Дженни резко села, прикрываясь простыней и в ужасе глядя на женщину, стоявшую в дверях. На другой половине постели Боб поспешно застегивал рубашку.
— Неужели ты думала, что он бросит меня ради тебя? — кричала женщина на Дженни. — Ты думала, ты первая, да? Он не рассказывал тебе, сколько раз я его так ловила? — В ее тоне появилось презрение. — Или ты решила, что он действительно тебя любит?
Дженни молчала.
— Скажи же ей, Роберт! — гневно приказала его жена. — Скажи, как ты сегодня домогался меня, а когда я отказалась, ты прибежал сюда. Скажи ей!
Дженни уставилась на него. Он был бледен и не смотрел на нее. Взяв пиджак со стула, он подошел к жене.
— Ты расстроена. Позволь, я отвезу тебя домой.
Домой. Дженни замутило. Их дом здесь — его и Дженни.
Он так сказал. Здесь они любили друг друга, здесь они были вместе. Но теперь он говорил о каком-то другом доме.
— Я всегда расстраиваюсь, Роберт, так ведь? Каждый раз ты обещаешь, что это не повторится. Но я-то знаю! — вдруг ее тон переменился и стал ледяным. — Ладно. Мы уедем. Но только после того, как ты скажешь ей.
— Дорогая, прошу тебя, — сказал он. — В другой раз. Не сейчас.
— Сейчас, Роберт, — жестко сказала она. — Сейчас — или весь мир узнает о том, что доктор Грант — шарлатан, бабник и делает аборты!
Он обернулся и взглянул на Дженни, съежившуюся на кровати.
— Вам придется уйти, мисс Дентон, — хрипло сказал он. — Видите ли, я не люблю вас. Я люблю свою жену.
И почти в тот же момент, когда за ними закрылась дверь, в одном из старых домов на другом конце города раздался взрыв. После того как пожарные вынесли из огня обугленные тела, они дали свое заключение. Жертвам повезло: они погибли еще до того, как начался пожар.
Чарльзу Стэндхерсту, богатейшему предпринимателю Америки, пошел восемьдесят второй год, когда он познакомился с Дженни Дентон. Это было в восемь утра весной 1936 года, когда он находился в операционной палате больницы Колтона в Санта-Монике. Он был пациентом, а она — старшей хирургической сестрой.
Ему зафиксировали ноги и установили экран, чтобы он не мог видеть нижнюю часть своего тела. Она появилась откуда-то сзади и, подойдя к его ногам, быстро подняла простыню.
На секунду его смутило то, как бесстрастно она рассматривает его интимные части. После пяти жен, бессчетных любовниц и сорока с лишним детей, из которых только восемь были рождены в браке, ему было странно, что кто-то может смотреть на него настолько отстраненно. Сколько жизни било из этого фонтана!
Она опустила простыню и взглянула на него. В ее умных серых глазах мелькнула искра смеха. Она все поняла.
Затем она подошла к нему с другой стороны и нашла пульс. Он внимательно смотрел на нее.
— А где доктор Колтон?
— Сейчас придет. Он моет руки.
Она отпустила его запястье и сказала что-то кому-то позади него. Он закатил глаза и увидел фигуру другой сестры. Почувствовав укол иглы в руку, он вновь взглянул на Дженни. Она уже вынимала иглу.
— Ого, а вы быстрая, — сказал он.
— Это моя работа.
— А я тоже быстрый.
В ее глазах снова появилась улыбка.
— Знаю. Я читаю газеты.
— Здравствуйте, мистер Стэндхерст, — бодро поздоровался вошедший Колтон. — Мы сегодня мочились?
— Насчет вас не знаю, док, но я — нет, — сухо ответил Стэндхерст. — Иначе меня не привезли бы в вашу мясную лавку.
Доктор Колтон рассмеялся.
— Ну, вам не о чем волноваться. Мы быстренько вынем камешки из вашей почки!
— Все равно, док, я рад, что это сделает специалист. Если бы я позволил оперировать вам, Бог знает, что вы мне вырезали бы!
Его сарказм не задел доктора Колтона. Они знали друг друга очень давно, и именно Стэндхерст одолжил ему почти все деньги на эту больницу. Колтон снова рассмеялся. К нему подошел хирург.
— Готовы, мистер Стэндхерст?
— Более или менее. Только не забудьте оставить что-нибудь для девочек, ладно, док?
Хирург кивнул, и Стэндхерст ощутил укол иглы в другую руку. Он повернул голову и снова увидел Дженни.
— Серые глазки, — сказал он. У его второй жены тоже были серые. Или у третьей? Он точно не помнил. — А вы не снимете маску, чтобы я мог увидеть ваше личико целиком?
— Боюсь, что доктор не одобрит, — с юмором ответила она. — Вот после операции я приду навестить вас. Пойдет?
