В тон ему я бодро ответил:
Я тысячу — не менее — принес поклонов вам!
Он потащил меня за руку в гостиную и усадил там, повторяя:
— Добро пожаловать, добро пожаловать, доктор Фахим! Вы оказали нам большую честь.
Затем он смолк, и лицо его приняло серьезное, даже строгое выражение. Вперив в меня испытующий взор, он произнес важно и торжественно:
— Дочь сообщила мне о вашем намерении жениться на ней. Это хорошо, но прежде, чем дать свое согласие на брак, я считаю своим долгом спросить вас кое о чем. Я вовсе не ищу для своей дочери светоч добродетели, но хочу, чтобы избранник был достоин ее. Я задам вам ряд вопросов, на которые прошу ответить четко и определенно. Имейте в виду, что провести меня вам не удастся. Я — человек проницательный, да и жизненный опыт у меня немалый. Поэтому в ваших интересах быть откровенным и рассказать мне о своих намерениях, ничего не утаивая.
— Боже упаси! Клянусь вам, в моих намерениях нет ничего дурного!
Но он остановил меня:
— Не перебивайте! Вы должны говорить только правду, всю правду, ничего, кроме правды. Вы поняли, чего я хочу от вас?
— Отлично понял, господин майор!
Сев прямо и гордо, по-петушиному выпятив грудь, он принялся засыпать меня вопросами, как дотошный следователь — преступника. Вопросы эти страдали отсутствием логики и, разумеется, не свидетельствовали о большом уме и проницательности. Говорили они лишь о старческом слабоумии.
Отвечая, я как мог приукрашивал себя, стараясь произвести на старика благоприятное впечатление. Я приписывал себе качества, которые могли ему понравиться, и, наоборот, отрицал все, что могло вызвать его недовольство.
Наконец он встал, обнял меня и поцеловал:
— Я горжусь вами, доктор Фахим! Вы именно такой, каким я вас считал. Моя проницательность не подвела меня!
Теперь я обратился к нему:
— Позвольте и мне, в свою очередь, расспросить вас, отца моей невесты, о вашей жизни и общественном положении.
Хлопнув себя рукой по коленке, он воскликнул:
— Конечно, пожалуйста!
Но не успел я задать и первого вопроса, как он пустился расписывать свои подвиги.
Можно было подумать, что передо мной сидит не старый учитель, а народный певец, прославляющий под аккомпанемент ребаба[14] — подвиги Абу Зейда аль-Хилали и Аз-Зинати Халифа[15].
Едва он кончил свой рассказ, я встал, обнял его и поцеловал:
— Горжусь вами, господин майор! Вы бесстрашный герой!
Вошедшая в этот момент Бахийя рассмеялась:
— Что за удивительная гармония чувств!
— У меня нет возражений против вашей свадьбы, — сказал Абдалла-бек. — Доктор Фахим — прекрасный человек! — И, расчувствовавшись, он добавил: — Теперь вы можете поцеловать мою дочь как жених. Но только один поцелуй, не больше!
Медленно и почтительно подошел я к Бахийе, которая стыдливо опустила глаза и покраснела, и коснулся ее лба мимолетным чистым поцелуем.
Мы сидели в гостиной со стариком и Бахийей, и скоро разговор зашел о Вафике.
— Ну, как он? Очаровательный малыш!
— Ему что-то нездоровится. Он в детской, — ответила Бахийя.
— О чем же мы думаем? — вмешался дед. — У нас в доме врач, пусть он посмотрит больного.
— Конечно, посмотрю. С большим удовольствием, — поспешно сказал я.
Мы пошли в комнату мальчика. Он сидел в своей кроватке и вместе с сыном бавваба мастерил что-то из бумаги. Вафик бросился обнимать меня и целовать.
Я достал из кармана коробочку со сладостями и протянул ему:
— Это тебе разрешает доктор.
— Только смотри не объешься, — сказала Бахийя.
И добавила уже более строгим голосом:
— Попробуй сам и нас угости.
Мальчик послушно стал угощать всех сладостями.
Я посадил Вафика к себе на колено и, приложив ухо к его спине, сделал вид, что выслушиваю его. Затем ущипнул мальчика за щечку и отпустил его со словами:
— Уж очень мама балует тебя. Отсюда все твои болезни.
— Я того же мнения, — важно произнес дед.
— Ну, а теперь, — сказал я мальчику, — можешь играть со своим приятелем.
Но Вафик закричал:
— Нет, я хочу играть с дедушкой в засаду!
— Сегодня играть ты не будешь, — строго возразила мать, — ты ведь нездоров! Дедушка с Османом прекрасно справятся сами.
