— Это ты мне прислала?
Она рассмеялась и помотала головой:
— Нет, не я.
Я положил книжку в свою кипу, прекрасно понимая, что никогда не прочту ее и никогда не выброшу.
Только несколько вещей стали для нас дилеммой. В фотобачке из-под 35-миллиметровой пленки — артефакт древних времен — мы нашли десять-двенадцать желтых крохотных кусочков слоновой кости. Молочные зубы Алби — те, что он не успел проглотить или посеять на детской площадке. Положа руку на сердце, выглядели они малосимпатично, слегка жутковато, типа того, при виде чего посетители морщат нос в египетских залах музеев, но и выбросить их у нас не поднималась рука. Может, стоит каждому взять себе по шесть штук? Как-то нелепо торговаться из-за молочных зубов.
— Забирай их себе, — сказал я.
И Конни достались молочные зубы сына.
А вот фотографии вызвали у нас некоторые затруднения. У нас были негативы, само собой, но сейчас фотонегативы даже больше похожи на реликт древней цивилизации, нежели видео— и аудиокассеты, и мы их в основном выбросили. Бумажник с фотографиями нашей дочери отошел к Конни, и она заверила меня, что, как только сможет, сделает для меня отличные копии; обещание, которое она уже выполнила. Снимки же эпохи доцифровой фотографии мы просто разложили перед собой на полу и разделили на кучки, точно игральные карты, безжалостно выбрасывая темные или не в фокусе и отбирая только те из них, копии которых хотели иметь оба. Вот мы на бесконечных вечеринках и свадьбах, вот приветствуем дождь на острове Скай, а вот Венеция, и снова под дождем, вот Алби у материнской груди. Процесс оказался мучительно долгим, каждое фото заставляло плутать по аллеям ностальгии. А что случилось с тем-то и тем-то? Боже, помнишь эту машину? Вот он я, закрепляю полки в нашей квартире в Килбёрне, круглощекий и невероятно молодой, а вот Конни, в день нашего бракосочетания.
— Какое жуткое платье! И о чем я только думала?!
— А по мне, так ты выглядишь чудесно.
— Нет, ты только посмотри на себя в этом костюме! Лохматые девяностые.
— Тебе ведь не нужны копии этих фото. Да?
— Конечно нужны!
А вот Алби учится плавать во время очередных каникул, задувает свечи на торте в два, три, четыре года, в пять лет. Тут он в гамаке, примостился к моей груди и спит. Рождественские утра, школьные спортивные соревнования и Пасхи, куда более счастливые, чем эта. Уже через некоторое время я понял, что с меня хватит. С эволюционной точки зрения большинство эмоций — страх, желание, злость — служат определенным практическим целям, но ностальгия совершенно бесполезна, абсолютно бессмысленная штука, поскольку означает жажду чего-то, что уже кануло в Лету, и я вдруг остро почувствовал всю тщетность пустых воспоминаний. С кислой улыбкой я вывалил оставшиеся снимки на пол, чертыхнулся и сказал, что она может забрать их все. Она промямлила что-то насчет копий и положила снимки в «кипу Конни». В ту ночь я спал в другой комнате.
178. Пасхальный понедельник
Понедельник Банковских выходных и в лучшие времена всегда наводил тоску, ну а сегодняшний день был особенно тусклым и унылым. К обеду Конни загрузила свой «форд-транзит». Он оказался наполовину пустым.
— Хочешь, чтобы я отвез тебя обратно?
— Я умею водить машину.
— На шоссе будет сущий кошмар. Я могу поехать с тобой и тем же вечером вернуться на поезде.
— Дуглас, со мной все будет в порядке. Увидимся в Лондоне. На следующей неделе. Я сама выберу ресторан. Мы же договорились. Ланч раз в месяц. И никаких исключений. — Она строго следила за соблюдением графика наших встреч, совсем как психиатр или дантист. Должно быть, не хотела выпускать меня из поля зрения.
— Езжай осторожно. Не забывай про боковые зеркала.
— Не забуду.
— Мне было тяжело, — сказал я.
— Мне тоже. Дуглас, но все могло быть куда тяжелее.
— Думаю, да.
— Ничего не вмазали в стенку, ничего не порвали надвое.
— Что есть, то есть.
— Спасибо тебе, Дуглас.
— За что?
— За то, что не возненавидел меня.
По правде говоря, случались моменты, когда я действительно ее ненавидел — в часы, когда душа болела и рвалась на части, — но не сейчас. Мы поцеловались на прощание, и, когда она уехала, резко переключая передачи на ходу, я снова вернулся в дом — сполоснуть кружки, упаковать чайник, выключить воду и газ. Забил вещами багажник и заднее сиденье машины, а затем обошел все комнаты и в последний раз закрыл окна и двери, отметив для себя, каким пустым может казаться пустой дом. Несмотря на выпавшие нам здесь испытания, я никогда не хотел уезжать отсюда, однако в данный момент занимался именно тем, что закрывал за собой парадную дверь и бросал ключи в почтовый ящик. У меня больше не имелось причин возвращаться сюда — это мое поражение, и мне было стыдно.
