– У нас его и не было, экземпляра.
Днем я перезваниваю Уолтеру.
– Так если ни у кого нет экземпляра, значит, и соглашения нет? – спрашивает он.
– Долго ему придется сидеть?
– От пяти до пятнадцати. Сошлись на этом.
– Без суда?
– Поверьте мне, так лучше.
– Когда он выйдет, самое раннее?
– Года через три. Мы у него все-таки в долгу: этот израильтянин был хорошим уловом.
Поздно ночью я подъезжаю к синагоге и выгружаю халву на заднем крыльце. Оставляю записку: «Халва хорошая. Оставляю ее здесь, поскольку одному не справиться».
Пока я разгружаюсь, возникает раввин, незаметно вышедший из боковой двери. Он смотрит на меня с явным испугом, будто я – религиозный террорист, выгружающий взрывчатку у дверей синагоги.
– Да это же халва! – говорю я ему.
– Чего?
Знакомый раздраженный тон старого глухого еврея.
– Халва! – ору я как можно четче.
Он подходит ближе, я представляюсь братом Джорджа и вру:
– Недавно я тут делал одну работу, и мне часть платы выдали халвой. Я подумал, может, при синагоге есть раздача провизии.
– У нас есть школа для детей и летний лагерь для пожилых.
Вот сейчас как раз нужный момент. Мне удалось привлечь внимание раввина, и эту вот встречу я несколько месяцев назад и пытался организовать. Шанс получить хороший совет.
– Так как вы думаете, – спрашиваю я, – был Никсон на самом деле антисемитом или нет?
И сам себе удивляюсь.
– Никсон? – переспрашивает раввин.
Я киваю.
– Вы спрашиваете про Никсона?
– Да.
– Сукин сын он был, ненавидел всех, кроме себя. Но злит меня не он, а Киссинджер, никогда не умевший за себя постоять. Сдал он нас со всеми потрохами.
На стоянку заруливает полицейская машина.
– Падре, тут у вас все в порядке?
– Да, спасибо, – отвечает раввин.
Коп смотрит на меня с таким выражением лица, будто где-то меня уже видел.
– Ехали бы вы домой, мистер, – говорит он. – Дайте падре ночью поспать.
Он маячит рядом, пока я не прощаюсь с раввином, а потом едет за мной почти до самого дома.
Выполняя квест на звание приемного родителя, я записываюсь на прием к доктору Таттлу, психиатру. Это может показаться странным, но я никогда у психиатра не был, и потому к офису на первом этаже маленького стрип-молла приближаюсь с некоторым трепетом. Справа от его «номера» находится «Смузи кинг», слева – химчистка, а за ним – магазинчик сотовых телефонов. Окна кабинета закрыты широкими вертикальными металлическими шторами производства этак года семьдесят седьмого, в приемной темно, потолок обит звукопоглощающими панелями, пол покрыт сплошным ковром цвета овсяной муки. Шесть кресел с проседающими плетеными сиденьями стоят по два, как парочки. Стеклянный столик с грозящей рассыпаться стопкой журналов, мусорная корзина такая маленькая, что будто говорит: не бросайте в меня ничего. Усаживаясь, я замечаю в углу одинокое колечко «Чириос», а потом еще – целую кучку их, приткнутых к плинтусу, будто отодвинутых туда пылесосом. Много плакатиков с надписями вручную на бумаге и кое-как заламинированных скоч-лентой.
Если нужно в туалет, обратитесь в «Смузи кинг» и спросите ключ.
Если нужно заплатить за парковку, спрашивайте. 1 час бесплатно.
Психиатр открывает дверь и приглашает меня зайти.
– Таттл, – говорит он, пожимая мне руку.
Рука влажная, пахнет духами и спиртовым лосьоном. Я сразу замечаю у него на столе жидкость для мытья рук – образец от компании, производящей лекарства. Таттл невысок и тощ, преждевременно сгорбленный, макушка сверкает, лишенная волос, но окружена по всему периметру кольцом соломенной бахромы, более длинной, чем сейчас носят. На переносице роговые очки. Они все время сползают, и Таттл возвращает их на место, морща нос. В кабинете те же металлические жалюзи, что и в приемной, и было бы темно, если бы не дневное солнце, отражающееся от припаркованных на улице машин.
– Присаживайтесь, – говорит Таттл, показывая рукой на потертый диван.
Я смотрю ему за спину. На краю стола ровным рядом расставлены прозрачные чашки из «Смузи кинг», каждая наполнена меньше чем на четверть, одна желтая, одна розовая, одна фиолетовая. Манго, клубника и ассорти выстроились, как реактивы в лабораторном опыте. Стоит старый полупустой пятицентовый автомат с жвачкой, там есть что-то вроде грязноватого арахиса и стопок исписанной бумаги. Громко гудит кондиционер.
