочку и протянул мне:
— Прошу вас, товарищ.
Я мотнул головой, сказал, что не курю.
— Вечно в разъездах — и не курите? Да вы не стесняйтесь! От вина да от курева разве кто отказывается!
Он совал мне сигарету чуть ли не в рот, но, видно, заметив, как вытянулось у меня при этом лицо, отдернул руку, одну сигарету зажал в зубах, а другую положил обратно в пачку и аккуратно пригладил обертку из фольги. Затем вытащил из кармана штанов старенькую зажигалку с обломанными зубчиками, чиркнул несколько раз и наконец зажег. Ему хотелось выглядеть завзятым курильщиком, но после первой же затяжки он громко закашлялся. После чего, вытерев глаза, продолжал изменившимся голосом:
— Как сюда ни приедешь — вечно морока, полдня проболтаешься, прежде чем поселят. Ну, а на этот раз я и спрашивать не стал. Как вошел — первым делом на стенку поглядел, где номерки висят. Вижу, в сто втором номере один человек. Баба мне разъясняет: номер забронирован, ну а я набрался нахальства — и прямо к вам: уж ребенку-то вы не откажете?!
Я слушал его неумолчную болтовню, чувствовал, как растет во мне раздражение, — и ничего не мог поделать. Однако я обратил внимание: к дымящейся сигарете, которую он продолжал держать между пальцами, он так больше и не притронулся. Значит, курить не умеет, просто хотел пустить пыль в глаза и поддержать разговор с незнакомым человеком.
— Товарищ, прошу вас, с этими гостиницами всегда так трудно… Вы только не откажите…
Как ни отказывался я, как ни отнекивался — он был все так же спокоен, вежлив и напорист. В конце концов этот маленький хитрюга меня разжалобил, точнее говоря доконал, я просто не знал, как от него отвязаться, и прервал его болтовню вопросом:
— А ты надолго?
Услыхав, что я изменил тон, он повеселел — и тут же преподнес мне успокоительную пилюлю:
— Всего на одну ночь — да я больше и не могу! Мы свободны только по субботам, после обеда, так что я пообедал — и сразу на автобус. Нынче проверну основное дело, завтра с утра еще побегаю по другим делам, а там на автобус — и домой…
— Ну так уж и быть, на одну ночь оставайся.
— Вот спасибо вам, большое спасибо! — сказал он обрадованно. И тут же добавил: — Только со мной тут еще один человек… А то я и на станции прикорнул бы или где-нибудь на обочине — стал бы я силы тратить да вам докучать!
— Но свободна только одна кровать…
— Это пустяки, — прервал он меня и продолжал, жестикулируя: — Вы могли бы стеснить себя и перейти на односпальную кровать, а мы с дедом легли бы на двуспальной, только и всего…
Подумать только! Какой-то сопляк, а распоряжается, как большой. И я, не скрывая раздражения, собрался было строго отчитать нахала. Но он, не дав мне и слова вставить, продолжал, посмеиваясь:
— Помогать — так до конца, выручать — так всех! Ведь речь всего об одной ночи… Вы, товарищ, только не расстраивайтесь! Если вам так неудобно, оставайтесь на своей кровати, а я и на стуле отлично высплюсь. Я как-то раз прямо на велосипеде задремал, до того умаялся…
Непонятно, откуда в его годы такой жизненный опыт! Но только я — человек кабинетный и не так уж часто бывающий в поездках — оказался совершенно беспомощным перед его хитростями, просто руки опустились! И все же, отчасти из самолюбия, отчасти из убеждения, что в мои годы, когда уже и проседь появилась на висках, должен же я как-то сохранить свое достоинство перед этим юнцом с его штучками:
— Я, собственно, не против, но только ведь…
— Да разве я что говорю! Что я, собака, что ли, которая хорошего человека от плохого отличить не может, а при случае и святого укусит! Да я, наоборот, думаю: как здорово мне нынче повезло — такого образованного, такого отзывчивого человека встретил… Ну, значит, на том и порешили, и не будем больше об этом… Большое вам спасибо!
Выпалив все это одним духом, он повернулся и убежал.
Трудно передать то неприятное впечатление, какое произвел на меня этот неожиданный визит. И я с невольной досадой задумался обо всем этом поколении, «детях культурной революции», которых все так осуждают, задумался о том, сколько всяких слухов ходит о преступности среди нынешней молодежи и подростков. На душе было так скверно, что я подумал с горечью: уж если не только в городе, но и в деревне — и даже в таком захолустье, как здесь! — появилась подобная молодежь, забывшая о морали, что же нас ожидает в будущем?!