Однако наши встречи в Лондоне за ланчем в апреле и мае были достаточно приятными и радостными. Я уже говорил, что жизнь без нее для меня немыслима, и вот теперь меня упрашивали поразмыслить о будущем, в котором мы станем просто друзьями. Она не скрывала своего счастья по поводу возвращения в город. Квартирка в Кеннингтоне была малюсенькой, но ее это не волновало. Она встречалась с друзьями, ходила на выставки, снова стала заниматься живописью, и я не мог не признать, что эта новая жизнь ей чрезвычайно подходила. От нее исходило сияние; искрометная, острая на язык, немного бесшабашная, она напомнила мне ту, прежнюю Конни, в которую я когда-то влюбился, и это обрадовало меня, но и слегка огорчило, так как, сколь ни приятно было видеть ее возрождение, крайне тяжело было сознавать, что, выходит, именно я подрезал ей крылья. Итак, мы усиленно старались быть жизнерадостными и дружелюбными и почти преуспели, по крайней мере до того ланча в июне, когда она рассказала мне об Анджело.
— Так ты встречалась с ним еще при мне? Признайся.
— Нет…
— Значит, вы вообще не общались?
— Я встретила его три недели назад.
— Поклянись!
— Да неужели это так важно?
— Если наш брак распался именно из-за него, то да!
— Вовсе не из-за него, ты прекрасно знаешь.
— Ну, полагаю, он вполне доволен собой.
— Почему?
— Потому что в конце концов он все-таки выиграл!
— Дуглас, кончай до меня докапываться!
— Конни!
— Нет, ну действительно, как ты смеешь! Я не какой-то сраный переходящий приз, который вы с Анджело передаете из рук в руки. И уж тем более он меня «не выиграл»! Мы просто иногда видимся. Мы никуда не торопимся. Мне казалось, ты имеешь право знать… — (Но я поднялся и стал доставать бумажник.) — Не смей убегать! И пожалуйста, не устраивай здесь трагедий.
— Конни, я понимаю, почему ты хочешь, чтобы наш разрыв прошел безболезненно, но это не так. Договорились? Ты не можешь… резать по живому и рассчитывать, что будет не больно.
— Ты что, действительно уходишь?
— Да, ухожу.
— Присядь на минуточку. Сейчас принесут счет, и мы выйдем отсюда вместе.
— Но я не хочу, чтобы ты шла со мной…
— Если ты собираешься бежать отсюда бегом, значит побежим вместе.
Я сел. Мы молча разделили счет на двоих и отправились пешком из Сохо в сторону Паддингтона, с мрачными лицами, в гробовом молчании, но на Мэрилебон-Хай-стрит она внезапно взяла меня за руку:
— Помнишь ту мою интрижку?
— С тем парнем с работы?
— Энгусом.
— Энгусом. Боже, ты ведь не встречаешься и с ним тоже, ведь так?
— Дуглас, не вынуждай меня толкать тебя под машину. Тот мужчина, он был идиот, но не в этом суть. А суть в том, что, когда ты выгнал меня — вполне заслуженно — и поставил мне ультиматум, я долго, долго над этим думала. Меня сбивал с толку сам факт, что я чья-то жена. Мне всегда казалось, что я не могу быть ничьей женой, и я задавала себе вопрос, а стоит ли вообще возвращаться. Не было ли это ошибкой — вообще выходить замуж?
— Ну, ясное дело, было.
— Нет, не было. Как ты не понимаешь? — Уже не в шутку разозлившись, она схватила меня за руку и заставила повернуться к ней лицом. — Нет, это не было ошибкой! Вот в чем суть. Не было! Я никогда, слышишь, никогда не считала наш брак ошибкой, я ни разу об этом не пожалела и не буду жалеть! Наша встреча, мое замужество — лучшее, что случилось в моей жизни. Ты спас меня, и не однажды, потому что после смерти Джейн мне тоже хотелось умереть, и единственная причина, почему я осталась жить, — то, что рядом был ты. Ты. Дуглас, ты замечательный человек, истинная правда, и ты даже не представляешь, как я люблю тебя и какое счастье для меня было быть твоей женой. Ты всегда умел меня рассмешить, научил самым разным вещам, сделал меня счастливой, а теперь ты будешь моим замечательным, выдающимся бывшим мужем. У нас замечательный сын — немного сумасшедший и нелепый, каким и должен быть восемнадцатилетний мальчик, и это наш сын, наш, мой и твой тоже. А тот факт, что мы с тобой не остались навеки вместе… ну, ты не должен считать своим поражением или неудачей. Дуглас, тебе сейчас плохо, я знаю, но это еще не конец света. Не конец. Нет, не конец.
