Мадмуазель Моника, давая книгу, говорила, что Мегре еще надо почитать Мисиму[14], который сделал себе форменный харакири, после того, как его попытка встряхнуть людскую жизнь, вырвать ее из беличьего колеса мещанской обыденности, окончилась неудачей. Понятно, ее, склонную к суициду, привлекают такие книги. Еще она говорила, что все было хорошо, пока умы людей всецело занимали добывание пищи, стремление к безопасности и привлечение полового партнера. А теперь у людей все есть, хорошее или не очень – в принципе это не важно, – и они не знают, что с собой делать, не знают, что делать дальше. И придумывают, придумывают, придумывают потребности. Или с головой отдаются лицедейству и с увлечением играют труппа перед труппой, как труппа футболистов играет перед труппой болельщиков, а труппа болельщиков (как они любят выскакивать на поле, чтобы их лучше было видно!) перед труппой футболистов… И я не знаю, что с собой делать, не знаю, и потому хочу умереть, чтобы вообще ничего не знать…
Мегре вдруг показалось, что с этой книгой и Моникой что-то не так.
Что не так? Он стал вспоминать, при каких обстоятельствах девушка дала ему эту странную книгу, и потом рассуждала о себе, людях и Юкио Мисиме, желавшем гибели гибельной земной цивилизации. Восстановив в памяти события прошедшей недели – ровно столько книга находилась у комиссара – он вынужден был констатировать, что событие приема-передачи книги, как и все с ним связанное, в его памяти совершенно не отложилось.
Мегре закрыл глаза, чтобы очистить мозг от сиюминутного. И тут же в темноте сознания увидел головку Моники, лежащую на его плече, увидел, как целует ее в бархатную щечку, целует ее, говорящую:
– Жюль, я не знаю, что с собой делать, не знаю, и потому хочу умереть, чтобы вообще ничего не знать…
«Чертовщина какая-то! – потряс головой Мегре, чтобы изгнать из нее видение. – Я, старый хрыч, и Моника, почти девочка, У вас, комиссар, похоже и в самом деле «искажения памяти и ложные воспоминания». Но как, в таком случае, книга у меня очутилась? Сам взял из шкафа? Нет, не мог. Там одно старье типа «Петерса-латыша». Получается, что я действительно получил ее во сне? От нее получил? И каким-то образом она овеществилась?»
Пытаясь себе поверить, комиссар изрек последнюю фразу вслух.
Это не помогло, и он придумал, что книгу мог принести в его номер почивший комиссар Мегре. Другой Мегре. Сильный, здоровый, существующий во времени независимо от него. Другой Мегре, каким-то образом передающий ему свои мысли, заставляющий грустить о чем-то, вспоминать, задумываться. О жизни, искусстве и тьме других вещей прошедших мимо полицейской жизни. Наверное, почив, этот Мегре многое забыл, и теперь вот, пользуется, копошится в памяти и сердце предтечи, копошится, чтобы себя возобновить. Когда это копошение началось? Недавно, неделю или около того назад, ранним утром. В тот день он встал, подошел к окну, и увидел человека, стоявшего, как верноподданный, под Афиной, опирающейся на копье…
– И что ты в ней нашел? – спросил его тогда мысленно Мегре.
– Афина[15] – девственница, – ответил тот мысленно, продолжая смотреть на статую. – И в то же время богиня войны и победы. В этом дуализме – заповедная истина, пока от меня сокрытая…
А на следующий день этот человек, явившись к нему во сне, стал говорить…
Нет, хватит, надо с этим кончать, а то вконец помешаешься. Это все от вечерних уколов. После них крепко спишь, а, проснувшись утром, осознаешь, что большую часть ночи не спал, а тайно обследовал «Дом с Приведениями», беседовал тет-а-тет с Кассандрой, еще кем-то. Или занимался любовью с Моникой…
Мегре стало не по себе. Ему всегда становилось не по себе, когда не понималось толком то, что вокруг происходит. Чтобы хоть как-то отвлечься, комиссар встал, постоял у окна, походил по комнате, оказался у злополучного шкафа. Раскрыл одну створку, другую. Вытащил, наконец, брошюру, чуть выступавшую из шеренги толстых книг. Она, из серии научно-познавательных, называлась «Wormholes или Норы космических червей. Поморщившись: – И тут черви!», – вернулся в спальню, улегся, принялся вспоминать свою жизнь. Он всегда это делал, когда настроение становилось никудышным.
Сначала он вспомнил детство… Деревню Сен-Фиакр под Матиньоном. Старинный замок на холме… Отца-управляющего за конторкой… Коров, мычавших повсюду. Кюре, дававшего ему на завтрак яйцо всмятку и козий сыр.
