— Вероятно, да.
— И как вы думаете, о чем свидетельствовали бы те два журнала, если бы они вдруг нашлись? Не получилось бы в итоге что-нибудь около тысячи операций, которые вы сделали или на которых ассистировали?
— Пока я не увижу этого своими глазами, я ничего сказать не могу.
— Но вы согласны с тем, что сделали или помогали делать триста пятьдесят операций, как следует из этого журнала?
— Думаю, что это верно.
— И теперь вы признаете, что в вашем распоряжении был анестезиолог и что на самом деле вы никогда не делали сами обезболивания в операционной, как вы показали раньше?
— Я не помню.
— Теперь я попрошу вас снова раскрыть третью страницу вашего заявления в Министерство внутренних дел. Я процитирую ваши слова: «Я категорически отрицаю, что когда-нибудь делал операции здоровым мужчинам или женщинам». Вы писали это в сорок седьмом году?
— Тогда мне это помнилось именно так.
— И точно такие же показания вы дали здесь, в этом зале?
— Да.
— Откройте, пожалуйста, регистрационный журнал на семьдесят второй странице, найдите четвертую операцию снизу, сделанную Олегу Солинке, и расскажите об этой операции суду.
— Здесь написано… «Цыган… по судебному приговору».
— А какая операция?
— Кастрация.
— Это ваша подпись как хирурга там стоит?
— Да.
— Теперь будьте добры, откройте двести шестнадцатую страницу. Там в середине стоит греческая фамилия — Популос. Зачитайте, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным диагноз, описание операции и имя хирурга.
— Там тоже был судебный приговор.
— Кастрация, которую вы произвели, потому что этот человек был гомосексуалистом?
— Я… Я…
— Будьте добры, откройте теперь двести восемнадцатую страницу. Там, в самом верху, вы видите имя и фамилию женщины — вероятно, немки, некоей Хельги Брокман. Что там про нее говорится?
Кельно молча смотрел в журнал.
— Что же вы молчите?! — воскликнул Гилрей.
Кельно отхлебнул большой глоток воды.
— Верно ли, — спросил Томас Баннистер, — что у этой женщины-немки, уголовной преступницы, отправленной в лагерь «Ядвига», были по судебному приговору удалены яичники за то, что она занималась проституцией, не будучи зарегистрированной проституткой?
— Я думаю… это возможно.
— А теперь, будьте добры, откройте триста десятую страницу и найдите — сейчас скажу — двенадцатую строчку сверху. Там стоит русская фамилия — Борлацкий, Игорь Борлацкий.
Кельно снова молчал.
— Я бы посоветовал вам ответить на вопрос, — сказал Гилрей.
— Это кастрация умственно неполноценного человека по судебному приговору.
— Чем были больны эти люди?
— Ну, у этой проститутки, вероятно, была какая-нибудь венерическая болезнь.
— Разве в таких случаях женщине вырезают яичники?
— Иногда.
— Хорошо, тогда расскажите, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным, что это за болезнь — умственная неполноценность и каким образом ее можно излечить кастрацией.
— Это безумие, но немцы такое делали.
— А что это за болезнь — «цыган»?
— Германские суды приговаривали некоторых людей к кастрации как «представителей низшей расы».
— Теперь, пожалуйста, откройте двенадцатую страницу. Там, в нижней трети страницы, зарегистрирована кастрация некоего Альберта Гольдбауэра. Какой там диагноз?
— Судебный приговор.
— За что?
— За воровство.
— Что это за болезнь — «воровство»?
Адам снова ничего не ответил.
— Верно ли, что воровство было самым обычным занятием и что вы сами были к нему причастны? В лагере «Ядвига» этим занимались все, не так ли?
— Да, — хрипло произнес Кельно.
— Я утверждаю, что в этом журнале зарегистрированы двадцать случаев, когда вы по судебному приговору оперировали здоровых людей, пятнадцать мужчин и пять женщин, — кастрировали их или удалили оба яичника. Я утверждаю, что вы говорили неправду, когда здесь, в этом зале, сказали, что никогда не делали операций по судебному приговору. И вы делали такие операции, доктор Кельно, не ради спасения их жизни и не потому, что это были отмершие органы, чем вы оправдывались раньше. Вы делали это потому, что получали такой приказ от немцев.
— До сих пор я просто ничего не помнил про эти операции. Я ведь так много оперировал…
— Я полагаю, что вы бы и теперь их не припомнили, если бы не появился этот журнал. Теперь дальше, мистер Кельно. Кроме ампутации семенников и яичников, при каких еще операциях вы применяли спинномозговую блокаду?
