— И о чем же вы думаете, — спросил я, — когда рыба не клюет?
— Да вот хотя бы сейчас, перед тем как вы пришли. Я много о чем думал. Например, о президенте нашем, о Проныре Билли. О том, как ему везет, гаду. О том, как ему всё, а кому-то шиш с маслом. О тех, кто не уклонялся от призыва и получил шиш с маслом. Не больно-то справедливо.
— Вьетнам, — сказал я.
— Да. Мы там на вертолетах, пропади они пропадом, — во второй срок я был стрелком. Думал сейчас про тот случай, когда мы рванули в Северный Вьетнам забирать двух наших пилотов. Сидел вот только что и думал про это. Проныра Билли. Тварюга. Думал сперва, как этот говнюк на наши с вами денежки дает ей сосать в Овальном кабинете, а потом перешел на этих двух пилотов — они летали на Хайфонский порт, ну их и подбили, мы по рации приняли сигнал бедствия. Мы-то были не спасатели, но оказались близко, они сообщили по рации, что дело плохо и они будут прыгать — высота уже такая, что либо прыгать, либо разбиться вместе с машиной. А мы даже не спасатели, мы на боевом вертолете, просто захотелось выручить ребят. Разрешения даже никакого не спрашивали — просто полетели туда. Инстинкт, больше ничего. Просто посовещались между собой и согласились — два стрелка, пилот и второй пилот, хотя шансы были не очень, потому что без прикрытия. Но мы решили, что попытаемся их забрать.
Неспроста, подумал я, он рассказывает мне военную быль. Он знает, что делает и зачем. Хочет кое-что мне внушить. Хочет, чтобы я кое-что унес с собой на берег, в свою машину, в свой дом, который он знает где находится — он намеренно дал мне это понять. Унес в качестве "писателя"? Или в качестве человека, которому известен другой его секрет, более важный, чем секрет этого озера? Он хочет мне внушить: не все видели то, что он видел, были там, где он был, делали то, что он делал и, если понадобится, может сделать опять. Он убивал людей во Вьетнаме, и вьетнамский убийца теперь здесь, в Беркширах — прибыл вместе с ним из страны, где дарили война и ужас, в эти ничего не подозревающие мирные края.
Бур на льду. Что может быть откровенней? В чем может явственней воплотиться наша взаимная ненависть, чем в этом безжалостном винтовом лезвии, лежащем посреди ледяной пустоты?
— Мы думаем — ладно, погибнем значит погибнем. Летим туда, пеленгуем их сигнал, видим один парашют, садимся на ровное место и спокойно берем парня на борт. Подбегает, мы его втаскиваем и сразу взлетаем, никакой пока что стрельбы по нам. Спрашиваем: "Где второй?", он отвечает: "Вон туда отнесло". Как поднялись в воздух, так они сразу нас и заметили. Мы сунулись было в ту сторону поискать другой парашют, но они открыли такой дикий огонь, что волосы дыбом. Ад кромешный. Второго, в общем, забрать не смогли. По корпусу жарило так, что страшное дело. Бах-бабабах-бах. Из пулеметов. Нам только развернуться и драпать оттуда, пока живы. И тут парень, которого мы спасли, начинает плакать. К чему я все это и стал говорить. Он был из морской авиации, с "Форрестола". Понял, что второго либо убьют, либо возьмут в плен, и поднял вой. Ужас для него был. Его дружок. Но мы не могли вернуться — слишком рискованно для всех пятерых. Одного забрали, уже хорошо. Прилетели на базу, вышли, стали осматривать машину — сто пятьдесят одна пробоина. Топливопроводы и гидравлика, слава богу, целы, но лопасти винтов все были избиты, пуль в них попало черт-те сколько. Слегка покорежены в этих местах. Если в хвостовой винт, машина падает, но нам повезло. Знаете, сколько они сбили вертолетов за всю войну? Пять тысяч. Реактивных истребителей мы потеряли две тысячи восемьсот. Бомбардировщиков В-52 — двести пятьдесят штук во время налетов на Северный Вьетнам. Но правительство шиш вам в этом признается. Какое там. Они говорят нам то, что им выгодно говорить. Проныра Билли из всего выходит сухим. Достается тому, кто честно свое отслужил. Всегда и везде. Справедливо это? Знаете, про что я думал? Я думал, будь у меня сын, он бы здесь был со мной сейчас. Ловил бы рыбку. Вот про что я думал, когда вы подошли. Поднял глаза, вижу — человек, а я вроде как замечтался и думаю: а мог бы мой сын. Не вы, не такой, как вы, а мой сын.
— У вас нет сына?
— Нет.
— И женаты не были?
На этот вопрос он не ответил сразу. Сначала посмотрел на меня — запеленговал, как будто от меня исходил сигнал, подобный радиосигналу от двух попавших в беду вертолетчиков. Посмотрел, но не ответил. Знает, подумал я. Знает, что я был на похоронах Фауни. Кто-то сказал ему, что видел там "писателя". Каким, интересно, писателем он меня считает? Автором книг о преступлениях вроде того, что он совершил? Автором книг об убийствах и убийцах?
