Хочется верить, что подобные истории носят название «трудности подросткового возраста». Они притягательны, потому что здесь круто замешаны идеализм, цинизм, нарциссизм и максимализм, а к тому же добавлены наркотики и секс, куда уж без них! Такие истории не для меня, поскольку я, возможно, никогда не понимал, что это за странный вопрос: кто я такой? Еще подростком я твердо знал, кто я такой, причем ответ меня особо не интересовал. Но я понимаю, проблемы Алби были несколько серьезнее моих.
Ну, если не эта, как вам такая история?
Молодая художница – красивая, остроумная, немного капризная – ведет богемный образ жизни вместе со своим необузданным, но талантливым любовником. У них происходит бурная ссора, и они расстаются, а вскоре на вечеринке она встречает другого человека, на сей раз молодого ученого, в меру привлекательного, возможно, слегка консервативного, но вполне славного, и между ними завязываются отношения. Человек он надежный, интеллигентный и буквально не надышится на нее, – одним словом, они оба влюбляются. Но когда он просит ее руки, она почему-то колеблется. А как быть с работой, как быть со страстями и непредсказуемостью прежней жизни? Однако она отбрасывает сомнения прочь и говорит «да». Они оформляют брак и какое-то время вполне счастливы. Но их первый ребенок умирает, а второй – постоянный источник трений между родителями. И у нее возникают вопросы: а как насчет ее амбиций художника? Как насчет ее прежней жизни? Ее супруг – верный, любящий и порядочный человек, но она задыхается в унылой атмосфере провинции и, когда приходит время, собирается с духом, будит посреди ночи мужа и сообщает, что покидает его. Его сердце, естественно, разбито, его разбитое сердце печалит и ее тоже. Им обоим будет нелегко жить в одиночестве. Он просит ее вернуться, ее терзают сомнения.
Но, несмотря на внезапное одиночество, в ее новой жизни в маленькой лондонской квартирке, в ее попытках снова заняться живописью есть нечто захватывающее. И она не поддается на уговоры мужа, не внемлет его мольбам. Он забирает собаку к себе. Ей пятьдесят два года, она не уверена в своем будущем, но тем не менее счастлива в одиночестве.
А затем – и вот тут нас ждет последний поворот сюжета – в один прекрасный день в Лондоне на вечеринке у подруги она встречает своего бывшего любовника. Он уже не тот необузданный, заносчивый художник, каким был в свое время. Сейчас он, поселившись на вересковых пустошах Северного Йоркшира, с переменным успехом зарабатывает на жизнь в автосервисе, а в свободное время по-прежнему пишет картины, причем блестящие; он избавился от прежних пороков – по части выпивки и неразборчивости в связях – и, более того, полон раскаяния и смирения.
Художник по-прежнему красив и харизматичен, несмотря на лысину и пивное брюшко. И вообще, старая любовь не ржавеет, хотя и у нее тоже прибавилось седины в волосах, а талия расплылась. В тот же самый вечер они оказываются в одной постели и вскорости снова влюбляются друг в друга. Женщина обрела наконец свое счастье, причем очень вовремя.
Поначалу мне было сложнее всего пережить то, что история Конни и Анджело оказалась гораздо счастливее моей. Я представляю себе, как они рассказывают ее на вечеринках, где они теперь частые гости. «А где вы познакомились?» – спросит новый человек, обративший внимание на то, как они льнут друг к другу, как целуются и держатся за руки, точно полжизни прожили в любви и согласии, и они по очереди поведают ему, что познакомились тридцать лет назад, но связали себя брачными узами с другими людьми, а затем снова сошлись, словно кометы с большой траекторией, или выдадут другую дурацкую байку по типу этой. «О… – вздохнет собеседник. – Как трогательно, как романтично!» И очень скоро наши совместно прожитые годы, наши общие горести и радости, наш брак – словом, все это останется за скобками.
– Дуглас, все немного сложнее, чем ты думаешь, – заявила Конни. – Мы пока только продвигаемся на ощупь. Присматриваемся, что да как. Он говорит, что изменился, но человек до конца не меняется, ведь так? Даже если он очень этого хочет. – (Да, не меняется, согласился я.) – Во всяком случае, я хотела поставить тебя в известность. По-моему, ты имеешь право узнать первым. Надеюсь, ты меня тоже поставишь в известность. Если кого-нибудь встретишь. Что, я уверена, рано или поздно случится.
Сказано это было за ланчем в Лондоне, в июне, во время одного из наших очередных свиданий, о которых мы четко договорились, утрясая условия раздельного проживания. Мы пока не развелись и какое-то время еще, наверное, подождем, но рано или поздно, полагаю, это случится. На данный момент формально мы являемся мужем и женой. Формально.
– Я особо не тороплюсь все менять. А ты? – спросила она.
