— Там написано: «Смертельный исход в ту же ночь», не так ли?
Адам поднялся на ноги.
— Неужели вы все не видите, что это новый заговор против меня? Когда Тесслар умер, они подослали Соботника! Они хотят меня уничтожить! Они будут преследовать меня вечно!
— Сэр Адам, — тихо произнес Томас Баннистер, — позвольте вам напомнить, что это вы возбудили дело.
Сэр Роберт Хайсмит поправил мантию и бросил взгляд на присяжных — усталый, недовольный, но верный долгу британского барристера и готовый биться за своего клиента до последнего вздоха. Как обычно покачиваясь с носков на пятки, он поблагодарил присяжных за их долготерпение, а потом стал подводить итоги процесса, упирая при этом на существенное расхождение между тем, что написано в «Холокосте», и тем, что на самом деле происходило в лагере «Ядвига».
— Это расхождение составляет пятнадцать тысяч операций чисто экспериментального характера, выполненных без какого бы то ни было наркоза. Конечно, это мог бы сделать только безумец. Мы здесь выяснили, что сэр Адам Кельно не был безумцем — он был обычным человеком, попавшим в безумную ситуацию. Эту трагедию пережил бы каждый из нас, внезапно оказавшись во власти столь чудовищных обстоятельств.
Я не могу отделаться от мысли, способны ли мы здесь, в Англии, воссоздать в своем воображении кошмарную действительность лагеря «Ядвига». Мы слышали о некоторых творившихся там ужасах, но способны ли мы мысленно туда перенестись? Способны ли понять, как это может подействовать на сознание обычного человека… на ваше или мое сознание? Как вели бы себя в лагере «Ядвига» мы с вами?
У меня не выходят из головы опыты доктора Фленсберга, в которых человека вынуждали к повиновению. Сколько вольт может выдержать человек, прежде чем подчиниться воле злодея? Каждый из вас, кто когда-нибудь получал удар током, никогда этого не забудет. Представьте себе, господа присяжные, что вы сейчас не сидите в своей ложе, а привязаны к стулу, а напротив сидит ваш сосед по этой ложе, бок о бок с которым вы провели здесь весь этот месяц. Перед вами пульт с кнопками, я приказываю вам нажать на кнопку, и тогда этого вашего соседа ударит током. Какой силы электрический удар сможете вы выдержать, прежде чем нажмете на эту кнопку? Вы уверены, что проявите большое мужество?
Подумайте об этом, господа присяжные. Подумайте все, кто сидит сейчас в зале. Вы, репортеры, вы, адвокаты, все, кто прочитает об этом завтра или через много лет. Вы сидите на стуле, и электрический разряд пронизывает ваше тело. Еще один разряд, сильнее, и вы вскрикиваете. Еще сильнее, и вы чувствуете боль в каждом запломбированном зубе, в глазах, в половых органах, и еще сильнее, и вы корчитесь в судорогах, и у вас из носа и ушей течет кровь, и все силы вашей души изливаются в вопле о пощаде…
Допустим, на сегодня это все. Вы уже побывали на пороге смерти. Но завтра с вами будет то же самое, и на следующий день, и на следующий — до тех пор, пока и ваше тело, и ваше сознание не откажутся вам служить и вы не превратитесь в растение.
Вот что представлял собой концлагерь «Ядвига». Безумный ад, где было уничтожено всякое подобие нормального человеческого общества. А теперь вы, британские присяжные, должны решить, сколько таких мук способен выдержать обыкновенный человек и где лежит та грань, за которой он будет сломлен.
Перед нами врач, вся жизнь и работа которого была посвящена избавлению других людей от страданий. Если он и не выдержал высокого напряжения, под которое попал в этом безумном аду, то разве он не искупил свою вину перед всем миром? Если бы этот человек считал себя виновным, разве он обратился бы в суд с просьбой смыть позор с его имени? Заслужил ли он вечное проклятие тем, что был сломлен, испытывая муки агонии? Должны ли мы предать его проклятию, зная, что вся его дальнейшая жизнь была посвящена служению человечеству?
Адам Кельно не заслужил новых унижений. Возможно, что, оказавшись в этой ужасной ситуации, он, воспитанный в определенных социальных условиях, на мгновение решил, что одни люди менее полноценны, чем другие. Но прежде чем осудить его за это, давайте подумаем о себе. Адам Кельно сделал все, что мог, для огромного числа людей. А скольким евреям он спас жизнь! Если он и был вынужден пойти на компромисс с безумным врачом-немцем, угрозы которого постоянно висели над его головой, то он сделал это ради того, чтобы спасти жизнь тысячам! Не дай Бог, чтобы кому-нибудь из нас пришлось принимать такое ужасное решение.
