И все это в СССР было тогда, когда мы участвовали в обалденной гонке вооружений, кормили братские компартии по всему миру и содержали свое среднеазиатское подбрюшье.
Сейчас нет братских компартий и нет гонки вооружений. И Средняя Азия теперь существует на свои кровные.
А денег у вас почему-то не хватает? Именно на пенсии?
Что же у вас там с совестью?
У вас же нефтедоллары рекой льются. И будут они литься еще лет двадцать всяко.
Так что на пять и на десять – тем, кто сейчас тут в коридорах собеса остатки здоровья своего кладет, – этих денег хватит. Уверяю вас! Сотой доли хватит. За глаза. Добавьте людям! И не по двести рублей!
И потом, что это такое: каждый год надо прийти и написать заявление на отказ от лекарств, чтобы на следующий год эта сумма прибавилась к пенсии.
Что это такое, как не издевательство? Старики должны притащиться, отстоять очередь в тесноте и духоте и написать-таки это проклятое заявление.
Ну если человек уже один раз отказался, то логичнее было бы и на следующий год перенести этот его отказ, а вот если он захочет этих ваших бесплатных лекарств, вот тогда пускай и пишет заявление.
И очередь сразу поредеет, и работы у тех тетечек, что здесь за очень небольшие деньги мучаются со всеми этими стариками, станет меньше.
Нет! Такое впечатление, что тут все должны страдать и выхаживать свои копейки.
И тетеньки, что на приеме документов сидят, тоже должны страдать.
Тут все, похоже, должны страдать. Не будут страдать – задумаются. Задумаются – решатся. Решатся – пойдут на власть с вилами и никакого ОМОНа не побоятся.
Наверное, поэтому и должны все страдать и стоять в очередях.
– Вы последний на девятый участок?
– Я!
* * *
О душе чиновника.
У чиновника нет души.
Душу чиновнику заменяет нюх.
Прежде всего он развит в отношении подчиненных (они отвратительно смердят) и начальства (оно восхитительно пахнет).
Умереть чиновник не может. Это не человек. Это механизм. Сложный, как будильник.
Поэтому про него не говорят «умер», говорят «сломался».
* * *
Премьеры располагаются в одну линию.
По степени дремучести.
И дремучесть эта только возрастает.
Это что-то вроде общей энтропии – она тоже лезет во все стороны, как перезревшее тесто из кадушки.
То есть премьер у нас сродни тесту – перезревает и прет.
Потому и меняют. Им бы еще язык каким-то образом наладить.
Беда у них с русским языком. То есть я хотел сказать, что если это – настоящий русский язык, то что же тогда языковая немочь?
Интересно, а есть ли у них вообще внутренняя речь? Ведь люди стали людьми именно из-за того, что сами с собой начали разговаривать. Мычанье сменилось. Его заменили иные звуки. Звуки обрели устойчивость. Устойчивые звуки – слова. Порядок слов – предложение. Несколько предложений – речь.
Есть еще такое понятие – родная речь. Вслух произносится – разговорная речь. Про себя – внутренняя.
Или их внутренняя речь все время находится в противоречии с внешней?
Я понимаю, конечно, что в уме надо держать как минимум три правды и только одну из них можно озвучить. Трудно все это. Но все равно, хочется же получить от премьера не валежник русской словесности, а нечто иное.
Мысль, к примеру, а не только глаз сверканье.
Не знаю, снились ли кошмары деревянным солдатам Урфина Джюса?
Наверное, нет. Все это приходит мне на ум, когда я вижу очередного премьера.
Прежде всего я вижу строгость. Видно, ради этой строгости все и затевалось.
Но возможно, все еще и раззадорится.
А? Как вы думаете?
* * *
О выборах.
Сама процедура избрания должна быть организована, на мой взгляд, следующим образом: всей милиции следует получить на избирательных участках открепительные талоны, потом эти талоны следует сдать своим начальникам, которые сдадут их следующим начальникам, которые передадут их еще одним начальникам, а те уже опустят их в нужные урны.
