Василий, при всей благоприобретенной и наследственной державной спеси, понял, что нужно срочно догонять Запад, дабы над Россией не смеялись иноземцы (а ведь именно в тот момент, когда «свои» замолчали навеки, раздался спокойный, пренебрежительный, брезгливый, хотя и сдержанный от хорошего воспитания чужой смех с иностранным акцентом, не смолкающий до сих пор). Василий был прозорлив, он понимал, что сначала звучит смех, потом организуют экономическую блокаду и налагают санкции; ну а после, когда страна впадает в окончательное ничтожество, приходят иноземцы и звучит такой монолог: «Матка! Млеко! Яйки!» Так было до XXI века, когда впервые успешный и блистательный Запад утратил всякую охоту оккупировать, кормить, воспитывать и наставлять нищий, злобный и отсталый Восток. После залива Свиней в Латинской Америке, Вьетнама, Афганистана и Ирака на Востоке едва ли США и Европа еще раз рискнут спасать от самого себя самим собой угнетенное человечество. Но во времена Василиев и Иоаннов все было просто: veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил). Для исторических двоечников такой финал был очевиден и предсказуем. Все это раскусивший Василий оставил сыну Ивану Избранную раду, синклит реформаторов, которые должны были спасать державу и проводить первую в нашей истории вестернизацию. Эта Рада состояла не из царедворцев, но из интеллектуалов. Там были и свои Гайдар с Чубайсом, судьба которых оказалась после не в пример трагичнее судьбы наших собственных. Этих Гайдара с Чубайсом звали Сильвестр и Адашев. Просвещенный монах Сильвестр и просвещенный функционер Адашев, работник царской администрации.
Вначале Иван IV был паинькой: любил жену Анастасию, много молился, много читал, слушал учителей из Избранной рады. Самовластие опасно для монарших, генсековских и президентских душ: в России часто бывало, что, начиная как реформатор, монарх кончал полным мракобесием. Византийская и ордынская традиции принимали его в свои теплые объятия и топили в холодной и мутной воде все «души прекрасные порывы».
Петр I, открывший окно в Европу, заодно распахнул дверь и в Азию: европеизация страны закончилась пытками и казнью для его единственного сына, и в этом он превзошел обскуранта и тирана Ивана IV, который убил своего старшего царевича (тоже Ивана) в порыве гнева, а потом хотя бы месяц плакал и молился у его гроба и даже помышлял об отречении от трона. Реформатор Годунов, отменивший ужасы времен Иоанновых и пославший дворянских отроков учиться в Европу, кончил двойной порцией казней, учреждением сети сексотов и принуждением подданных к особой молитве за свое здравие. После чего Самозванец все равно устроил опустившемуся до тирании Борису сплошной «заупокой».
С таким же результатом сворачивания вестернизации страны столкнулся Александр I, ученик Лагарпа, начавший со Сперанского и республиканских идеалов, а кончивший Аракчеевым и Магницким.
Даже Борис Николаевич Ельцин не избег общей самодержавной участи. Вначале – ликвидация огромного Союза, потом – война за крошечную Чечню; стоило приглашать в советники Галину Старовойтову, чтобы сменить потом ее общество на компанию высокопоставленных лакеев Коржакова и Барсукова… Так чего же требовать от Грозного, чьи университеты прошли за Кремлевской стеной?
Вначале Иван IV проводит либеральную церковную реформу, назначает Адашева и Сильвестра на самые высокие посты; губные избы неплохо смотрелись в качестве то ли полицейских участков, то ли баз и блокпостов ОМОНа; по крайней мере разбойничков ловить стало куда способней; институт первичных присяжных заседателей был представлен целовальниками. Казалось, что создаются некие земства и приближается мало-помалу час великих реформ Александра II, и не придется ждать до 1861 года. А почему бы и нет? Безродно-природные «почвенники» все время колют нам глаза Варфоломеевской ночью. Мол, у нас Иоанн Грозный, а в Западной Европе – Екатерина Медичи, Карл IX, истребление гугенотов, религиозные войны… Но конец XVI века во Франции – это великий реформатор Генрих IV, его вдохновитель Мишель Монтень, и сегодня актуальный философ-гуманист; это Нантский эдикт о свободе совести; это первая в Европе идея о социальных и экономических преобразованиях, потому что, снижая налоги и раздавая коронные земли, Генрих IV добился-таки своей заветной цели: «Чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям была курица в горшке». А ведь концы царствований Иоанна IV и Генриха IV почти совпадают. Но мы и в тот самый первый раз не ухватили Запад за хвост, как не ухватили его в этот, самый последний; европейская электричка от нас сбежит впервые в 1564 году, когда Иван Грозный забьется в Александрову слободу и предъявит «гражданскому обществу» Москвы и окрестностей свой ультиматум. Мы останемся ни с чем и поплетемся по шпалам в следующую, годуновскую эпоху, чтобы снова эту электричку упустить. И так будет всегда. Слово «всегда» понимаете ли?
