Ознакомительная версия.
Не только по причинам историческим и социальным. В идеологии и богословии секты (взять хотя бы утверждение, что без женской составляющей Троица не может быть Святой), ее странных ритуалах и удивительной бытовой находчивости, богатом метафорами языке и изобретательном использовании музыки и танцев есть что-то общее с отношениями вымысла и действительности. Мы, писатели, тоже требуем от читателей фантастической веры в несообразное обычной реальности и абсолютного понимания метафоричности, дабы «сработали» истины, выраженные в наших тропах.
Конечно, исторически время Анны Ли запоздало, ибо в эпоху открытого инакомыслия (и самокопания) Англия вступила еще в сороковых — пятидесятых годах семнадцатого века. Вскоре после рождения Анны, в апреле 1739 года, разочарованный, но сохранивший сан священник англиканской церкви взошел на холм Кингздаун, что в предместьях Бристоля, и перед внушительным сборищем городской бедноты, состоявшем в основном из рудокопов и их семейств, произнес даже не проповедь, а речь. Кое-кто из слушателей залился слезами, другие так расчувствовались, что впали в оцепенение. Бесспорно, то был народ грубый, неграмотный и весьма податливый; современной антропологии и психологии этакий катарсис вполне понятен. Но дело не только в харизме оратора. Слушатели увидели свет, точно прежде были слепы (как многие рудокопы) иль обитали во мраке.
Полагаю, рыданьям взахлеб малограмотного люда мы обязаны не меньше, чем разуму философов и чувствам художников. Неортодоксальная вера была единственным средством, через которое подавляющее большинство людей, не философов и не художников, могли выразить то болезненное произрастание своего «я» из твердой почвы иррационального, опутанного традициями общества, при всей своей иррациональности прекрасно понимавшего, как много зависит от того, чтобы традиции не пересматривались, а основы не потрясались. Надо ли удивляться, что для своего выживания и самовыражения новорожденное эго (чье созревание окрестили романтическим веком) зачастую выбирало способы столь же иррациональные, какими его обуздывали?
Мне противен нынешний евангелизм с его фальшивыми рекламными ходами и тошнотворной закоснелостью взглядов. Похоже, в христианстве он безошибочно отбирает самое негодное и отсталое, а в современном мышлении коварно поддерживает все, что тянет назад, и тем самым отрицает суть Христа. Не лучше обстоит дело и во многих других религиях, например исламе. Однако в восемнадцатом столетии Джон Уэсли{162} (вышеупомянутый священник), Анна Ли и подобные пережили совсем иное — духовное просветление, наступившее помимо, если не вопреки интеллектуальному просвещению, коим славен siecle de lumieres{163}. Энергичный Уэсли, бесспорно умевший убеждать, и упрямая, невероятно смелая, решительная и поэтичная Анна Ли, обладавшая талантом к образности, имели четкое видение неправильного устройства мира. Взгляд Анны был более бескомпромиссным, что отчасти объяснимо ее полом, но в основном ее необразованностью, что означало необременность грузом веры, традиций и всякого рода знаний. Подобные люди в душе революционеры, сродни первым христианам и их предводителю.
Как всегда бывает, в один прекрасный день усилия Анны Ли и, особенно, Джона Уэсли увенчались узколобым фанатизмом и духовной тиранией, столь же невменяемо гнетущей, как та, от которой поначалу они пытались избавиться. Но сейчас я говорю о первой искре, о духе, жившем в них, до того как поточное обращение в сектантскую веру вкупе с массовой вербовкой сторонников разбавили и затмили их в высшей степени доблестный личный пример. Чрезвычайно грустная ирония религиозной истории в том, что мы (подобно Мис ван дер Роэ{164}, вставшему на колени перед Круглым Амбаром в Хэнкоке{165}) восхищаемся архитектурным и мебельным стилем трясунов, однако наотрез отвергаем веру и образ жизни их создавших.
Трясуны имеют чисто английские корни, но с родины их очень скоро погнали. В Манчестере реальная Анна Ли работала на фабрике, служила закройщицей у шляпника, поварихой в лазарете; вышла замуж за Абрахама Стэнли (кстати, кузнеца) и родила четверых детей, которые умерли маленькими. В 1774 году с горсткой единоверцев она уехала в Америку. Почти сразу муж ее бросил, какое-то время «семью» изводили не хуже чем в Англии, но именно в Америке прошли взросление и закат «Объединенного общества». После смерти Анны в 1784 году ее ученики вроде Джозефа Мичема и Люси Райт развили сектантские догматы и ритуалы, но в основе всего (и даже грандиозного оживления трясунов в сороковых годах девятнадцатого века) — ее весьма незаурядная личность.
