— Не могли бы вы изучить действие GB169 на сон крыс или мышей? — предложил он и передал мне небольшой флакон из желтого стекла, в котором находилось несколько граммов белого порошка — GB169.
— Проверьте на паре-тройке животных и дайте мне знать. Если будет интересный эффект, то мы разработаем детальный проект и подпишем контракт. Вы руководите единственной европейской лабораторией, где еще регистрируют сон крыс, и особенно мышей.
Так я стал тестировать это самое GB169 в период июльских отпусков, когда по вечерам оставался в лаборатории один.
В восемь вечера я вводил ничтожную дозу этого вещества двум мышам с электродами в коре и гиппокампе. Заодно испытывал и новый весьма совершенный исландский компьютер, позволяющий одновременно регистрировать электрическую активность мозга и анализировать частоту и амплитуду ритмов в коре и гиппокампе.
До полуночи гиппокампальный тета-ритм сохранял стабильную частоту восемь герц в ходе каждого периода парадоксального сна. Затем постепенно между тремя и семью часами утра амплитуда тета-ритма увеличилась почти на восемьдесят процентов, тогда как частота снизилась от восьми до четырех герц. Другие же параметры парадоксального сна (быстрая электрическая активность в коре, мышечная атония) не претерпевали значительных изменений. Исключительно большая латентность — шесть-семь часов — и длительность действия (более четырех часов) указывали на сложность взаимодействия GB169 с ГАМК-ергическим рецептором.
Это была большая удача, так как, похоже, что GB169 и была той самой молекулой, которая могла подавлять гиппокампальные механизмы генетического программирования в ходе парадоксального сна.
Оставалось только проверить действие GB169 на исследовательское поведение мышей линий А и В с одновременной регистрацией электрической активности мозга. Поскольку я хотел сохранить эти опыты в тайне, я вырывал и забирал с собой страницы из журнала с протоколами опытов, записями электроэнцефалограмм и диаграммы спектров мощности, распечатанные на бумаге, забыв, что все это сохраняется в памяти компьютера на жестком диске. Не думал я, что всего несколько месяцев спустя он будет украден!
— Prego, — сказал Джулио, — è finito il fango!
— Prego, Giulio, oggi, venti minuti!
— Va bene, Professore[36].
Оставшись в приятном тепле лечебной грязи, я вернулся в свой сон наяву, весьма удивленный яркостью собственных воспоминаний.
Я продолжал эти ночные опыты в Дионе в тиши лаборатории, освещенной только мерцанием красных и зеленых лампочек компьютера.
Я подтвердил на двух мышах каждой линии, что инъекция GB169 вызывает ожидаемую модификацию исследовательского поведения при условии, что она проведена в начале сна, то есть около двадцати часов[37]. Эффект становился еще более четким, если я вводил препарат последовательно в течение трех дней.
Наоборот, если другой группе животных инъекции делали утром в момент их пробуждения, то эффекта не было. После серии из последовательных четырех инъекций общая длительность воздействия на поведение достигала почти месяца. Столь долгое воздействие казалось просто невероятным! Несомненно, вещество GB169 необратимо связывалось с какими-то еще неизвестными рецепторами на уровне гиппокампа. Можно было предположить, что с помощью еще большего количества инъекций удастся добиться эффекта, который будет сохраняться на протяжении месяцев и лет, то есть (а почему бы и нет?) — на всю оставшуюся мышиную жизнь!
Однажды ночью, ближе к полуночи, когда я на полчасика покинул регистрационную установку и компьютер, в мой кабинет зашел наш университетский охранник, совершавший обычный ночной обход.
— Господин профессор, вы один?
— Естественно.
Я был в этом уверен, так как предпочитал работать тайно и каждый вечер, прежде чем начинать введение мышам GB169, обходил свою лабораторию.
— Странно, — сказал он. — Пять минут назад я видел, как кто-то вышел из вашей лаборатории с черного хода. Он прошел мимо главного подъезда, который я не закрывал, чтобы вы могли пройти к машине. По моему, это был мужчина. Я его окликнул, но он не остановился…
Кто же мог тайно проникнуть в мою лабораторию? Не иначе как кто-то из своих, так как дверь закрывается на кодовый замок, причем код меняется через день. Кто-то из тридцати научных сотрудников и технического персонала? Но у каждого свой план работы, зачастую весьма отличный от моего. Стажеры-иностранцы? На тот момент у меня их был целый десяток: три японца, два американца, два итальянца, русский, швед и чилиец. Кто же из них мог быть в курсе моих исследований? Обратить внимание на то, что у новых мышей электроды вживлены не только в кору, но еще и в гиппокамп? Что кто-то часто переставляет новый исландский компьютер с места на место?
