Мистер Давидо посмотрел на него. Уолли дышал чуть слышно. Губы у него были плотно сжаты, по щекам катились слезы. Парикмахер намылил щеки повыше, и пена смешалась со слезами.
Жизнь Лавана Гольдмана в литературе
Пер. Л. Беспалова
Когда Лаван Гольдман поднимался по лестнице, повторяя в который раз доводы, почему ему сегодня вечером надо не вести жену в кино, а идти в вечернюю школу, он встретил соседку из квартиры на той же площадке, миссис Кемпбелл.
— Миссис Кемпбелл, смотрите. — Лаван протянул ей газету. — Еще одно! На этот раз в «Бруклин игл».
— Еще одно письмо? — сказала миссис Кемпбелл. — И как только это у вас получается?
— Им нравится, как я излагаю свои соображения на тему развода. — И он показал, где напечатано письмо.
— Прочту его позже, — сказала миссис Кемпбелл. — Джо покупает «Игл» по дороге домой. Он вырезает ваши письма. А то письмо, где о терпимости, показывал буквально всем. И все говорили, что чувства там прямо-таки замечательные.
— Это вы о письме в «Нью-Йорк таймс»? — Лаван просиял.
— Да, чувства в нем просто-таки замечательные, — сказала миссис Кемпбелл, продолжая спускаться вниз. — Что бы вам взять да и написать книгу?
Радость с горечью пополам была так сильна, что Лавана Гольдмана проняла дрожь.
— Всем сердцем желал бы, чтобы ваша надежда нашла осуществление, — крикнул он вслед соседке.
— Почему бы и нет, — сказала миссис Кемпбелл.
Лаван открыл дверь квартиры, прошел в коридор. Встреча с миссис Кемпбелл внушила ему уверенность. Он чувствовал, что она придаст красноречия его доводам. Вешая в коридоре шляпу и пальто, он услышал, как жена говорит по телефону.
— Лаван! — окликнула она его.
— Да, — сказал он нарочито холодно.
Эмма вышла в коридор. Малорослая, крепко сбитая.
— Сильвия звонит, — сказала она.
Он протянул ей газету.
— Мое письмо опубликовали, — с ходу сказал он. — Следовательно, сегодня мне придется пойти в школу.
Эмма стиснула руки, прижала их к груди.
— Лаван, — она повысила голос, — ты же обещал.
— Пойдем завтра.
— Нет, сегодня.
— Завтра.
— Лаван, — взвизгнула она.
Он не отступался.
— Это не принципиально, — сказал он. — Завтра идет та же картина.
Эмма метнулась к телефону.
— Сильвия, — кричала она, — ну как тебе это нравится, теперь он не идет в кино.
Лаван попытался было нырнуть в свою комнату, но жена оказалась проворнее.
— К телефону, — сухо объявила она.
Лаван нехотя поволокся к телефону.
— Папа, — сказала Сильвия, — ты же обещал маме пойти с ней в кино, а сейчас отказываешься, почему?
— Сильвия, послушай меня хоть минуту и не перебивай. Я не отказываюсь от своего обещания. Я только хочу отложить или отсрочить его до завтра, а она делает из этого проблему.
— Ты обещал сегодня, — вскинулась Эмма: она стояла рядом, слушала.
— Прошу тебя, — сказал Лаван. — Веди себя прилично: воздержись говорить со мной, когда я говорю не с тобой.
— Ты говоришь с моей дочерью, — величественно ответствовала Эмма.
— Мне абсолютно и предельно ясно, что твоя дочь — это твоя дочь.
— Умные слова, ты без них не можешь, — ехидничала Эмма.
— Папа, не ссорься, — доносился из трубки голос Сильвии. — Ты обещал сегодня повести маму в кино.
— Однако обстоятельства складываются так, что мне необходимо присутствовать в школе. «Бруклин игл» напечатал мое письмо по одному насущному вопросу, а мистер Тауб, мой преподаватель английского, любит обсуждать мои письма на занятиях.
— И что — письмо нельзя обсудить завтра?
— Сегодня это проблема актуальная и животрепещущая. Завтра сегодняшняя газета будет вчерашней.
— И о чем это твое письмо?
— О социологической проблеме большой значимости. Ты его прочтешь.
— Папа, так продолжаться не может, — оборвала его Сильвия. — У меня на руках двое малышей. Я не могу каждый второй вечер водить маму в кино. Это должен делать ты.
— У меня нет выхода.
— Папа, что это значит?
— Что образование для меня важно в первую очередь.
— Какая разница, отдавать образованию пять вечеров в неделю или четыре?
— Твои доводы не выдерживают критики с математической точки зрения, — сказал он.
— Папа, ты же умный человек. Почему бы тебе раз в неделю, ну хотя бы по средам, не оставаться дома и не водить маму, скажем, в кино.
— Для меня кино не имеет такой цены.
