Дядюшка вдруг замолчал, лицо его стало сумрачно-торжественным. Он вздохнул и заговорил со страстью, громче прежнего:
– Так неужели нам, детям культуры и просвещения, нам, любителям и поклонникам всяческих искусств, надо непременно ждать метели, чтобы оценить прелесть русского самовара?! Неужели только в условиях дорожного неудобства способны мы понять, что есть на самом деле русский самовар? Неужели, лишь оказавшись в сотне вёрст от родного угла, способны мы по-настоящему насладиться его прелестным свистом, чудными формами, ароматным дымком?! О люди русские! Доколе же нам, уподобившись тому столичному глупцу и краснобаю, склоняться в благоговении пред всякой европейской безделушкой и в упор не желать замечать наших отечественных пизанских башен? Так посмотрите же пред собой! Вот он стоит перед вами, чудесный снаряд, сотворённый руками и сердцем великого народа, вложившего в него свою душу, как вкладывал он её в собор Василия Блаженного, в Китеж-град, в новгородские фрески! Так давайте же поклонимся ещё одному русскому чуду – народной русской душе, воплощённой в металле, ибо нет на свете души более чистой, широкой и – народной!
Он сложил руки на груди крестом и величественно склонил голову. Все, за исключением молодых и Клюгина, встали и поклонились самовару.
– Да здравствует русский самовар! – провозгласил Антон Петрович, поднимая чашку с чаем, словно бокал с вином.
– Ура! Ура самовару и его певцу – Антону Петровичу Воспенникову! – поднял чашку Красновский.
– Ну, Антоша, я от тебя лет десять ничего подобного не слышала! – качала головой тётушка.
– За самовара-батюшку! – басил дьякон.
– Святую правду сказал, святую правду! – повторял о. Агафон, вытирая выступившие слёзы. – Да и как сказал, Господи! Словно акафист читал!
– Антон Петрович, поздравляю! – Рукавитинов чокнулся своей чашкой с чашкой дядюшки. – Вы просто кладезь талантов!
– За самовар, за самовар, друзья! – не унимался дядюшка, чокаясь со всеми. – Выпьем сей чудный напиток во здравие меднопузого друга!
– За самовар, за самовар! – стали повторять все.
– За самовар! – с улыбкой произнёс Роман, поднимая чашку. Татьяна подняла свою, и они чокнулись.
– Правда, мой дядя – чудо? – спросил её Роман.
– Да, да! Они все чудесные! – восторженно заговорила она, отпив чаю. – Здесь всё такое чудесное, такое доброе! И он. И ты! Муж мой!
Они смотрели в глаза друг другу.
– Антон Петрович! – говорил Красновский. – После твоей тирады я, во-первых, по праву тамады присуждаю твоему тосту первый приз в виде этого чудесного торта, а во-вторых, слагаю с себя венец тамады!
Все засмеялись и зааплодировали, а Антон Петрович поклонился.
– Друзья, а не пора ли нам зажечь свечи? – спросила Красновская.
– И то верно! – встрепенулся дядюшка и крикнул: – Огня! Огня сюда!
Роман, Татьяна, да и многие сидящие за столом только сейчас заметили, что вслед за давно уж закатившимся солнцем спустились тёплые июльские сумерки.
– Неужели вечер? – изумлённо спросила Татьяна. – Так быстро?
– Да, Татьяна Александровна, это вечер! – заметил Рукавитинов, озабоченно глядя на часы. – Ещё час, и стемнеет, а у меня ещё многое не готово…
Он встал.
– Прошу прощения, Татьяна Александровна и Роман Алексеевич, друзья, я должен вас ненадолго покинуть.
– Николай Иванович, куда вы? – забеспокоились все.
– Секрет, секрет! – улыбался Рукавитинов
– А я догадалась! – воскликнула Красновская.
– И я! – сказала тётушка.
– Ну а я и подавно! – засмеялась попадья.
– Небось шутихи пускать? – мямлил Клюгин, громко прихлёбывая чай. – Видали уж не раз…
– Андрей Викторович, помалкивай, брат! – погрозил ему дядюшка. – Сюрприз есть сюрприз!
– Андрей Викторович, вместо того чтобы дезавуировать сюрпризы, помогли бы мне лучше, – Рукавитинов сошёл с террасы на землю, – а то мои помощники в этом деле весьма и весьма беспомощны.
– Ну отчего ж не помочь, – равнодушно хмыкнул Клюгин, с трудом вставая. – Ради такого дня я на всё готов…
– Отлично. Жду вас вон у того дуба.