Адам на секунду прикрыл глаза. У него перехватило дыхание. Ему казалось, что голос адвоката доносится до него откуда-то издалека.
— Так как же? — спросил Баннистер.
— При аппендэктомии, грыже, лапаротомии — почти при всех операциях в нижней части живота.
— И вы в своих показаниях говорили, что, помимо вашего личного предпочтения в пользу такого способа обезболивания, у вас почти или вообще не было средств для общего наркоза, не так ли?
— Нам много чего не хватало.
— Я утверждаю, что за месяц до десятого ноября сорок третьего года и за последующий месяц вы сделали почти сто операций — точнее говоря, девяносто шесть — на нижней части тела. Я утверждаю, что в девяноста случаях из них вы предпочли общий наркоз, а также прибегали к нему при десятках более простых операций — таких, как вскрытие нарывов. Я утверждаю, что у вас было достаточно средств для общего наркоза и в вашем распоряжении был анестезиолог, который мог его проводить.
— Ну, если так написано в журнале…
— Я утверждаю, что, как следует из журнала, вы выбирали инъекции в позвоночник только в пяти процентах операций на нижней части тела и при этом всегда писали в графе «Замечания», что делали предварительный укол морфия, — за исключением тех операций, которые проводились в пятом бараке.
Адам полистал журнал, потом поднял глаза и пожал плечами.
— Я утверждаю, — продолжал атаку Баннистер, — что вы говорили суду неправду, когда сказали, что предпочитаете спинномозговое обезболивание. Это предпочтение проявлялось у вас только тогда, когда вы оперировали евреев в пятом бараке, и вы не делали им никакого предварительного укола морфия — я думаю, потому, что вам доставляли удовольствие их страдания.
Хайсмит вскочил, но ничего не сказал и снова сел.
— Теперь, прежде чем перейти к вечеру десятого ноября, давайте выясним еще одно обстоятельство. Откройте, пожалуйста, третью страницу журнала и найдите там имя Эли Яноша, который был кастрирован за воровство и торговлю на черном рынке. Вы помните процедуру опознания в полицейском суде на Боу-стрит около восемнадцати лет назад?
— Да.
— Тогда некий Эли Янош не смог опознать вас, хотя и говорил, что хирург был без маски. Прочитайте, пожалуйста, в журнале фамилию хирурга.
— Доктор Лотаки.
— А если бы это были вы, — а вы тоже делали такие операции, — то вас бы выдали Польше и там предали бы суду как военного преступника. Вы это знаете, не правда ли?
Адам с нетерпением ждал перерыва, но судья Гилрей все его не объявлял.
— Будьте добры, откройте журнал на триста второй странице и прочитайте милорду судье и господам присяжным дату, которая там стоит.
— Десятое ноября сорок третьего года.
— Теперь, пожалуйста, зачитайте имена тринадцати человек, которые там стоят после имени Менно Донкера.
После долгой паузы Адам начал монотонный голосом читать:
— Герман Паар, Ян Перк, Ганс Гессе, Хендрик Бломгартен, Эдгар Беетс, Бернард Хольст, Даниэль Дубровски, Йолан Шорет, Сима Галеви, Ида Перец, Эмма Перец, Элен Блан-Эмбер и…
— Я не расслышал последнего имени.
— Тина.
— Тина Блан-Эмбер?
— Да.
— Я передаю вам список десяти из этих людей, которые выступали свидетелями на этом процессе. С учетом изменения нескольких фамилий в связи с переездом в Израиль или замужеством, это те же самые люди?
— Да, — произнес Адам шепотом, не дожидаясь, пока помощник Баннистера передаст ему список.
— Говорится ли там где-нибудь о предварительном введении морфия?
— Может быть, просто забыли записать.
— Говорится или нет?
— Нет.
— А кто делал эти операции? Чья подпись стоит там во всех четырнадцати случаях?
С балкона до Адама донесся крик Терри:
— Доктор!..
— Я утверждаю, что там стоит подпись Адама Кельно.
Адам на секунду поднял глаза и увидел, как юноша выбежал из зала.
— А что написано вашей рукой в графе «Замечания» после имен Тины Блан-Эмбер и Бернарда Хольста?
Адам только потряс головой.
— Там написано: «Смертельный исход в ту же ночь», не так ли?
Адам поднялся на ноги.
