— Так из-за чего же ты плачешь?
Она закрыла глаза, слишком измученная, чтобы далее сопротивляться моему напору.
— Из-за того, что несла эта женщина. К сожалению, у меня прекрасная память на подобные вещи.
— На какие?
— Это чудовищно, — проговорила она. — Это постыдно. На самом деле ты прав. В редакции журнала, где я когда-то работала, была одна девушка. Это случилось еще до рождения Фебы. Она мне очень нравилась, мы были коллеги и примерно одного возраста. Очень славная девушка, не то чтобы близкая подруга, но очень хорошая знакомая. Как-то раз мы с ней оказались в Пюстершире — работали над серией фотографий, и я сказала ей: «Джоанна, давай поедем к нам, я тебя приглашаю погостить», потому что Чадли был неподалеку от того места, где мы снимали. И она осталась у нас в доме на пару дней. И моя мать сказала мне, я думаю, Джоанна в то мгновение даже могла находиться в доме, но, к счастью, она была достаточно далеко, чтобы услышать нас, а я должна добавить, что Джоанна — еврейка…
— Вроде меня — с безошибочно узнаваемыми генетическими особенностями…
— Моя мать не преминула заметить это, я так думаю. Во всяком случае, она сказала мне в точности то самое, слово в слово, что произнесла сегодня эта женщина в ресторане. Будто сняла эти слова у нее с языка. Я совсем забыла об этом случае, постаралась выкинуть его из головы, но сегодня снова вспомнила о нем, когда услышала фразу, сказанную этой женщиной: «От них исходит такой странный запах!» Может, моя мать сказала такие слова потому, что случайно заглянула в спальню Джоанны, а может, она ничего плохого и не имела в виду, — ах, сейчас я уже ничего не понимаю, и мне очень трудно разобраться во всем этом, и, черт побери, я хотела бы напрочь обо всем забыть, как будто этого никогда и не было.
— Итак, ты была не совсем точна, сообщив мне за обедом, что только сумасшедшие могут говорить такие вещи. Ведь твою мать сумасшедшей никак не назовешь.
Она тихо ответила мне:
— Я была неправа. Я была неправа, хотя знала об этом… Я же сказала тебе, что мне стыдно за свою мать. Она думала так и сказала то, что думала, — разве это безумие? Я не знаю. Стоит ли нам дальше развивать эту тему? Я так устала!
— Значит, именно поэтому в тот вечер перед моим отъездом, когда ваши хорошо воспитанные английские либералы на все корки бранили сионизм и нападали на Израиль, ты вскочила с места и начала размахивать руками?
— Нет, вовсе не поэтому. Я просто высказала им что думаю.
— Но как ты жила с такой тяжестью на душе? На что рассчитывала, когда выходила за меня замуж?
— А как ты жил со всем своим грузом? На что ты рассчитывал, когда женился на мне? Пожалуйста, давай не будем начинать подобную дискуссию. Она не только ниже нашего достоинства, она ничего нам не даст. Ты просто не должен рассматривать все на свете в еврейском контексте. Скажи, это результат твоего посещения Иудеи на выходных?
— Скорее, это проистекает из того, что я никогда раньше не жил в христианском мире.
— Разве Соединенные Штаты стали строго охраняемым заповедником для евреев?
— В Штатах я никогда не сталкивался с подобными вещами. Никогда в жизни.
— Значит, ты жил там, как в коконе. Я не раз слышала подобные заявления в Нью-Йорке.
— Да? И что же ты слышала?
— Ах, «они мертвой хваткой вцепляются во все, что можно, — и в культуру, и в экономику», и так далее, и тому подобное, обычная болтовня. Мне кажется, в Америке такие разговоры ведутся даже чаще, чем здесь, потому что там больше евреев и потому что они не так выделяются из толпы, как английские евреи. Английские евреи всегда в осаде, потому что здесь их очень мало. В целом, они воспринимают подобные вещи как досадную помеху. Но в США евреи выступают открыто, они борются против этого, они заметны повсюду, и вследствие этого, я тебя уверяю, появляются такие люди, которым это не нравится, и они выступают против евреев, когда тех нет поблизости.
— А что же происходит здесь, в стране, где я теперь живу? Что ваш народ думает о нашем народе?
— Ты нарочно хочешь, чтобы я расстроилась? — спросила она. — Ты заводишь меня, после того как это случилось с нами обоими?
— Я только хочу выяснить то, чего я раньше не знал.