С каждым из них мне доводилось общаться в неформальной обстановке, особенно на банкетах по случаю защиты диссертаций. Под воздействием белого вина или шампанского я не раз подтрунивал над собственной теорией генетического программирования. И некоторые сотрудники подхватывали этот тон и в шутливой форме критиковали основы моей теории. Может, мы и говорили о гиппокампальном тета-ритме. Но уж о существовании GB169 я точно никогда не упоминал! Если бы даже кто-то, будь он француз или иностранец, и захотел узнать о цели моих опытов, то как он мог это сделать? Флакон с веществом GB169 я всегда держу при себе, а записи электроэнцефалограмм, компьютерные спектрограммы и журнал с протоколами забираю и уношу после каждого опыта.
— Prego, Professore, finisca il fango, subito![38]
Джулио оторвал меня от размышлений в три тридцать. Погруженный в грязевую ванну, блуждая в лабиринте собственных воспоминаний, я полностью забыл про Муранеллу.
— Может, она явится мне в следующем сне? — подумал я, наконец-то засыпая, около четырех часов утра…
…Белая, молочно-белая июльская ночь в Санкт-Петербурге. На набережной Пирогова, облокотившись о парапет, я разглядываю русских военных моряков, несущих службу на крейсере «Аврора». Моряки стреляют из орудия…
Кто-то все сильнее и сильнее стучится в мою дверь, и я наконец просыпаюсь. Девять часов. Это массажист. Узник собственного сновидения, я не ответил на его телефонный звонок, и ему пришлось подняться в мой номер и разбудить меня, оторвав от такого сладкого сна! По его тревожному виду, сразу сменившемуся выражением облегчения, я догадался, что некоторые отдыхающие после фанго засыпают навсегда…
Вернувшись в номер после массажа, я попытался понять значение этого сновидения и его возможную связь с недавними событиями. Стук в дверь, очевидно, превратился в пушечные выстрелы крейсера «Аврора». Все это похоже на «сон о гильотине» Альфреда Мори. Этот человек, бывший в конце XIX века профессором «Коллеж де Франс», посвятил всю свою жизнь изучению сна и сновидений. Однажды ночью балдахин, висевший над кроватью, сорвался и упал ему на голову. Этот удар трансформировался в известный сон о гильотине. Пока он просыпался, ему казалось, что он видит очень длинный сон: как будто дело происходит во время Великой французской революции, его судят и приговаривают к смерти, перевозят на повозке к месту казни, поднимают на гильотину и привязывают, подставив его голову под нож…
Таким образом, весьма короткое событие вызвало целый онейрический спектакль субъективной длительностью в несколько часов. Этот сон (описанный в 1860 году, спустя более десятка лет после того, как он имел место) очень известен. Он показывает, как определенные стимулы из внешнего мира, вызвавшие в данном случае слуховые и болевые ощущения, могут включаться в контекст сновидения. Он, очевидно, демонстрирует, что в сновидении время «течет по-другому». На такой тип сновидений часто ссылаются сторонники представлений о «снах наяву». Согласно им, некоторые нейропередатчики, например, дофамин, во время пробуждения мимолетно воздействуют на лобную кору, «производя» таким образом сновидения.
Итак, отметив, что стук в дверь превратился в орудийные выстрелы, я не мог понять, почему он открыл в моей памяти хранилище именно русских снов? На какие «дневные остатки» это указывало? Может, на этот разговор на русском «Марлен» в телефонной будке, который так поразил меня вчера вечером? Или на другое событие, случившееся через несколько часов в грязевой ванне, когда я вдруг вспомнил о существовании русского стажера среди прочих иностранцев в моей лаборатории… Как, кстати, его звали? Сергей… Фамилия, которую я забыл, оканчивалась на «ов». Это был специалист по обработке биологических сигналов, проходивший двухлетнюю стажировку в моей лаборатории благодаря стипендии американского миллиардера венгерского происхождения Джорджа Сороса, выделившего средства для поддержки ученых бывшего советского блока.