Сейчас легко отмахнуться от ее видений, «продиктованных» рисунков, песен и мелодий, ее трансов, приписав их наивной вере и отчасти сексуальному воздержанию, коим славилось Общество (хорошо понимавшее весь вред подобного ограничения и компенсировавшее его «беседами» и прочими ритуалами). Подобная безудержная и странная религиозность существовала еще до Анны, во времена первых Французских Пророков, чьи слова я вложил в уста Уордли.
Однако в жизни «Объединенного общества» есть важная сторона, от которой так просто не отмахнешься: вдохновенная решимость бежать от голой науки, голого разума и традиций установленной религии в более гуманное общество, создание которого — единственное оправдание бегства от столь властных общественных богов. Все это выражено во фразе «любви тебе». Похоже, Анна Ли и первые трясуны предвидели время, когда миром, грозя его разрушить, будет править если не Антихрист, то уж определенно Мамона — всеобщая страсть к наживе и личному обогащению. Нынешний мир глух, точно бедняга Дик, он не слышит призыва к простоте, здравости и самоконтролю. «Объединенные трясуны» фактически сгинули, для Адама и Евы двадцатого века их вера слишком проста, а законы чрезмерно радикальны. Но для меня кое-что в их учении не мертво.
Инакомыслие — повсеместный человеческий феномен, но, полагаю, в Северной Европе и Америке он суть бесценное наследие англичан. Особенно это касается религии, ибо всякая новая вера начинается с раскола — отказа верить в истины, которым всеми способами — от тоталитарной тирании до грубого манипулирования культурой и средствами информации — заставляют поклоняться власть предержащие. Однако в сути своей инакомыслие — вечный биологический механизм эволюции, оно не есть нечто, однократно использованное для нужд первобытного общества, когда религия была великой метафорой, матрицей для формовки многого иного, помимо веры. Инакомыслие потребно всегда, а в нашу эпоху — больше, чем когда либо.
Исторически сложившаяся внешняя форма, приспособленная, как в животном и растительном мире, к определенной среде, с появлением новых условий гибнет, что, по-моему, наглядно продемонстрировано не только «Объединенным», но Западным обществом в целом. То, что трясуны «зачеркивали» и проклинали, сегодня покажется устаревшим, а их призывы к новому миру — несбыточной утопией, однако по сию пору кое-какие их дерзко поставленные вопросы остаются без ответа.
В чем-то мы ушли в необозримую даль, но в ответе на главный простой вопрос восемнадцатого века «Какая мораль оправдывает вопиющую несправедливость и неравенство человеческого общества?» ни на дюйм не продвинулись. Основная причина сего в том, что мы совершили страшный грех, утратив древнее чувство заурядности, то бишь мудрой и достойной умеренности. Доказательством тому нынешний смысл этого слова, извращенный ростом нашего самосознания. Вот скрытый счет природы, выставленный эгоистичности двадцатого века за дар самосознания, подобный троянскому коню. Невозможно, чтобы живое до абсурдных размеров увеличивало свою численность, да еще восхваляло чрезмерную незаурядность каждой особи. Когда неумеренность становится мерилом успеха, общество обречено к гибели еще неизбежнее Христа.
Уже давно я пришел к выводу, что любая официальная религия являет собой ярчайший пример соответствия отжившим условиям. Если б меня спросили, от какого балласта следует миру избавиться ради его же блага, я бы не задумываясь ответил: от всякой официальной религии. Но я не отрицаю ее былую необходимость. Ни в коей мере я не отвергаю (вправе ли писатель?) нужность религии, впоследствии даже слепой и закоснелой, на том этапе, когда устаревший остов разрушают или подгоняют к новым условиям. Нынче для перемен мы слишком умны, эгоистичны и многочисленны, слишком погрязли в дьявольском самомненье (как сказали бы трясуны), слишком зашорены, слишком привязаны к собственному удобству и равнодушны к другим, слишком запуганы.
Не атрибуты, но утраченные дух, отвага и фантазия матери Анны Ли вызывают мою скорбь, ибо Слово ее — почти божественная куколка.
Ознакомительная версия.