Клюгин, пошатываясь, отошёл от стола, но вдруг нетвёрдым шагом приблизился к молодым, наклонился и прошептал:
– А самоварчик-то англичане изобрели!
И, усмехнувшись своей желчной, тяжёлой усмешкой, двинулся за Рукавитиновым.
– Он похож на ворона, – произнесла Татьяна, следя за неверными движениями сутулой клюгинской фигуры, – на подраненного ворона.
– Я его люблю, – сказал Роман, – даже больше других.
– Да. Я тоже начинаю его любить… – Она повернулась к Роману.
– Чай, чай, друзья! – гремел дядюшка. – Татьяна Александровна, Адам Ильич! Чай пить надобно горячим!
– Я уж и так отведал, – улыбался Куницын. – Как всё у вас славно!
– Чай пить – не дрова рубить! – смеялся Красновский.
– Чай не пьёшь – откуда силы возьмёшь? – вторила ему тётушка.
– Чай-чаёк хмель-хмелёк выгоняет! – хихикал Фёдор Христофорович, наливая чай в блюдце.
– Чай заварочкой силён! – качала головой попадья.
– Как почаёвничаешь – так и попляшешь! – басил дьякон.
– Не то, не то, друзья! – заговорил Антон Петрович. – Чай пей, да дело разумей!
– Отлично! – Красновский с наслаждением прихлёбывал из чашки.
Меж тем парни в кумачовых рубахах зажгли лампу и два шандала.
– Неужели уж день прошёл? – недоумевала Татьяна.
– Наш первый день. Первый.
– Первый! – повторила она, замерев. – Как это страшно звучит! Страшно и прекрасно!
– У нас с тобой всё будет первым, всё впервые.
– Я знаю, я знаю это. Но это меня и пугает, и радует.
– Меня тоже. Хотя… – он задумался, не отрываясь от её чудесного лица, – я люблю тебя так, что мне всё равно, что будет. Я готов ко всему. Ты понимаешь меня?
– Да. Хоть мне и трудно, но я понимаю, – ответила она.
Они улыбнулись друг другу.
Вокруг все с удовольствием пили чай и ели свадебный торт.
К террасе подошёл Гирин и осторожно покашлял в кулак.
– Что, Фаддей Кузьмич? – повернул к нему раскрасневшееся от чаепития лицо Антон Петрович.
– Антон Петрович, просят, значитца, мужички дозволения костерок запалить. Больно в горелки поиграть охота.
– Вот-вот! Это – дело! Палите, палите костры, солдаты Багратиона! – оживился дядюшка. – Чтоб басурман, так сказать, почуял силу… отсель грозить мы будем шведу…
– Значитца – можно?
– Жги, жги, брат! Пусть попрыгают, потешат Ярилу.
– Попрыгайте, а мы посмотрим!
– Formidable! Давно не видела эти прыжки через огонь!
– Только не сожгли бы чего невзначай…
– Зажигай, зажигай, молодцы! Порадуйте жениха да невесту, люди русские!
На лугу сразу же всё пришло в движение, столы опять понесли в сторону, кто-то побежал за дровами. Не прошло и четверти часа, как на лугу запылали два больших костра.
Бабы затянули песню, а молодые девки, взявшись за руки, стали водить вокруг костров хороводы.
– Как хорошо! – воскликнула Татьяна, неотрывно глядя на луг.
– Ещё бы, Татьяна Александровна! – гордо приосанился Антон Петрович. – Когда русский народ гуляет – это всегда хорошо! Лучше и быть не может!
– Мне хочется быть там, с ними! – произнесла Татьяна, вставая.
– Конечно, конечно! – подхватил Антон Петрович. – Друзья, Татьяна Александровна совершенно права! Она предлагает нам присоединиться к народу и повеселиться.
– Отлично! – заворочался, вставая, Красновский.
– Танюша, какая ты умница! – умилялся Куницын, любуясь стоящей Таней. Хмель сделал его ещё добрее и счастливее, глаза его слезились.
– Боюсь я этих мужиков! – со смехом встала Красновская. – Наденька, вы пойдёте?
– А как же! Будем прыгать через огонь, представляете?
– Impossible! Вы – и через огонь?
– А что! – оживился Антон Петрович, сходя с террасы. – Разбежится, прыгнет и растает, как Снегурочка!
Все засмеялись.
Крестьяне, видя, что молодые и гости Воспенниковых сошли с террасы, повернулись к ним и, расступившись, освободили проход к кострам.
