Когда пресеклась династия Рюриковичей, избранный Земским собором Борис Годунов, разночинец, зять тогдашнего наркома Ежова, то есть Малюты Скуратова, имел легитимность скорее президента, чем монарха, хотя и пыжился как мог. Россияне тогда, как и сейчас, не были демократами, любили сильную руку, ежовые рукавицы, величие, помпезность, сверхдержавность и хотели главу государства считать Богом, а не своим наемным работником (даром что избрали, а значит, и потребовать могли). Но Борис быстро сбыл с рук демократию, реформы, западничество и даже здравый смысл. Будучи народным избранником, он народа боялся как огня и поспешил замкнуться в своем золоченом величии. Он успел отправить дворянских отроков учиться за границу; но он же и потребовал от Запада их депортации на Русь (чего не получили и его «наследники»), когда отроки с успехом освоили науки и решили «остаться». Он сыскал детям иностранные престижные партии, но ему же та же демократическая молва приписывает убийство королевича, жениха дочери Ксении (безутешному отцу!). Общественные работы, гуманитарная помощь голодающим, кое-какие иностранные книги, открытие границ, временное снятие железного занавеса – вот и вся его скромная реформаторская обойма.
Бориса, при таких-то его деяниях, обвинили даже в том, что он отравил свою любимую сестру Ирину, вдовую царицу доброго сына Грозного, Федора. Скажете – пусть? Но та же общественность ни в чем таком не обвиняла богобоязненного, блаженного Федора. А лживость Бориса, его двуличие и лицемерие были ведомы последнему холопу. Он выжил при Грозном и возвысился, а ведь митрополит Колычев пошел на Голгофу, а Курбский рискнул жизнью, чтобы перейти фронт и сдать свою армию литовцам. Гордые головы падали; ведь Ивану Грозному мало было лояльности и молчания, ему нужны были хвала, кимвалы, лесть, простирание ниц. А прав на такие почести у Годунова не было. Но хотелось, ох как хотелось. Трагедия всех выскочек на свете.
Народ сер, но мудр. Он все это видел. Видел изворотливость, трусость, хитрость. А комедия с престолом, которого он якобы не хотел и заставил себя просить, потупляя глазки и поджимая губки? Не один же Пушкин был шокирован… Неуверенности народ не любит. Даже холопы: они как псы – будут верно служить сильному хозяину, а того, кто их боится, сразу укусят. Боялся ли Борис разоблачения или конкурентов, но он постепенно дошел до сталинского маниакала: стал искать врагов у себя под кроватью, сильных олигархов (бояр) тихо удавил в камерах, разослал по острогам или отправил в ссылку, по поводу Димитрия и его горестной кончины так долго оправдывался через глашатаев, что даже Пушкин его обвинил. Qui prodest? Кому выгодно? Это страшный юридический вопрос. Устранение сына Ивана Грозного, законного наследника, выгодно было Борису. Смутное время начинается с Бориса. И это – последствие решения Ивана IV, отказавшего Русь пяти опекунам слабоумного (хоть и праведного) Федора. В числе опекунов был Борис. Он и закончил операцию, устранив Шуйского, Бельского и Мстиславского, а Захарьина просто отодвинули.
Престол заколебался, умы смутились, запахло жареным. Борис не распускал ни народ, ни олигархов-бояр, наоборот, он усердно создавал культ своей умной и ловкой личности с европейскими задатками, но шапка Мономаха была на нем с чужого плеча. И чем больше он заставлял себя любить и почитать, тем явственнее вылезала из-под его европейских манер византийская традиция и тем ничтожнее казалась личность правителя. Спецслужбы утроились, слуг заставили быть сексотами и доносить о господах. Борис даже выдумал ноу-хау: разослал по боярам особую молитву, написанную им лично, чтобы на ночь семьи молились за его здравие. Но такие меры госбезопасности опасность не ликвидировали: последовали природные катаклизмы, мор, глад, затмение – и это все тоже приписали греховности царя.
Гениальный политолог и природный пиарщик Григорий Отрепьев рассудил верно: именно такого правителя можно было сокрушить чудом и воскрешением Димитрия, написав на своих знаменах: «Чудо. Возмездие. Гнев Господень. Справедливость. Легитимность». Вместо выскочки и деспота Григорий мог предложить великодушие и царскую кровь. Добрый и законный царь – этого посула оказалось достаточно, чтобы стиснутая в течение нескольких веков гранитными берегами ордынской и византийской традиций традиция Дикого поля вырвалась на волю, устроила наводнение, затопила берега и снесла идейного этатиста-государственника, слабого строителя сильной державы Бориса Годунова. Народ отдался Смуте с упоенным облегчением, искупая века слишком усердного «рабьего» подчинения. Никто заранее знать не мог, что Самозванец предложит такую реальную и соблазнительную инициативу по выходу из вечного российского кризиса и власти, и народа, и развития, что предложенный им путь станет действительно альтернативным тому окольному, глухому и смертельному пути, который был намечен Иваном III и по которому Русь так далеко зашла, гонимая жестоким посохом Ивана Грозного.