Да, я тоже не торопился.
Ресторан был в Сохо, испанский, в память о былых временах, и настолько раскрученный, что нам пришлось постоять в очереди. Похоже, стоять в очереди сейчас стало модно. Словом, ты должен быть благодарен, что удостоился такой чести сидеть за их столиком, и я даже задался вопросом: а не предложат ли нам потом вымыть за собой посуду? Во всяком случае, еще в очереди мы выпили вина, заняли свои места – фактически простые скамейки – между парами гораздо моложе нас, и все было очень цивилизованно, очень приятно. Со стороны мы выгля дели немолодой супружеской четой, получающей удовольствие от поездки в город, что, собственно, в какой-то степени соответствовало действительности: семейная близость, прикосновения через стол, за тем лишь исключением, что Конни вернется в квартирку в цокольном этаже в Кеннингтоне, а я сяду на поезд до Оксфорда.
– Как твоя квартира? – поинтересовалась Конни, явно надеясь, что я буду ее успокаивать. – Удобная? Ты с кем-нибудь уже познакомился? Тебе там хорошо?
Ну пожалуйста, скажи «да».
Я переехал в маленькую, но вполне комфортабельную квартирку с садом на окраине Оксфорда. Наш старый дом был слишком большим и гнетущим для меня одного. И я тем более не горел желанием проводить вечера, показывая потенциальным покупателям нашу огромную кухню, просторные и светлые спальни, идеальные для растущей семьи. Итак, я снял квартиру на время, пока мы не продадим дом. Не желая повторять печальный опыт своего отца, место я выбрал жизнерадостное и располагающее. С гостевой комнатой, на случай если Алби захочет приехать, маленьким садиком, друзьями поблизости и при родой вокруг. Работа была в сорока пяти минутах езды. Но иногда случались такие минуты – в дождливую ночь посреди недели или в три часа дня в воскресенье, – когда в моей квартире вдруг поселялась вселенская печаль, забираясь в каждый уголок, словно какой-то вездесущий газ, и тогда мне приходилось срочно запихивать Мистера Джонса в машину и отправляться на прогулку, но в основном я был вполне счастлив. Сократив свои потребности до необходимого минимума, я выяснил, что могу обходиться без лишних вещей, и даже стал получать удовольствие от упорядоченной простой жизни. Теперь все лежало на своем месте, точь-в-точь как в каюте Дарвина на «Бигле». Я работал допоздна. Готовил незатейливую здоровую еду. Смотрел что хотел по телевизору. Занимался физическими упражнениями. Читал. Выгуливал Мистера Джонса и только дважды в неделю включал посудомойку.
В первый теплый день года Конни за рулем взятого напрокат «форда-транзита» приехала из Лондона в наш общий дом. («Ты справишься?» – «Конечно справлюсь». – «Может, мне сесть на поезд до Лондона и самому повести микроавтобус?» – «Дуглас, я справлюсь!»), и мы провели длинный пасхальный уик-энд, распутывая наши спутанные жизни. Мы пригласили также и Алби, торжественно обещав ему, что мероприятие не будет мрачным и пропитанным злобой, а наоборот, атмосфера будет почти карнавальной. Но он сказал, что занят, будет фотографировать затылки людей или что-то вроде того, насколько я понял. А когда я позвонил узнать, как нам быть с его барахлом, старыми рисунками, детскими игрушками, он ответил: «Сожгите все. Сожгите дотла». Что нас с Конни страшно позабавило. Для уборки его комнаты мы надели резиновые перчатки и, обнаружив вонючие старые кроссовки или допотопные штаны, нараспев говорили: «Сожгите все. Сожгите дотла».
Мы, естественно, ничего сжигать не стали – это смахивало бы на дешевую мелодраму, и все же тот пасхальный уик-энд носил на себе печать какого-то скорбного ритуала. В каждой комнате было сложено пять кип вещей: одна для Конни, одна для меня, а три – в помойку, на продажу, на благотворительность, и было даже забавно наблюдать, как вся наша собственность запросто делилась на эти категории. Мы усиленно старались сохранять оптимизм. Конни сделала подборку новой музыки, которую недавно открыла – она снова слушала музыку, – и в субботу мы выпили вина и поели простой еды, чтобы не пачкать лишние кастрюли. А в воскресенье утром были традиционные шоколадные яйца, и уже ближе к вечеру, чумазые как трубочисты и в паутине после разборки чердака, мы с Конни легли в постель, чтобы в последний раз заняться любовью. Без лишних слов могу отметить, что, слава богу, все оказалось не так уж безрадостно. На самом деле было много смеха, тепла и эмоций. Нежности, полагаю. А потом мы молча лежали в пустой комнате, ненадолго заснули, не разжимая объятий, затем проснулись, оделись и спустились вниз – разбирать кухонные шкафы.