Но тут скрипнула и широко отворилась полуоткрытая дверь, и в номер не спеша вошел уже знакомый мне подросток, поддерживая под руку старика, которому было на вид лет семьдесят.
Он тут же сказал старику:
— Товарищ оказал нам любезность, мы должны ему спасибо сказать.
Но старик только взглянул на меня и ничего не сказал, а на морщинистом его лице не появилось и подобия улыбки.
И все же, несмотря на явное безразличие старика, он сразу показался мне человеком основательным — не то что этот юнец с его вульгарными манерами, — и моя неприязнь ослабла. Я поднялся и предложил гостю присесть. Парнишка подвел старика к двуспальной кровати, которую я им уступил. И вдруг сказал мне:
— Вы только не беспокойтесь — болезнь у него не заразная. Он, когда груз перетаскивал, надорвался и вроде бы позвоночник повредил. Хотим рентгеновский снимок сделать и лекарство достать получше. Да разве я привел бы к вам в номер заразного больного?
Я ничего ему не ответил, но лицо мое окаменело. А старик, покосившись на меня, сказал пареньку:
— Достань-ка мне воды — таблетку от боли приму.
Я тут же схватил оказавшийся под рукой стакан, налил воды и протянул старику. Парнишка, который усаживал старика на кровать, поспешно отстранил мою руку и, пошарив в сумке, сказал:
— У нас тут специальный стакан есть. А то еще городские, чего доброго, подумают: раз деревенский, да еще пожилой, значит, и неряшливый, и не дадут чем воды зачерпнуть. Так уж мы с собой носим, так удобней.
Не удостоив его ответом, я снова протянул старику стакан. Тот взял его обеими руками и благодарно кивнул головой, а на лице его, сплошь изборожденном морщинами, наконец-то мелькнула слабая улыбка.
Паренек отложил сумку в сторону и сказал старику:
— Как примете лекарство, прилягте прямо на одеяло и отдохните. Не беспокойтесь, товарищ уже за него заплатил, если и запачкаете — не беда. А я в больницу схожу, на прием запишусь и вернусь за вами…
— Лучше вместе пойдем, — ответил старик.
— Чтобы записаться, сколько времени потребуется, да и потом еще очередь выстоять надо к врачу. Чем там толкаться, лучше спокойно отдохнете на мягкой постели. — С этими словами парнишка торопливо вышел.
Старик принял лекарство, запил его несколькими глотками воды, после чего обратился ко мне:
— Ты не из Пекина, товарищ?
И, увидав, что я утвердительно кивнул головой, спросил:
— Засуха там у вас?
Я ответил, что в окрестностях столицы в этом году было много дождей.
— Это хорошо. А вот у нас, в нашем Чжуудском аймаке, страшная засуха! С самой весны и по нынешний день ни дождинки не выпало. — Он покачал головой, повздыхал и вдруг сказал радостно: — Если бы наша бригада еще по весне арык не прорыла да из водохранилища воду не подвела, нам бы уж точно и травинки зеленой не видать!
Не разбираясь в географических особенностях и производственных условиях их бригады, я никак не мог осознать всей важности этого арыка, о котором шла речь. А потому не только не мог разделить радость старика, но даже вообще не способен был поддержать разговор на эту тему. Старик сделал еще глоток, бросил на меня взгляд и вдруг спросил:
— А малый-то, видать, разозлил тебя?
Вопрос застал меня врасплох, я даже не знал, что на это ответить.
— Я как сюда вошел, сразу приметил, что ты вроде бы не в себе, — продолжал старик. — Я уж ему говорил: незачем нам в гостиницу эту, к чужим людям ломиться, куда лучше разыскать какую ни есть родню, переночевать там — и дело с концом. А он мне: если, говорит, родня дальняя, то без подарков никак нельзя, а подарки денег стоят, так что оно еще накладней выйдет. А я уж не помню, когда и в городе был, кабы не он, не выбрался бы!
Только тут до меня наконец дошло, что старик явно хочет завязать разговор. Я поспешил ему объяснить, что не сержусь. И тут же спросил:
— А паренек-то, видно, внук ваш?
Старик в ответ даже руками замахал:
— Это у меня-то в огороде — этакое зелье?! Нет, это сынок нашего деревенского Ловкача. Мы его Ловкачонком зовем. Вот ты только что сам его видел — и что скажешь? Правда ведь, ловок?
Ничего себе имечко! И уж конечно, принадлежит к разряду прозвищ. И я полушутя-полусерьезно ответил:
— Это точно, не парнишка, а сущий чертенок: совсем еще молоденький — а такой хитрюга!
