Литве еще больше потом достанется, она и вовсе войдет в состав СССР.
Кажется, поляки и литовцы поняли тот старый урок. Они помогают Украине, Белоруссии, российским демократам. Но несколько веков страданий они себе в 70-е годы XV века наработали. Прошлое не отменить.
А Новгород тогда сдался. Его сломали неудачи. И сдался именно охлос. Марфа Борецкая вытерла слезы и хотела продолжать. Новгородский же охлос решил, что лучше московский Иоанн, чем свои олигархи. Охлос всегда сдается, а дворянство хранит честь и «раньше думает о Родине, а потом о себе». В Польше и Литве было так же. С Россией воевала шляхта, а крестьянам было все равно.
С Новгорода ощипывали перья, как с райской птицы. По очереди. Медленно. «Дожимая». Найдутся 2 предателя (наверняка завербованные московской СВР), Назарий и Захария, и они в 1475 году будут бить челом Иоанну III, чтобы он сам лично судил тяжбы, а не посадник новгородский. Словом, чтобы Новгород окончательно стал как все.
Тогда Иоанн III посетил агонизирующий Рим лично. И велел арестовать второго Марфиного сына, Федора, и с ним еще несколько человек. Как агентов Литвы и идеологов сепаратизма. Узники, одни из первых политзаключенных Москвы, умрут в острогах и темницах, и Марфин сын – раньше всех. Никаких 14–15 лет. Все делалось быстро.
С женщинами тогда воевать было не принято, с ними не считались. Но в 1478 году Марфа все-таки дождется этой чести. Иоанн III ее противником признает, потому что она не дрогнет до конца, не попросит о мире, не присягнет, даже не будет молить о жизни детей. Римская твердость. Чистая скандинавская традиция, холодная и сверкающая, как сталь. Викингов не продавали в рабство и не брали в плен. Даже мягкой, немного обломовской, гуманной славянской традиции в Марфиной душе не было. Все отдать: имущество, детей, внуков, свободу, жизнь. И не заплакать.
Ее быстро уморят в Москве. И внука Василия, сына Федора («член семейства врага народа», ЧСИР – член семьи изменника Родины), тоже.
Будет еще тщетная попытка отпора в 1477 году, но Шуйский-Гребенка, полководец Новгорода, испугается и побежит сдаваться, а народ не выдержит долгой осады. Будет снят вечевой колокол, разрушено вече, отнято право судиться своим судом. Никаких посадников. Иоанн вывезет из Новгорода 300 возов добра, ограбит даже монастыри. А с 1481 года начнется ссылка «опальных народов». За 500 лет до Сталина новгородцев стали высылать в Москву (вместо Сибири, которая еще не наша; интересно, что Иван III рассматривает свое княжество как каторгу). И в Ярославль, и под Калугу, лишь бы подальше от Новгорода, который должен был стать как все. И вторая, и третья Пунические войны были проиграны. Рим пал, Карфаген возвысился. Скандинавская традиция стала бездомной и подпольной. Маленький город, Новгород, архитектурный рай для туристов, предмет экономических реформ Михаила Прусака. Голосует, как любая окраина: за коммунистов, ЛДПР, партию власти, отдавая демократам жалкие единицы. И это место стало пусто.
И дальше сильный центр железной рукой прошелся по регионам. После новгородского разгрома они и пикнуть не смели, сразу валились в ноги. В 1472 году присоединяют Пермь. В 1485 году в Твери появится князь Михаил, весь в своего великого предка, св. Михаила. Он заключит союз с Литвой, но сопротивляться уже не сможет. Скандинавская традиция никогда больше не выстоит в открытом поле. Тверь разгромят еще раз. И присоединят. В 1510 году без боя падет Псков. В 1517 году к Москве отойдет Рязань, и, наконец, завершит это триумфальное шествие автократии Чернигов – в 1523 году. Свобода утратит опору на регионы, будет завязано в узел все. И тогда прозвучит последний довод народов. Последний довод королей – война. Последний довод народов – самопожертвование и диссидентство. Когда между деспотизмом и свободой не остается ни лесов, ни полей, ни крепостных стен, ни ратников, между ними протискивается своим хрупким телом человек, пытаясь закрыть тоталитарную амбразуру. И с ним нельзя ничего сделать. Его нельзя взять штурмом, завоевать, присоединить. Здесь не помогут пушки и армии. Его можно только убить. Замучить. Казнить. Но если он умрет несломленным, тогда победы не будет.
При Иоанне III государство, казалось бы, одержало победу и всех сумело «собрать, воедино связать и единою черною волей сковать в Мордоре, где вечная тьма». Но именно с этого царствования начинается цепь поражений государства. Легко колоть молекулы, можно разорвать атом, но кварки не делятся. Личность – это кварк. В 1523 году замкнулось на Руси Кольцо Всевластия. И ровно через 2 года начались рейды «полиции мысли». Гонения за «мыслепреступления» на вполне мирных людей, которые согрешили Словом, а не Делом. Может быть, Василий III, сын Иоанна III от Софии Палеолог, был согласен с Герценом? «Где не погибло Слово, там Дело еще не погибло».