— Прекрасно. Я чувствую, что вы прекрасны.
Он не заметил кивка анестезиолога. Дженни наклонилась к нему ближе.
— А теперь, мистер Стэндхерст, считайте вместе со мной от десяти. Десять, девять, восемь…
— Семь, шесть, четыре, пять, два, девять… — его губы двигались медленно, и все казалось таким уютным и далеким. — Десять, восемь, один, три… шесть… четыре… один… два.
Его голос затих.
Они увидели ее одновременно, как только хирург раздвинул края разреза: серую массу, почти целиком затянувшую одну почку и протянувшую длинные серые нити ко второй. Дженни подставила стекло под кусочки ткани, отрезанные хирургом, и передала его второй сестре для цитологического исследования. Ответ пришел быстро. «Карцинома. Метастазы».
* * *
На следующее утро, когда к мистеру Стэндхерсту в палату вошел хирург, пациент уже не спал. Не обращая внимания на телетайп, щелкавший в углу, он прошел к постели.
— Я пришел попрощаться с вами, мистер Стэндхерст. Уезжаю в Нью-Йорк.
Старик поднял глаза и улыбнулся.
— Эй, док, — сказал он. — А вам говорили, что ваш отец был портным?
— Да, мистер Стэндхерст, мой отец был портным.
— И он по-прежнему содержит магазин на Стэнтон-стрит? Я много о вас знаю. Вы были президентом общества защиты Сакко и Ванцетти, когда окончили учебу в двадцать семь лет. Вы и сейчас зарегистрированы как социалист, и на выборах президента, скорее всего, будете голосовать за Нормана Томаса.
Хирург улыбнулся.
— Вы много обо мне знаете.
— Конечно. Ведь не мог же я позволить, чтобы меня резал неизвестно кто!
— В таком случае я удивляюсь, почему вы не испугались. Вы ведь знаете, как мы, социалисты, относимся к вам.
Стэндхерст засмеялся было, но поморщился от боли.
— Черт! Я решил, что вы в первую очередь врач, а потом уже социалист. А почему вы не спросили, как я себя чувствую, док? Колтон заходил уже четыре раза и каждый раз спрашивал.
Доктор пожал плечами.
— К чему? Я и так знаю, как вы себя чувствуете. Вам больно.
— Чертовски больно, док. Колтон сказал, что мои камни были размером с бейсбольные мячи.
— Да, они были большими.
— А еще он сказал, что мне придется носить этот мешочек, пока почка не заживет.
— Да, вы будете носить его довольно долго.
Стэндхерст пристально взглянул на него и спокойно сказал:
— Знаете что, не кормите меня дерьмом. В могиле я буду его носить. И долго ждать не придется.
— Я бы так не сказал.
— Знаю, что не сказали бы, — ответил Стэндхерст. — Потому сам говорю. Слушайте, док, мне восемьдесят один год. В таком возрасте начинаешь чуять смерть. Так что не надо пудрить мне мозги. Сколько мне осталось?
Доктор взглянул в глаза Стэндхерста. В них не было страха, скорее — живое любопытство. И он быстро принял решение. Колтон выбрал неправильную линию поведения. А этот человек заслуживает знать правду.
— Три месяца, если не повезет, мистер Стэндхерст. Если повезет — шесть.
Старик и глазом не моргнул.
— Рак?
Хирург кивнул.
— Метастазы. Я полностью удалил одну почку и половину другой.
— Боли будут сильные?
— Да. Но мы можем контролировать их с помощью морфия.
— К черту морфий. Смерть — единственное, чего я еще не испытал. И я не хотел бы ее пропустить.
Телетайп внезапно застучал, и Стэндхерст, мельком глянув в его сторону, снова обратился к доктору.
— Как я узнаю, что конец близок?
— Наблюдайте за мочой в пакете, — ответил хирург. — Чем она краснее, тем ближе. Когда почка выделяет кровь вместо мочи, это значит, что рак захватил ее полностью.
Глаза старика оставались ясными и умными.
— Значит, я умру от отравления мочой.
— Возможно. Если что-нибудь еще не откажет.
Стэндхерст вдруг рассмеялся.
— Черт, док! Я ведь мог бы это сделать уже двадцать лет назад, если бы не бросил пить!
— Но сколько забавного вы пропустили бы! — со смехом ответил хирург.
— Вы, социалисты, наверное, объявите национальный праздник.
— Не знаю, мистер Стэндхерст. Кого нам тогда ругать?
— Найдете, — весело заверил его тот, — Херст и Паттерсон ведь никуда не денутся.
Хирург протянул руку.
— Ну, мне пора, мистер Стэндхерст.
— До свидания, док. И спасибо.
— До свидания, мистер Стэндхерст. — Глаза врача стали серьезными. — Мне очень жаль.
