Второе ноу-хау было обретено в слободе. Царь вернулся и учредил опричнину, с одной стороны, свой КГБ, свою ВЧК, потому что опричники должны были разбираться с изменниками, на что они и носили у седла песью голову (государевы псы) и метелку (выметать крамолу). Заметьте, что у Сталина партия ассоциировалась тоже с орденом меченосцев. Но опричнина была еще и отчуждением власти от «земщины» – всей остальной страны. Земщина была только питательной средой для опричнины, ее грабили как хотели. Отныне и навеки российская власть будет иметь косвенное отношение к подданным, она будет чужая, «The Alien», сама по себе. Власть и народ (по идее ее делегирующий) расходятся и более уже не сойдутся. Учрежденная Сталиным в нищей стране система спецдач, спецбольниц, спецсанаториев, спецдомов на набережной и спецраспределителей действовала до последних дней КПСС (и в случае необходимости обслужит любую партию власти, если опять понадобятся специкра и спецколбаса). Это не называлось опричниной, но было ею.
Избыточность, нефункциональность, безумие репрессий и при Иоанне, и при Иосифе тоже очень хорошо помогали усваивать реалии новой жизни. Наглядность – золотое правило дидактики, как сказал Ян Амос Коменский. Убивали семьями, родами, поколениями. А так как у Ивана Грозного не было лагерей для ЧСИР (членов семейств изменников Родины), то приходилось уничтожать их на месте. Жен обычно топили в реке, а дети тоже не оставались мстить за родителей. В уже смиренном Новгороде царь свирепствовал десять дней, не разбирая вины и имен; по двенадцать часов подряд пытал и казнил простых жителей сотнями, тысячами. Это была даже не зачистка, а ликвидация. Семь дней потом широкий Волхов тек кровью и из него нельзя было воду пить. Тот же разгром ждал Тверь. Убивали и грабили, грабили и убивали.
Царь вел себя хуже «языческого царя» Навуходоносора. И он, и Сталин были по стилю завоевателями, поэтому они и искали врагов вокруг себя до последнего вздоха. Когда Иван IV решил побаловать москвичей большим шоу – публичной мучительной казнью пятидесяти «врагов народа», он не нашел зрителей, потому что население все попряталось по погребам и чердакам. Москвичи решили, что их зовут на смерть, потому что царь решил покончить со столицей, как с Новгородом и Тверью. Пришлось опричникам от имени царя давать населению честное слово, что ничего им не будет: посмотрят на казнь и пойдут домой. Таковы были отношения между государем и народом. И, как это водится у всех «вертикальщиков», защитники они хреновые: у Ивана IV хан сжег Москву, а царь сбежал, спасая лично себя. К тому же царь сначала полез на «Германы» – Польшу и Ливонию завоевывать, а потом с треском проиграл войну Стефану Баторию, которого поляки избрали на трон за военные и политические дарования. Хорошо еще, что Сильвестр и Адашев были сосланы сразу после возвращения из слободы (по нашей шкале это был еще 1933-й или 35-й год, когда давали «детские сроки»). Они успели умереть в скитах и камерах. До пыточного следствия, до нечеловеческих казней. В отличие от великого полководца Михайлы Воротынского, гордости страны, не доехавшего до дальнего острога, погибшего по дороге от последствий пыток огнем.
А где было гражданское общество? Лучше не спрашивайте. На коленях, на карачках, у царских сапог, которые оно целовало 50 лет подряд и так вошло во вкус, что уже не может обходиться без вкуса начальственных ботинок.
Сначала оно с воплями и слезами поперлось к Ивану в слободу, дабы умолять его вернуться и не бросать народ, обещая за это не вступаться за всех, кого царь захочет казнить.
А потом вспомним, как сталинский синклит ничтожеств, размазывая сопли по своим рылам, умолял его вернуться на престол в Кремль, откуда он сбежал в Кунцево сразу после нападения на СССР Девлет-Гирея ХХ века – Гитлера.
Со Сталиным этот инцидент произошел, так же как и с Иваном Грозным, дважды. Еще раз – во время похорон, и мне совсем не жалко тех «холопей», которые рыдали и давились за право приобщиться к гробу тирана.
Иван IV умер «при должности», в своей постели (как и «чудесный грузин»), и был оплакан. А великий историк Карамзин записал в своей истории, что «русские гибли, но сохранили для нас могущество России, ибо сила народного повиновения есть сила государственная». Записано это в благополучные пушкинские времена! Но Иоанновы уроки пошли впрок. Навсегда. Произошла мутация, в России стали рождаться орки с нормальным телом, но с искалеченной душой. Катастрофическая деградация страны в XVI веке стала необратимой. Отныне история России – история провалов ее вестернизации. Но двое «выродков», то есть нормальных людей, неподвластных времени и окружению, встали у Истории на дороге. Митрополит Филипп Колычев и бывший друг царя Андрей Курбский. Филипп Колычев был некогда настоятелем на Соловках, он завел там образцовое хозяйство, парники, теплицы, библиотеки. Чистая славянская традиция, традиция гуманная и взыскующая к стандартам Киевской Руси. Он обличил царя прилюдно, в праздник, в Казанском соборе; отказал в благословении, назвал «сыроядцем», «Навуходоносором», «язычником». Царь был жалок, был побежден. Даже он не мог публично, на глазах у всех, казнить митрополита. Филиппу повезло: он дорого продал свою жизнь. Он выиграл свою личную честь и свое человеческое достоинство, а больше на Руси ничего выиграть нельзя.