И на плаху в 1525 году пошел Иван Никитович Беклемишев, или Берсень (кликуха такая: «репейник»). Он жаловался на жизнь сначала у великого князя на заседаниях кабинета (был он небогатым дворянином, но дьяком, то есть первым интеллигентом на Руси; дьяки служили референтами, без них никакие дела не вершились). Ему не нравилось засилье греков из Византии и отсутствие свободной дискуссии, то есть «встречи» между советниками и великим князем. Он еще помнил Киевскую Русь и ее вольные нравы. Это был голос славянской традиции, ее партия в хоре, ее ария. Василий прогнал этого диссидента, и он пошел «на кухню» к Максиму Греку, инспецу и переводчику. Составился кружок: дел не планировали, но косточки Василию перемывали. Кружок разогнали; Максима заточили в провинциальный монастырь. Берсень пошел на плаху, но не раскаялся. И это было точкой отсчета. Отныне государство будет просить любви (согласно византийской традиции). Домогаться будут этого чувства и мытьем, и катаньем, и таской, и лаской. Будут предлагать пряник и показывать кнут. Ордынская и византийская традиции в четыре руки станут выжимать из подданных любовь к Большому Брату. Полюбят многие: станут ползать на коленях, заглядывать в глаза, душиться на похоронах, лепить статуи, ставить мавзолеи. Но славянская и скандинавская традиции все время, пусть раз в 50 лет, станут порождать тех, кто скажет «нет» и не полюбит, и не даст поцелуя без любви. Государство не будет знать счастья и покоя. И будет вечно искать «внутреннего врага». И так будет всегда.
ВОЛК НЕ ДОЛЖЕН, НЕ МОЖЕТ ИНАЧЕ
История считает быстро, как компьютер. Казалось бы, такой долгий исторический процесс, века, князья, потом цари, сплошное занудство; в XIV веке Русь сошла со столбовой европейской дороги, с будущей автострады, и поперла сквозь бурелом своим собственным, глубоко национальным оврагом – и вот вам начало XVI века, и даже до Василия III дошло. Хотя Василий этот звезд с неба не хватал. Тот самый Василий, сын вздорной и спесивой Софьи Палеолог (царица и сватья баба Бабариха в одном флаконе). Ради него Иван III лишил наследства своего способного внука от любимого сына. Ведь первая жена великого князя, Марья Борисовна Тверская, была милой, доброй и простой. И сын ее, рано умерший, оставил Ивану III отличного внука, князя-соправителя Дмитрия. Ожидающие нас неприятности могли наступить позже и в менее острой форме. Но Рок обычно находит себе орудия, и как ни бегай от судьбы, она все равно догонит. (Мало было Ивану III византийской традиции, бурлившей в его крови: он еще на этой традиции женился, взяв в приданое за немолодой и некрасивой Софьей злобу, непомерные амбиции, надменность и презрение ко всему славянскому миру, иногда пробивавшемуся травкой под ногами и воскрешавшему в памяти что-то чистое, зеленое, лесное, доброе, застенчивое, похожее на глоток воды из родника или полевые цветы на тихих лугах.) Повторилась буквально русская сказка: злая мачеха Софья возненавидела и сжила со свету внука Дмитрия, чтобы этот добрый молодец не помешал ее тупому и уродливому сыночку Василию. Две мачехи, Софья и История, работали в четыре руки и доработались до того, что к концу царствования Василия (он звезд с неба не хватал, но с автократическим своим ремеслом неплохо управлялся) стало очевидно: Русь, то есть Московское княжество, то есть Московская Орда, от Запада безнадежно и постыдно отстала. История – компьютер всегда последнего поколения, он ловко подсчитывает очки и проводит тестирование. Единый исторический экзамен для всех, и жаловаться некому. Вот только собрали все русские земли в один мешок, завязали веревочку и хотели убрать в кладовку, надеясь на благодарность потомков. Управились с Новгородом; хрустнули под московским смазным сапогом хрупкие сепаратистские косточки. Первые шаги в Котлован, по тоталитарной дорожке, за 200 лет привели к такому краху, что его не мог более игнорировать даже великий князь. Не диссидент, не путешественник с Запада, а глава этой с таким трудом выстроенной вертикали. С верхушечки ему было видней…
Василий, при всей благоприобретенной и наследственной державной спеси, понял, что нужно срочно догонять Запад, дабы над Россией не смеялись иноземцы (а ведь именно в тот момент, когда «свои» замолчали навеки, раздался спокойный, пренебрежительный, брезгливый, хотя и сдержанный от хорошего воспитания чужой смех с иностранным акцентом, не смолкающий до сих пор). Василий был прозорлив, он понимал, что сначала звучит смех, потом организуют экономическую блокаду и налагают санкции; ну а после, когда страна впадает в окончательное ничтожество, приходят иноземцы и звучит такой монолог: «Матка! Млеко! Яйки!» Так было до XXI века, когда впервые успешный и блистательный Запад утратил всякую охоту оккупировать, кормить, воспитывать и наставлять нищий, злобный и отсталый Восток. После залива Свиней в Латинской Америке, Вьетнама, Афганистана и Ирака на Востоке едва ли США и Европа еще раз рискнут спасать от самого себя самим собой угнетенное человечество. Но во времена Василиев и Иоаннов все было просто: veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил). Для исторических двоечников такой финал был очевиден и предсказуем. Все это раскусивший Василий оставил сыну Ивану Избранную раду, синклит реформаторов, которые должны были спасать державу и проводить первую в нашей истории вестернизацию. Эта Рада состояла не из царедворцев, но из интеллектуалов. Там были и свои Гайдар с Чубайсом, судьба которых оказалась после не в пример трагичнее судьбы наших собственных. Этих Гайдара с Чубайсом звали Сильвестр и Адашев. Просвещенный монах Сильвестр и просвещенный функционер Адашев, работник царской администрации.