– Прежде всего немного информации: имя, адрес, телефон?
Я отвечаю.
– Кто ваш работодатель?
– Я сам.
– Страховка? Я не принимаю страховок, но за каждый прием буду давать вам счет, который вы можете предъявить для оплаты. Первый прием – пятьсот, продолжается час, последующие – сорок пять минут и стоят двести пятьдесят. Я – психиатр, но не соцработник и не психолог. – Он внимательно на меня смотрит. Очки, похоже, увеличивают – глаза у него огромные. – Какие лекарства принимаете сейчас? Лежали в стационаре?
Я сообщаю об инсульте.
– Есть у вас диагнозы, с которыми вы знакомы? Как вам описывали ваше состояние? Каким ведомством направлены?
– Мне назвала вас одна девушка из социальной службы, – отвечаю я, думая, что здесь как-то не совсем так, как должно быть.
– Вам нужно свидетельство для анализа на наркотики? То есть я должен смотреть, как вы мочитесь?
– Нет.
– Это хорошо. Когда я смотрю, как кто-то мочится, у меня возникает чувство, что мне тоже надо. На самом деле я в таких случаях вызываю одного из работников «Смузи кинг», чтобы он смотрел. Неприятно видеть на человеке его водопровод, если потом приходится расспрашивать, как у него с женой. Кроме того, я случайно знаю, что туалеты держат под наблюдением, так что у пациента мало шансов что-нибудь учудить. Но я ушел в сторону – речь не обо мне и не о «Смузи». Чем могу быть вам полезен? – Он опускает блокнот, кладет ногу на ногу и снова смотрит на меня. Морщит нос, чтобы поднять очки к переносице. – Я бы начал с вопроса: с какого рода людьми вам обычно приходится работать?
– Широкий спектр, от судебной экспертизы по ребятам, которые попали в неприятности, до вопросов сдерживания гнева у женатых мужчин. Попадаются пожилые дамы, которые хотели бы прожить жизнь иначе, и приличное число подростков женского пола, желающих умереть. А что привело сюда вас?
– Я подал заявление, чтобы меня утвердили приемным родителем, и мне нужно заключение психиатра. – Я протягиваю ему бланк. – Вы среди тех, кого рекомендует департамент социальной службы.
Он берет бланк и смотрит так, будто впервые видит.
– Это будет прямое направление недавно осиротевшего мальчика, имеющего некоторые проблемы в обучении.
– Вы были когда-нибудь под арестом?
– Нет.
– Любите ли смотреть порнографию?
– Не особенно, – отвечаю я. – Но есть один момент, – говорю я и для начала рассказываю ему о Джордже. Он внимательно слушает, как будто действительно слышит впервые. Либо он не читает газет, либо очень хорошо умеет скрывать то, что знает.
– Пусть тот и бросит первый камень, – говорит доктор, когда я проясняю свою роль в домашней катастрофе. – Итак, до всего этого, до последнего Дня благодарения, вы вели обычную жизнь. Ни интрижек, ни отношений вне брака?
– Самую что ни на есть обычную.
– А дети?
Я ему объясняю, как познакомился с детьми, как они оказались куда интереснее, чем я ожидал, и я их полюбил. Рассказываю в подробностях о путешествии в Вильямсберг.
– Сейчас состоите в каких-либо сексуальных отношениях?
– Да, с местной девушкой из очень хорошей семьи.
Говорю, будто хвастаюсь.
Он пожимает плечами, будто хочет сказать: «Откуда вы знаете?»
– Итак, этот мальчик, Рикардо, которого вы хотите взять на воспитание…
– Он выжил в той аварии, и дети брата хотят ему помочь, а тетка, на попечении которой он остался, выбивается из сил…
– Так почему вы думаете, что годитесь для этого?
– Хороший вопрос, – говорю я.
Он кивает.
– Мне этот мальчик небезразличен. Я много лет работал преподавателем. У меня есть время и силы, чтобы сосредоточиться и понять, что ему нужно и как это для него добыть. Я очень сожалею о том, что произошло, и очень хочу ему помочь преодолеть последствия.
– Вы будете посылать его в школу?
– Каждый день.
– А если ему нужна будет специальная школа?
– Я найду лучшую и буду бороться, чтобы расходы взяла на себя образовательная система штата, которая по закону обязана обучать всех детей, независимо от ограничений. В зависимости от исхода этой борьбы посмотрю, что смогу сделать.
– Будете ли вы при всем при этом иметь в виду усыновление?
– Дети хотели бы, чтобы я его усыновил. Не уверен, что того же хотят его родственники. Но, в общем, я буду иметь это в виду в дальней перспективе. Не такой это шаг, к которому я могу отнестись легкомысленно.