— Обречен, — проговорил он наконец, опять уставившись в лунку и мелко подергивая удилищем. — Брак был обречен. После Вьетнама слишком много у меня было злости и обиды. У меня ПТС нашли — посттравматический стресс. Так врачи сказали. Вернулся — никого знать не хотел. В цивилизованную жизнь никак войти не получалось. Так долго был на войне, что гляжу и ни в чем не вижу смысла. Носить чистую одежду, здороваться, улыбаться, в гости друг к другу ходить, на машинах культурно ездить — не мог я в это войти. Не знал, как с людьми разговаривать, не знал, как "здрасте" сказать. Надолго отключился. Садился в машину, гонял вокруг без толку, в лес заходил, бродил по лесу — чудные дела. Я и от себя-то самого отключился. Ни черта не понимал, что со мной творится. Приятели мне звонят — я не отзваниваю. Они боялись, что я убьюсь на машине, боялись, что…
Я перебил его.
— Почему они боялись, что вы убьетесь на машине?
— Пил потому что. Пьяный садился за руль.
— Дорожные происшествия были?
Он улыбнулся. Не стал брать паузу и пришпиливать меня к месту взглядом. Не стал принимать угрожающий вид. Не вскочил, не схватил меня за горло. Легкая добродушная улыбка — я и не думал, что она есть в его арсенале. Пожал плечами с нарочитой беззаботностью:
— Экий вы мне вопросик. Да не знал я, что со мной творится, понимаете вы? Происшествия? Да случись что, я и не почувствовал бы. Может, и не было. У меня нашли посттравматический стресс, так врачи это называют. Значит, к тебе в подсознание то и дело лезет всякая дрянь вроде того, что ты опять во Вьетнаме, опять воюешь. А я ведь без образования, я и не понимал даже этого. Люди на меня злились за всякое, а сами понятия не имели, что со мной творится, и я тоже понятия не имел — вот оно как было. У меня нет образованных друзей, таких, которые в этом разбираются. У меня не друзья, а дерьмо. Точно вам говорю, не друзья, а самое настоящее стопроцентное дерьмо, слово даю. — Опять пожал плечами. Что, хочет произвести комический эффект? Да нет, скорее уж выглядеть этаким зловеще-бесшабашным. — Ну и как мне быть прикажете? — спросил он с ноткой беспомощности.
Развлекается. Играет со мной. Потому что знает, что я знаю. Вот мы встретились, вот мы одни на этих холмах, и я знаю, и он знает, что я знаю. И бур знает. В его стальном винтовом лезвии заключено "знанье все и все, что надо знать"{57}.
— Как вы узнали, что у вас ПТС?
— От одной врачихи цветной в ветеранской больнице. Извиняюсь, от афроамериканки. От очень умной молодой афроамериканки. У нее диплом магистра. У вас есть диплом магистра?
— Нет, — сказал я.
— Ну вот, а у нее есть, и от нее-то я и узнал, что у меня такое. А то и посейчас бы не знал. Вот когда я начал понимать, что со мной творится. Она мне объяснила. И я не один такой. Не воображайте, что я один. Тысячи и тысячи переживали то же самое. Тысячи и тысячи просыпались посреди ночи и думали, что они опять во Вьетнаме. Тысячи и тысячи не отвечали на звонки друзей. Тысячи и тысячи мучились из-за поганых снов. Я про все про это рассказал афроамериканочке, и она поняла, что со мной такое. Диплом магистра ведь не зря дают, вот она и объяснила, как все это лезет ко мне в подсознание, и то же самое у тысяч и тысяч таких, как я. Подсознание — над ним ведь никакого контроля нет. Это как правительство. Это и есть правительство. Снова и снова правительство, оно самое. Заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь делать. Тысячи и тысячи женятся, и брак у них обречен, потому что в подсознании сидит злость и обида из-за Вьетнама. Она все мне разобъяснила. Из Вьетнама меня хоп — на Филиппины на С-41, на военном самолете, потом оттуда на "Уорлд эйруэйз" на базу Тревис, там тебе двести долларов в зубы, и вали домой. Так что от Вьетнама до дома получилось дня три, около того. Вот ты и опять внутри цивилизации. И ты обречен. И жена твоя обречена, пусть даже и десять лет прошло. Обречена, а в чем, спрашивается, она виновата? Да ни в чем.
— И что, до сих пор у вас ПТС?
— Я же вот все один да один, примечаете? Зачем, по-вашему, я сюда пришел?
— Но пьяный за руль больше не садитесь, — услышал я свой голос. — Дорожных происшествий больше не случается.
— Не было никаких происшествий. Я же вам сказал. Вы слушаете, нет? Если что было, я про то не знаю.