— Но у тебя все раздувается до гипертрофированных размеров. Нет, я больше ничего тебе не скажу, потому что все, что бы я ни говорила, оборачивается против меня, и ты снова начинаешь нападать на меня.
— Что твой народ думает о нас, Мария?
— Он думает вот что: почему это евреи поднимают такой хипеж из-за того, что они — евреи? Вот что они думают, — отрезала Мария.
— Неужели? А ты тоже так думаешь, Мария?
— Иногда это приходило мне в голову.
— Я этого не знал.
— Надо сказать, что это очень распространенные чувства и мысли.
— Какое именно значение ты вкладываешь в слово «хипеж»?
— Зависит от точки отсчета. Если ты вообще не любишь евреев, то практически все, что бы ни делал еврей, воспринимается как типично еврейское поведение. Как манера, от которой им следовало бы отказаться, потому что так утомительно и скучно наблюдать, как они ведут себя по-еврейски.
— Ты можешь привести пример?
— Мне не нравится эта идея, — сказала она. — Решительно не нравится.
— Продолжай.
— Хватит с меня. Больше не буду ничего тебе отвечать. Я не способна защитить себя от людей, которые набрасываются на меня как с цепи сорвавшись.
— Скажи, что такого скучного ты видишь в евреях?
— Все или ничего? Не так ли? В нашей беседе мы не находим точек соприкосновения. Сегодня ты либо источаешь мед, либо мечешь громы и молнии.
— Я не мечу громы и молнии — я в смятении, и причина ясна: мне никогда раньше не приходилось сталкиваться с подобными вещами.
— Я не первая женщина нееврейского происхождения, которая замужем за Натаном Цукерманом. Я его четвертая жена.
— Совершенно верно. И все же я никогда раньше не влезал по уши в проблематику смешанных браков. Ты действительно моя четвертая жена, но ты первая из той страны, о которой я практически ничего не знал, если рассматривать эту проблему с точки зрения моего личного благополучия. Скука, ты говоришь? Это знак, которым, как я думаю, отмечены высшие слои английского общества. Им это больше подходит.
Скучные, нудные евреи? Ты должна объяснить это мне. Если судить по моему опыту, обычно становится скучно без евреев. Скажи мне, что такого скучного в евреях для англичан?
— Я непременно скажу тебе, но только если ты будешь говорить спокойно, в рамках доброжелательной полемики, и не будешь затевать вместо этого бессмысленную, разрушительную и болезненную ссору, хотя я вижу, что ты очень хочешь развязать скандал вопреки тому, что я тебе говорю.
— Что такого скучного в евреях?
— Ну как бы это выразить… Меня отталкивают люди, — это только лишь мое личное ощущение, а не идеологически обоснованная позиция; я могу взять себя в руки и по твоему настоянию продолжить эту и так уже затянувшуюся беседу, несмотря на шабли и шампанское. Так вот: меня отталкивают люди, цепляющиеся за свою идентичность только ради самого понятия идентичности. Я не вижу в этом ничего, что было бы достойно восхищения. Вся эта болтовня об идентичности ни к чему не ведет: твоя идентичность начинается там, где ты перестаешь думать, — насколько я себе представляю. Мне кажется, что все этнические группы — будь то евреи или индейцы, которые считают, что они должны поддерживать традиции Карибского бассейна, — осложняют себе жизнь в обществе, где мы пытаемся жить в мире и согласии друг с другом, в той среде, которая сильносильно отличается от их среды.
— Видишь ли, хотя то, что ты говоришь, в каком-то смысле верно отражает суть дела, но выпячивание вашей самости начинает меня раздражать. «Мы» — это кто такие? Люди, мечтающие об идеальном, неразбавленном, целостном и незамутненном обществе, в котором не «воняло» бы другими нациями? Что есть, по-твоему, пропаганда однородности общества, как не очень тонкая форма английского трайбализма — стремления к племенному обособлению? Что для вас невыносимо? Национальные отличия? Это ты цепляешься за свою идентичность только ради нее самой, и судя по тому, что ты говоришь, ты ничем не лучше своей матери.
— Пожалуйста, не надо на меня кричать. Я не могу продолжать разговор с тобой, если ты орешь на меня. Я не говорила о том, что не выношу национальных различий. Конечно же, я толерантна по отношению к национальным различиям, если я чувствую, что они — подлинные. Когда люди становятся антисемитами, или начинают ненавидеть негров за то, что они черные, или становятся анти-все-на-свете на национальной почве, я презираю таких людей, и ты это знаешь. Единственное, что я говорила, — это то, что национальные различия не всегда кажутся подлинными.