— Ты хочешь сказать, что твоя жена не имеет для тебя такой цены, вот что это значит, — снова вмешалась в разговор Эмма.
— Я не с тобой разговариваю, — сказал Лаван.
— Прошу вас, не ссорьтесь, — сказала Сильвия. — Папа, подумай о маме.
— Я даже слишком много о ней думал, — сказал Лаван. — Вот почему мои достижения в жизни до сегодняшнего дня так невелики. Настала пора подумать и о себе.
— Я не хочу продолжать этот спор, папа, но учти, тебе надо уделять больше внимания маме. Она все вечера сидит дома одна — нельзя же так.
— Это касается только ее.
— Нет, тебя, — влезла в разговор Эмма.
Лаван вышел из себя.
— Нет, ее, — завопил он.
— До свидания, папа. — Сильвия поспешила попрощаться. — Передай маме: я зайду за ней в восемь.
Лаван повесил трубку.
Лицо жены пылало. Ее трясло от ярости.
— И на ком ты женился? — горестно вопрошала она. — На вечерней школе?
— Двадцать семь лет назад я женился на тебе — и что я имею в этой жизни? — сказал он.
— Ты имеешь, что есть, — сказала она, — ты имеешь, где спать, и ты имеешь приличный дом. А твою жену, что вырастила твою дочь, я ее не считаю.
— Это все события древней истории, — язвил Лаван. — Скажи, я имею понимание? Я имел поддержку, чтобы подготовиться и сдать экзамены, и теперь я государственный служащий, получаю две тысячи шестьсот долларов в год и хорошо обеспечиваю свою семью? Я имел поддержку, чтобы изучать предметы в средней школе? Я имею одобрение, когда пишу письма редактору, которые лучшие газеты Нью-Йорка печатают на своих страницах? Ну, что ты скажешь?
— А теперь ты меня послушай, Лаван. — Эмма перешла на идиш.
— Нет уж, говори по-английски, — заорал Лаван. — Свой обычай в чужой дом не носи.
— Я не слишком хорошо выражаю себя по-английски.
— Так иди в школу, учись.
Эмма взвилась.
— Мне надо умные слова, чтобы в доме было чисто? Мне надо школа, чтобы готовить еду? — вопила она.
— И не готовь, обойдусь!
— Обойдусь? — спросила она с ядом. — Отлично! — Эмма приосанилась. — Так сегодня готовь ужин сам! — Протопала к коридору и обернулась уже у двери своей комнаты. — А когда от своей готовки ты будешь иметь язву, — сказала она, — напиши письмо редактору, — и захлопнула дверь.
* * *
Лаван прошел к себе, положил в портфель книги, газету.
— Она отравляет мне жизнь, — бормотал он.
Надел шляпу, пальто, спустился вниз. Решил было пообедать в ресторане, но есть расхотелось, и он пошел в кафе на углу, неподалеку от школы. Скандал расстроил Лавана: он рассчитывал избежать его. Съев половину сэндвича и выпив кофе, он поспешил в школу.
Все, что говорили на уроках биологии и геометрии, Лаван пропускал мимо ушей, оживился он, лишь когда на испанский пришла мисс Московиц — вместе с ней он посещал уроки английского. Лаван поклонился ей. Мисс Московиц была высокая, худощавая женщина слегка за тридцать. Если бы не очки и не изрывшие щеки оспины, умело замаскированные румянами, она была бы недурна. Они с Лаваном блистали на уроках английского; предвкушая, как сразит ее своим письмом, он трепетал. Обдумывал, как бы получше подвести обсуждение к письму, отвергал один вариант за другим. Имеет ли смысл попросить мистера Тауба, чтобы тот разрешил прочесть письмо, или лучше дождаться подходящего момента и тогда уж прочесть письмо и ошарашить класс? Решил все же выждать. Когда Лаван представлял, какое впечатление произведет его письмо, он волновался еще сильнее. Зазвонил звонок. Он собрал книги, поджидать мисс Московиц не стал, прошел в класс, отведенный под занятия английским.
Мистер Тауб начал урок с обсуждения темы судьбы в «Ромео и Джульетте» — эту пьесу класс только что закончил читать. Ученики, взрослые и юные, родившиеся как в Америке, так и за ее пределами, высказывали свои соображения, и Лаван нервничал, поджидая повод вступить в разговор. Обычно он активно участвовал в таких обсуждениях, но сегодня решил не выступать, а подыскать зацепку, которая позволила бы подвести разговор к письму, — и сосредоточиться на этом. Мисс Московиц отвечала еще лучше обычного. Она анализировала сюжет во всех деталях с такой впечатляющей ясностью, что класс слушал ее, затаив дыхание. По мере того как урок близился к концу, Лаван все нетерпеливее ерзал на стуле. Понимал: если не прочтет письмо, потом он себе этого не простит, особенно если учесть, что он и в обсуждении не участвовал. Мистер Тауб задал другую тему: «Виноваты ли влюбленные в своей трагической гибели?»