Его казнят потом, когда трусливый клир низложит его и сошлет в монастырскую тюрьму. Тогда приедет Малюта и тайно удавит, а официальная версия будет: угар. Но никто не поверит ей. Еще больший триумф будет ожидать Андрея Курбского, воеводу, интеллектуала, носителя скандинавской традиции. Он уйдет за флажки, хотя диссидентам положено ждать выстрела во время вечной охоты на свободную мысль. Ждать и «работать на благо». А он не стал. Под Дерптом он перешел к литовцам и сдал армию, и стал служить Речи Посполитой, то есть Западу. Мой предок, воевода Дерпта, Михаил Новодворский, слава Богу, на него не донес, но попытался остановить со шпагой в руках, и Курбский убил его на дуэли. Правильно сделал: не надо никого призывать оставаться в стойле. Так ли уж не правы были генерал Власов и его РОА (Российская освободительная армия)? Надо ли служить тиранам и их рабам? Иван IV закроет границу и станет карать за эмиграцию смертью, но отныне на Руси возникнут два диссидентских течения. Одни праведники будут умирать за слово на месте, другие будут пересекать линии флажков и «клеветать на российскую действительность», как это делал Курбский, написавший на Западе первую подлинную историю России – историю преступлений, злодеяний, рабского молчания и государственного мучительства. Волки станут пробиваться в свободный мир, стремясь покинуть страну баранов, овчарок и пастухов. За флажки – можно и должно.
Волк не может, не должен иначе!
История пойдет своим чередом, и никто ее не остановит. И только волки научатся либо становиться у нее на пути и погибать под ее колесами, либо прыгать за флажки и из-за флажков с горечью наблюдать за страстным романом дракона и его еды.
НА ТОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ
Борис Годунов, сменивший в Кремле злобного и умного Иоанна и доброго, но неумного Федора, оказался менее чем посредственным реформатором. Дело даже не в царевиче Димитрии, от которого, кстати, России все равно бы не было проку, потому что уже было ясно, что он пошел в отца, в Ивана Грозного, так же, кстати, как и царевич Иоанн, старший сын тирана, убиенный отцовским посохом и так мелодраматично запечатленный Репиным, прямо-таки на уровне Дарьи Донцовой. Царские яблочки наследников падают недалеко от тоталитарных яблонек в том самом нашем дремучем саду, откуда уйти невозможно, потому что серафимов и херувимов с огненными мечами в этом саду полно, а вот с Древом Жизни или там Древом Познания Добра и Зла – большая проблема.
Никто из историков не знает, убивал Борис Годунов царевича или не убивал, а поэтам и романистам не стоит верить – они плохие детективы. Я, например, могу точно сказать, что в Скотланд-Ярде на Бориса Годунова нет более доказательного материала, чем пушкинская трагедия. А с таким «компроматом» и в визе не откажешь. Ведь Александр Сергеевич у изголовья не стоял, и материалов в его время было не больше, чем в наше. Хуже другое. О Борисе Годунове могли такое подумать. Конечно, тогдашняя русская прогрессивная общественность тоже у изголовья, как говорится, не стояла, но деяния Бориса она наблюдала с близкого расстояния, в конце его царствования опасаясь ежечасно стать объектом его внимания.
Когда пресеклась династия Рюриковичей, избранный Земским собором Борис Годунов, разночинец, зять тогдашнего наркома Ежова, то есть Малюты Скуратова, имел легитимность скорее президента, чем монарха, хотя и пыжился как мог. Россияне тогда, как и сейчас, не были демократами, любили сильную руку, ежовые рукавицы, величие, помпезность, сверхдержавность и хотели главу государства считать Богом, а не своим наемным работником (даром что избрали, а значит, и потребовать могли). Но Борис быстро сбыл с рук демократию, реформы, западничество и даже здравый смысл. Будучи народным избранником, он народа боялся как огня и поспешил замкнуться в своем золоченом величии. Он успел отправить дворянских отроков учиться за границу; но он же и потребовал от Запада их депортации на Русь (чего не получили и его «наследники»), когда отроки с успехом освоили науки и решили «остаться». Он сыскал детям иностранные престижные партии, но ему же та же демократическая молва приписывает убийство королевича, жениха дочери Ксении (безутешному отцу!). Общественные работы, гуманитарная помощь голодающим, кое-какие иностранные книги, открытие границ, временное снятие железного занавеса – вот и вся его скромная реформаторская обойма.