А где были вы, дамы и господа, вечером десятого ноября сорок третьего года? Подумайте и об этом.
Мы знаем, не правда ли, что целые армии повинуются приказам убивать под предлогом защиты прав той или иной нации. И в конце концов, господа присяжные, когда Бог приказал Аврааму принести в жертву сына, тот тоже повиновался.
Адам Кельно должен получить значительное возмещение, и честь его должна быть восстановлена в глазах всего мира.
Томас Баннистер несколько часов подводил итоги процесса тем же мелодичным, негромким голосом, каким задавал вопросы свидетелям:
— В этом зале мы еще раз услышали, что христиане делали с евреями в середине двадцатого века в Европе. Это войдет в историю и станет самой мрачной ее главой. Конечно, главную ответственность за то, что произошло, несут Гитлер и Германия, но этого не произошло бы, если бы с ними не сотрудничали сотни тысяч людей.
Я согласен с моим высокоученым другом, что солдат приучают к повиновению, однако мы все чаще видим примеры того, как люди отказываются убивать по приказу. А что до истории Авраама, то все мы знаем, чем она кончилась: Бог с самого начала хитрил и в конечном счете так и не отнял у Авраама сына. Я не могу представить себе штандартенфюрера СС доктора Адольфа Фосса в роли Бога, точно так же как не вижу Адама Кельно в роли Авраама. И Фоссу не понадобилось проводить над доктором Кельно экспериментов в духе Отто Фленсберга. Доктор Кельно сам сориентировался в ситуации и не оказал ни малейшего сопротивления. То, что он делал, он делал без колебаний, без принуждения, без всякого запугивания. Вы ведь слышали его показания о том, как он отказался сделать заключенному смертельную инъекцию фенола… Что ему за это сделали? Как он был наказан? Он прекрасно знал, что врачей не расстреливают и не отправляют в газовую камеру. Он знал это!
Можно было бы ожидать, что человек, сделавший то, что сделал доктор Кельно, затаится, будет радоваться, что ему повезло, и попытается примириться со своей совестью, если она у него есть, а не станет почти двадцать пять лет спустя снова ворошить прошлое. Он поступил так, думая, что это сойдет ему с рук. Но увы, здесь всплыл регистрационный журнал операций, и ему пришлось снова и снова сознаваться во лжи.
Может ли кто-нибудь в этом зале, у кого есть дочь, забыть историю Тины Блан-Эмбер? У Тины были мать и отец, они пережили Холокост и узнали, что их дочь была убита, как подопытная морская свинка. И убил ее не врач-нацист, а поляк, наш союзник. Случись это с любым из нас, узнай мы потом, что английский врач погубил нашего ребенка в ходе бессмысленного, извращенного, зверски жестокого медицинского эксперимента, — мы бы знали, как поступить с этим врачом.
Я согласен с тем, что не бывает мест страшнее концлагеря «Ядвига». И все же, господа присяжные, бесчеловечное обращение человека с человеком старо, как само человечество. И если кто-то оказался в лагере «Ядвига» или в каком-нибудь другом месте, где его окружают бесчеловечные люди, это само по себе еще не дает ему права отбросить всякую мораль, всякую религию, всякую философию, все то, что делало его достойным имени человека.
Вы слышали показания нескольких других врачей из концлагеря «Ядвига» — двух женщин, благороднее и отважнее которых еще не доводилось видеть английскому суду. Одна из них — еврейка и коммунистка, другая — набожная христианка. Что произошло, когда Фосс пригрозил доктору Висковой пыткой электричеством? Она отказалась и приготовилась покончить с собой. А доктор Сюзанна Пармантье? Она была в том же аду — в концлагере «Ядвига». Припомните, что она ответила доктору Фленсбергу.
И вы слышали показания самого отважного из них всех. Самого обычного человеку, преподавателя романских языков в маленькой польской гимназии — Даниэля Дубровски. Человека, который пожертвовал своей мужественностью, чтобы кто-то моложе его получил шанс прожить нормальную жизнь.
Господа присяжные, бывают такие минуты, когда сама жизнь человека теряет смысл, если она направлена на то, чтобы калечить и убивать других. Есть моральная грань, перейдя которую человек теряет право считаться человеком. Это одинаково относится и к Лондону, и к концлагерю «Ядвига».
Эта грань была перейдена, и об искуплении такой вины речи быть не может. Антисемитизм — проклятие человечества, каинова печать, которая лежит на каждом из нас. Ничто из того, что делал Кельно до этого или после этого, не искупает сделанного им тогда. Он потерял право на наше сострадание. И я убежден, что за все им совершенное он может ожидать от британского суда только одного — нашего презрения и возмещения в размере самой мелкой монеты, какая только существует в этой стране.