Никакой царской крови, конечно, Григорий Отрепьев народу предложить не мог, но вместо мании преследования у издерганного, страшащегося разоблачения Бориса Григорий предлагал спокойствие, уверенность в себе, сознание своей миссии, веру в западнические и христианские идеалы. Начало Смуты сулило нам спасение. Бывает, что великие события происходят в результате случайности, стечения обстоятельств, недоразумения или маленького жульничества. США отстояли свою независимость отчасти и потому, что английский клерк, торопясь на уик-энд, не отдал на подпись министру указ о направлении в Новый Свет военного экспедиционного корпуса. Так что маленький обман с именем и правами все равно давно убиенного младенца Димитрия мог прорубить нам окно в Европу на век раньше нормы, задолго до Петра, и без жестокости и крови. Все эти долгие годы Смуты, начавшейся официально в 1605 году, когда имя Димитрия убило Бориса (еще одна улика), на Московской Руси (а другой уже не было) шла гражданская война, в которой поляки были только наемниками, свидетелями и наблюдателями от Европы. Если на Западе (или на Востоке) гражданская война зачастую становится процессом перетягивания каната из-под власти, денег, влияния (участвуют кланы, знатные дома, корпорации), то на Руси идет извечный, метафизический спор между скандинавской (с примесью славянской) традиции с ордынским и византийским тяжким бременем: за право на жизнь на воле, в светлом европейском тереме с балконом на море. Но каждый раз Орда и Византия возвращают нас в «заколдованный» дикий лес, где мало черемухи, зато много колдунов, серых волков, невиданных зверей, леших и прочей прелести. На кону – жизнь, и игра идет всерьез. Поэтому мы всегда погибали на «той единственной, гражданской», огонь которой в нашей степной, разгульной крови поддерживает традиция Дикого поля, и только окончательная победа скандинавской «темы» в нашей симфонии способна эту войну прекратить. Потому что этот западный «Гольфстрим» терпит в нашей истории поражение уже шесть веков подряд, но торжествующее большинство византийско-ордынского направления не в силах принудить к повиновению жалкие 4–5 % одержимых западников. Даже если все они падут на той «единственной, гражданской» и их снова зароют в пыльную и неласковую российскую землю неласковые «комиссары в пыльных шлемах».
И вот Григорий Отрепьев легко, одним жестом, бросает на кон свою судьбу и судьбу страны, чтобы проиграть и то, и другое. А народ? Народу было хорошо. Классно было народу. Когда надо помалкивать, он орал. Когда надо было говорить, он безмолвствовал. Смутное время – это была его отдушина, его антракт посреди скучных обязанностей, его звездный час. Собравшись в очень внушительную толпу, москвичи перепугали самого Бориса, который в этом сборище народа, задающего вопросы, не ставящего ни в грош земные авторитеты, увидел всадников Апокалипсиса.
Твердая воля Григория, помноженная на vox populi и на безволие Бориса, предопределила и участь несчастной династии, не успевшей осмотреться в Кремле. Никому уже не было дела до невинности и чистоты Федора, сына Бориса. И он, и его мать, дочь Малюты, заплатили жизнью за преступления главы семейства. То есть пошли туда, куда еще при Юрии и Иване Даниловиче стали уходить члены семейств «врагов народа», вернее, врагов власти. Григорий бы их не тронул, он не трогал и явных врагов, таких как Шуйский (Василий). Но олигархи (бояре) решили сделать ему сюрприз. Должностные лица, тогдашняя придворная номенклатура, лично арестовали царицу Марию и ее детей, а потом и удавили сына и мать, оставив в живых Ксению (которую потом Григорий поселил у себя во дворце; откуда и взялась гнусная сплетня о том, что он якобы ее обесчестил). Обольщение народа, сила традиции (той же, византийской, которую надо только оседлать – и она тебя сама повезет), желание бояр ухватить кусок пожирнее от новой династии – все это обеспечивало Григорию Отрепьеву беспечальное царствование. Ухватил волну – и катайся. Он мог бы мягко спать, сладко есть, наслаждаться лестью, переодеваться пять раз в день, менять фавориток. Пожалуй, народ стерпел бы и Марину Мнишек (терпел ведь он при Василии III мать Ивана Грозного, Елену Глинскую). Но, на свое несчастье, Григорий Отрепьев явился не пользоваться престолом. Он был не гедонист, а реформатор. Он пришел дать нам волю.