— Да, да! — радостно закричал мальчик. — Пусть дедушка с Османом представляют. Только надо, чтобы и доктор с ними играл! И ты, мама, тоже!
— Я? Как же это можно?
— А почему нет? — вмешался я. — Мы все будем представлять, а Вафик — смотреть.
— Да, да, — подхватил мальчик, — вы все будете представлять!
Он подпрыгнул и повис на шее у матери, целуя ее. Ей ничего не оставалось, как согласиться.
Дед куда-то исчез и вскоре принес все, что нужно было для игры.
Мы с Османом должны были изображать отряд англичан, которому Абдалла-бек готовил свою знаменитую засаду.
На головы мы надели бумажные шлемы, опоясались жестяными мечами, и представление под руководством Вафика началось.
Бахийя развеселилась и скоро вошла в роль, всячески стараясь доставить удовольствие сыну.
В конце концов англичане попали в западню. Майор с мечом в руке врезался в самую гущу неприятельских солдат; он рубил направо и налево, и комната сотрясалась от топота и криков. Осыпаемый ударами, я вынужден был просить пощады. Бахийя поспешила мне на выручку, остановила побоище и извлекла меня из-под обломков. Вид у меня был самый плачевный.
— Все! Бой окончен! Враг сложил оружие!
Раздались победные возгласы и аплодисменты.
Все мы, включая Бахийю, выстроились в шеренгу перед «майором» и запели:
О родина моя — Египет, знай:
Ты — бесконечно близкий сердцу край!
Прекраснее земли на свете нет,
Прими же благодарность и привет.
За то, что дал нам полноводный Нил,
За то, что злаки щедро уродил,
Что ясен над тобою небосклон, —
За все тебе, Египет, наш поклон!
Затем отдали славному герою честь и получили приказ разойтись.
Провожая меня, Бахийя извиняющимся тоном сказала:
— Замучили мы тебя сегодня!
— Что ты, я так счастлив, что мог доставить радость. Вафику и тебе! Да и очень приятно иногда вспомнить детство и подурачиться.
Она сжала мне руку:
— У тебя доброе сердце, Фахим!
— Я люблю тебя, очень люблю!
Лицо ее осветила радостная улыбка. Мы стояли, не отрывая друг от друга глаз, охваченные сильным чувством. Вдруг она наклонилась к моему уху и прошептала:
— Наваим ждет тебя послезавтра…
— Скорее бы настал этот день!
Отныне мое время делилось между визитами к легкомысленной красавице Наваим и к моей невесте Бахийе — воплощению чистоты и скромности.
Теперь и я жил двойной жизнью. Мне приходилось готовиться к каждой встрече, чтобы не сбиться с роли.
Сначала мне казалось странным, что я так легко свыкся со своим положением. Но потом я понял, что просто подчинился неизбежному. Меня уже больше не удивляло, что моя возлюбленная воплощает в себе двух совершенно непохожих друг на друга людей.
И я подумал, что каждый человек, помимо собственной воли, в зависимости от обстоятельств, может надевать то одну, то другую маску.
Став официальным любовником Наваим, я получил ключ от ее квартиры и право приходить к ней в «свои» часы, и тут уж я мог развлекаться вволю.
Я приносил ей кофе, сахар, мыло и в начале месяца вручал домовладелице плату за квартиру. Все это я делал в точном соответствии с указаниями Наваим, получая от нее на это деньги.
Наша связь была циничной до предела. Одержимые страстью, мы без стеснения предавались чувственным усладам. Вместе с тем я сознавал, что с каждым днем все больше привязываюсь к Наваим. Я жадными глотками пил из чаши любви, думая загасить огонь, пылавший у меня в груди, но нежность, которую я испытывал к ней, непрестанно росла.
Став официальным женихом Бахийи, я получил возможность проводить с ней долгие приятные часы, овеянные возвышенным целомудренным чувством.
Вафик полюбил меня, и я отвечал ему тем же. Наша дружба крепла день ото дня, и порой мне казалось, что я уже давно стал членом этой семьи. Мальчик называл меня «дядей доктором». Я играл с ним, рассказывал ему сказки, мы загадывали друг другу загадки, и его звонкий смех, искренний и заразительный, звучал для меня лучше всякой музыки.
Абдалла-бек был со мной очень приветлив, он всякий раз встречал меня стихотворными экспромтами, казавшимися ему верхом остроумия, и донимал бесконечными рассказами о своих подвигах. Тем не менее он всегда находил во мне внимательного слушателя, не устававшего восхищаться его героизмом.
