Роман - Сорокин Владимир Георгиевич

Роман взял Татьяну под руку, и они пошли первыми.

Крестьянская толпа шумно приветствовала их. Мужики, бабы, молодёжь – все кланялись, глядя с нескрываемым любопытством.

– Ну что, мужички, довольны? – громко спросил Антон Петрович.

– Довольны! Довольны! – дружно заговорили со всех сторон.

– А вы, бабы, довольны?

– Довольны, довольны, батюшка! – закричали бабы.

– Ну а коль довольны – что ж приутихли?!

Бабы засмеялись, и тут же одна из них – краснолицая, дородная – шагнула чуть вперёд и затянула:

Десятки крестьянских голосов сразу подхватили:

Близость поющей толпы подействовала на Романа, как и всегда, завораживающе, а Татьяна вся вздрогнула и замерла, сжав его руку

Бабы и девки пели, приплясывая и кружась, всполохи костров играли на их сарафанах и панёвах.

Вдруг баба, запевшая первой, взмахнула белым платочком и, не переставая петь, взяла за руку близстоящую бабу Та в свою очередь нашла руку своей подружки, а подружка с поклоном подала руку Лидии Константиновне. Лидия Константиновна с радостью приняла приглашение и левой рукой нашла руку Антона Петровича, который тут же схватил свободной рукой руку Надежды Георгиевны, которая, едва не вскрикнув, всё же нашла в себе силы протянуть руку Роману. Ему же не пришлось искать – их с Татьяной руки в этот день были неразлучны. Татьяна вздрогнула, словно почувствовала некий незримый ток, идущий по рукам, но, повинуясь правилам игры, тут же протянула свободную руку стоящему рядом Красновскому.

Баба с платочком тем временем двинулась к кострам, увлекая за собой хоровод. Крестьяне запели ещё громче, слитые воедино голоса колыхали ночной воздух:

Роман двигался как зачарованный, душа его растворялась в песне, он радостно сжимал руку Татьяны и смотрел вокруг, как ему было свойственно в подобные минуты – словно боясь что-то упустить из виду. А баба уже вела хоровод восьмёркой вокруг двух жарких костров, и взявшаяся за руки толпа послушно следовала за ней.

снова затянула ведущая, когда песня кончилась, и крестьяне дружно подхватили.

И песня пошла по новому кругу. Дважды обведя хоровод вокруг костров, баба засеменила к липам. Под ними было прохладно, и песня звучала глуше. Хоровод замелькал между стволами, оплетая их поющей пёстрой лентой.

– Барыня ты моя, сударыня ты моя! – голосила ведущая, обводя хоровод вокруг тёмных стволов и направляясь к кострам. Пёстрая людская лента струилась за ней. Вдруг, когда до костров оставалось шагов двадцать, ведущая пронзительно взвизгнула, отсоединилась от хоровода и, подхватив с боков подол панёвы, побежала к кострам.

Песня тут же стихла – по-видимому, большинство крестьян было готово к такому повороту.

Баба же с разбегу перепрыгнула через один костёр и сразу же – через другой, сверкнув над огнём кружевами юбки и крепкими икрами ног.

Едва она, отпустив подол, повернулась к остановившемуся хороводу, как крестьяне грянули:

Баба, что шла в хороводе сразу за ведущей, точно так же подхватила подол и, завизжав, побежала к кострам. Перепрыгнув через оба, она подошла к пританцовывающей ведущей и тоже стала пританцовывать, распевая: “Гори, гори ясно!”

Третьей в хороводе была Лидия Константиновна. Смущённо улыбаясь, она покачала головой, но крестьяне, видя её замешательство, запели громче, прихлопывая в такт. Антон Петрович что-то шепнул ей, она со вздохом подхватила своё длинное платье, обнажив тонкие голени в чёрных чулках, и неумело, по-женски побежала к кострам, вызвав ликование толпы.

Тонкие ноги перенесли её через костры, расплатившись с янтарным жаром лакированной туфелькой. Бабы подхватили тётушку под руки и под всеобщее ликование, смеясь и прихрамывая, она послала хороводу воздушный поцелуй. Антон Петрович не очень проворно скинул пиджак и, крикнув: “Асса, варвары!”, побежал к кострам, взмахнув руками и смешно согнувшись, перепрыгнул один, затем второй, потом оступился и повалился под ноги ловящих его тётушки и баб.

– Ура! – закричал Аким, и мужики подхватили.

– Гори, гори ясно! – снова разнеслось над лугом.

Настал черёд Надежды Георгиевны, и она, к всеобщему удивлению, перепрыгнула костры с девичьей лёгкостью и на радостях расцеловалась с поймавшей её в объятия тётушкой.

Роман понял, что теперь прыгать ему, и повернулся к Татьяне. Лицо любимой светилось детской радостью, она вся трепетала от счастья и была необыкновенно хороша в этот миг.

Роман обнял и поцеловал её.

– Гори, гори ясно! – гремело позади них.

– Прыгай, милый… прыгай! – шептали её близкие губы, отблеск огня играл в сияющих глазах.

И, повинуясь восторженному приказу этих счастливых глаз, Роман побежал к кострам.

“Я люблю её!” – успел подумать он, и пламя дважды мелькнуло под ногами.

– Ромушка! Милый! Жив! – обняла его смеющаяся тётушка, но он нетерпеливо повернул лицо назад.

Там, в темноте, под липой стояла Татьяна. Белое платье выделяло её из хоровода. Вот она двинулась и словно поплыла по лугу, приближаясь к кострам. Затаив дыхание, Роман следил за ней. Казалось, что некая невидимая волна несёт её на костры, а она стоит, отдавшись этой волне, чуть разведя руки. Вот платье её мелькнуло над первым костром, ещё несколько шагов, полёт, и – Роман сжал её в объятиях.

Толпа под липами дружно закричала.

– Люблю, люблю тебя! – шептал Роман в её волосы.

– Жива, жива тобой! – восторженно шептала она.

– Танечка! Танечка! – тянулась к ней Лидия Константиновна.

– Танюша! Браво! – ловил и целовал её руки дядюшка. – Эдакий антраша! Брависсимо!

– Лебёдушка, лебёдушка белая наша! – причитала баба, опускаясь на колени и целуя край Таниного платья.

Вдруг из-под лип донёсся слитный гул восклицания, тут же сменившийся смехом.

Все повернулись и увидели Красновского, распластавшегося на траве в трёх шагах от первого костра.