Молодой Иоанн имел богатое и уже единое царство; абсолютную власть; умных советников из Избранной рады; прелестную жену, младенца-сына; он даже снискал военную славу, завоевав Казань, и мог купаться в ее лучах и получать любые почести. У него был друг и наперсник, один из лучших полководцев и писателей эпохи – Андрей Курбский, который сидел вместе с ним за книгами, ходил на Казань, парился в баньке и бегал по девкам. Правда, прекрасная Анастасия умерла рано, но ведь фильм Эйзенштейна, художественно правдивый, был исторически лжив, и никакая «царская тетка» не травила ядом «царскую жену».
У писателя В. Короткевича есть рассказ о белорусской ладье Харона, о загробном царстве и о страшной каре, которой там подвергается царь Иван Васильевич. На вопрос героя, долго ли еще ему страдать, тамошний белорусский Вергилий отвечает, что кара будет длиться до тех пор, пока на земле у него остается хотя бы один поклонник. Не скоро же успокоится грешная душа царя Ивана, тем более что его «alter ego», Иосиф Виссарионович, все еще собирает обильную жатву обожателей.
Из всех историков, сколько-нибудь известных, только Алексей Константинович Толстой признается, что у него перо выпадало из рук от негодования не на самого царя, а на общество, которое его терпело безропотно (это пока он собирал материалы для романа «Князь Серебряный», откуда широкие массы не очень квалифицированных слушателей и читателей только и могли почерпнуть представления о зверствах эпохи; потом последовали постановка в Малом театре и довольно попсовая, но подробно-жуткая экранизация: князю Серебряному было суждено сыграть роль путеводителя по кругам ада, созданного Иваном IV). Такой же путеводитель, элементарный и четкий, сработал Солженицын с «Архипелагом ГУЛАГ». А вот писатель Рыбаков со своими «Детьми Арбата» сделал «soft»-версию для слабонервных (не бог весть что, но лучше знать основные преступления века, чем бегать по неведению с портретами Сталина в руках).
Оба тирана, между прочим, на редкость идентичны и даже играют одну и ту же роль: репетиторов новой исторической истины. И, судя по блестящему усвоению материала социумом, оба были педагогами высшей квалификации, заслуженными учителями «Московии» и «СССР». Иван III и Ленин создавали систему координат нового мира, новый «Ordnung», они были Демиургами, Творцами, разрушителями и истребителями своей прежней среды обитания: до изменения рельефа, до замены состава атмосферы, до срезания почвы, до скальной основы. Иван III создал режим автократии, стерев остатки милой, несколько бестолковой, но вольной Киевско-Новгородской Руси. Ленин каленым железом Гражданской войны и красного террора выжег Российскую империю: казенную, помпезную, анахроническую, но все-таки эволюционировавшую и пригодную для жизни. Оставалось разъяснить населению, что ничего другого на его веку не будет. Иначе переселенцы могли бы подумать, что это просто экстремальный тур, и начать роптать. Если ты хочешь сделать из людей гвозди, забивай их в землю по плечи, бей молотом перемен по голове.
Репрессии Ивана III были функциональны: он карал сепаратистов, ослушников, диссидентов. Новгородский простой народ он не тронул, отняв только вольность, которую тот не сумел оценить и защитить, которую он предал. Это была умеренность (по будущим стандартам России). Поэтому и оказались возможными кухонные посиделки Максима Грека и Ивана Берсеня, за которые последний поплатился жизнью. Иван же Васильевич, кроме чисто технических достижений (новые варианты и способы пыток, в частности изобретение «огненного» состава, прожигавшего несчастную жертву насквозь и весьма похожего на напалм), сделал еще два политологических открытия. Первое открытие – это универсальная формула автократий, формула отношений государства и подданных, пригодившаяся потом и бросившему реформирование Борису Годунову, и Петру I, и Анне Иоанновне, и Павлу I, и Николаю I, и всем без исключения советским генсекам, да и нынешняя вертикальная власть не без пользы употребляет элементы этой расхожей истины. Но патент – за Иваном Васильевичем. «Мы, Князь и Государь Всея Руси, в своих холопях вольны; вольны их казнить, вольны их и миловать же». Это формула произвола, который сегодня называется «беспредел». Государство – не что иное, как вотчина государя, его имение. Нет ни права, ни долга, ни публичной политики. Только холопы и их барин, который даже Богу не обязан отчетом. Абсолют.