Потом вспомнил молодость… Полицейскую…
Вспомнил свои подкованные башмаки. Худые, жадно впитывавшие влагу с парижских мостовых…
Вспомнил с улыбкой проституток, задиравших юбки, чтоб с бесстыдными выкриками показать ему свои белые задницы…
Вспомнил польку, очень похожую на Лиз-Мари Грез, официантку. Она делила с пятью головорезами номер гостиницы на улице Сент-Антуан и наводила их на дома богатеньких буржуа, вознаграждая телом тех, кто возвращался с хорошей добычей, вспомнил, как на очной ставке она влепила одному из них, звероподобному верзиле, хлесткую пощечину…
Вспомнил жену, заставлявшую его, пришедшего со службы, по несколько раз подряд мыть руки с содой, чтобы не принес домой дурную болезнь, как принес однажды блох…
Вспомнил бесконечные дежурства на дорогах, вокзалах, в больших магазинах – три года взад-вперед топтался, пока не стал «псом комиссара», то есть секретарем. Секретарем комиссара Сан-Жорж…
Нет, все-таки хорошо, что все так вышло.
Хорошо?.. Как же… Тысяча с лишним дел. Одно за другим, одно за другим.
Эти дела…
Дела, с годами становившиеся все более похожими друг на друга, столь похожими, что любая новизна вызывала изумление.
Эти дела, именно они, похожие друг на друга, как мыши, привели его сюда…
Увидев в воображении копошащихся мышей, Мегре принялся их считать и заснул. Ночью опять пришла Моника. И лежала с ним, горячая, и ласкала его, и что-то, смеясь, щебетала…
– Нет, надо обратиться к профессору, – решил он, покидая утром постель. – Как-нибудь обратиться. Хотя зачем? Ведь известно, что он скажет.
Он скажет:
– Некоторые из назначенных вам лекарств, оказывают побочное действие. К тому же в вашем возрасте галлюцинации – обычное дело. Они… как бы вам сказать… В общем, они есть побочный эффект воспоминаний, что ли, ностальгии по молодости, по здоровью, Это, во-первых. А во-вторых, скажите мне честно, комиссар, вы хотите от них избавиться? Вы хотите избавиться от галлюцинаций, в которых вам являются красивые девушки? Не хотите, вижу. То-то же.
10. Данцигер и еще один человек
Утром, бреясь, Мегре услышал мерный механический рокот, похожий на жужжание электрической бритвы. Пронизанный недобрыми предчувствиями, он подошел к окну, выходившему на восток, отдернул штору. На вертолетную площадку, примыкавшую к территории санатория с востока, садилась небольшая винтокрылая машина с надписью «Полиция».
Поместив эту картину в сознание, комиссар отметил, что небо над санаторием на большую свою часть очистилось от туч, но с долины дует ветер, обычный предвестник холодных затяжных дождей. Когда глаза, привлеченные движением, обратились на землю, он увидел тучную фигуру судьи Данцигера и еще одного человека, угловатого следователя с асимметричным лицом, фамилию которого Мегре никак не мог запомнить, хотя и встречался с ним десятки раз. Сопровождаемые двумя тощими как на подбор полицейскими, выбравшимися вслед за ними с носилками, судья и следователь, придерживая шляпы, направились к санаторию.
У ворот их поджидали профессор Перен, двое санитаров, все в белых халатах и электрокар, на котором лежало угловатое тело, облаченное в черный полиэтиленовый мешок, тело, долгие годы принадлежавшее месье Мартену по прозвищу Делу. Двое полицейских переместили его на носилки, понесли к вертолету. Судья Данцигер и следователь, фамилию которого Мегре никак не мог запомнить, с минуту поговорив с профессором, пошли по дорожке к служебному входу в «Эльсинор». За ними увязался Люка, неизвестно откуда взявшийся.
– А… Прятался за Персефоной[16], – догадался комиссар, посмотрев на скульптуру обнаженной богини, более других им оцененную за тонкость линий и точность форм. Когда судебно-правовая делегация приблизилась к зданию, Мегре отступил от окна: судья и следователь могли увидеть его в ночной рубашке и помахать рукой, как безмужней роженице, всеми забытой в родильном доме. Но ни судья, ни следователь не посмотрели в его окно, хотя, несомненно, знали, за которым из них бригадный комиссар обитает.
Сердце Мегре болезненно сжалось. Он понял: ни он, ни результаты проводимого им расследования их не интересуют, потому что они нашли преступника.
Назначили.
Положив таблетку нитроглицерина под язык, комиссар посидел на диване, пристально разглядывая репродукцию картины Эжена Делакруа «Битва при Тайбуре» – она висела на стене напротив. В очередной раз, не идентифицировав на ней ни единого трупа, решил вести себя как обычно. То есть, фыркая, умыться, почистить зубы, плюя на неоднократные призывы профессора чистить зубы после еды, а не сна, сделать упражнения, предписанные врачом по физической реабилитации, одеться в лучший костюм – серый, в полоску, из отличной английской шерсти – сходить на процедуры и завтрак.