То же самое надо сделать оленеводам, которых у нас по всей стране невиданное множество.
Потом – рабочим с буровых установок.
Потом – вся армия с флотом должны в правильном месте правильно проголосовать.
Потом – сознательные рабочие на предприятиях промышленности должны сделать то же самое на своих рабочих местах.
Потом – работники социальной сферы должны так же проголосовать без отрыва от своей сферы.
Потом – все чиновники должны отдать свои голоса там, где скажут.
Потом – работники медицины – им тоже недосуг по избирательным участкам шляться.
Потом – учителя проголосуют в кабинетах директоров школ.
Дальше – высшие учебные заведения.
После – отсталые колхозы и забытые совхозы.
И наконец, все то же самое сделают служащие банков.
Все! Теперь можно приглашать иностранных наблюдателей – пусть наблюдают.
* * *
О праве канализации.
Канализация имеет право течь. Тут назначили кого-то, кто отвечает за канализацию в масштабах страны.
Не справился.
Не верите?
Это ваше право, потому что из права канализации течь вытекает наше несомненное право: не верить в то, что она течет.
* * *
Я слушал выступление одного очень крупного чиновника до тех пор, пока он не сказал слово «нравственность».
Как только я услышал это слово, я сейчас же позабыл, о чем же вообще тот чиновник говорил.
Так меня это поразило.
Заговори рядом со мной собака на чистейшем русском языке, и это произвело бы на меня куда меньшее впечатление.
Нравственность!
Знаете, я даже вздрогнул, на меня пахнуло холодком, как в сыромятном детстве, когда ты не выучил урок, а учитель ищет в журнале фамилию, чтоб вызвать несчастного к доске, и этим несчастным, по всей видимости, будешь именно ты.
Я бы точно так же вздрогнул, если б в картинной галерее я рассматривал старинный голландский натюрморт со свиной головой на блюде, с бокалом вина и виноградом, и та голова взяла бы и мне подмигнула.
Я застыл, и, казалось, время вокруг меня тоже замедлило свой сумасшедший бег, а само слово «НРАВСТВЕННОСТЬ» превратилось в длинный зловещий звук, ощутимый каждой моей клеткой, кожей, одеждой, волосами.
А в пустотах, между клетками моего тела, между прочим, он отозвался горным эхом.
Причем сначала звук начинался с буквы «Н» – н-н-ныыыы – ноющий, тревожный, протяжный, а потом он передал эстафету горести букве «Р» – и та уж зарокотала, заклокотала диким рыком – р-р-р! – и все это закончилось лающим «АВ», после чего вступили шелестящие, как опавшие листья, буквы «С» и «Т», а потом началось скольжение – «ВЕННО» – и опять шелест листьев – «СТЬ»!
О как!
* * *
О чинах.
Чиновник должен воровать по чину. А чинов нет. Как быть? Надо вводить чины.
И каждому чину должны соответствовать награды и звания – Владимир на грудь или Анна на шею.
Так же легче.
И потом, это выражение «не по чину берешь» снова обрело бы право на существование.
И это хорошо.
Люблю, когда старина возвращается.
* * *
Не знаю, что еще можно добавить к тому, что «он согласен все тут возглавить», если только вместо него будет «выбран человек порядочный».
Это как в анекдоте. В колхозе меняется председатель. Есть только одно место, освободившееся только что. Это место доярки. Председатель согласен стать дояркой, с одним только условием: чтоб на его место, в председатели, был выбран порядочный человек.
– А вот насчет этого как раз и не извольте беспокоиться, – говорят ему, – на ваше место хочет идти та доярка, должность которой вы только что заняли!
Это какой-то разговор знаков. Все знают о чем, но ждут знаков, потому что то, что он говорит, неважно. Важно другое – интонация, рукой махнул в конце или нет, долго ли лицо держал у микрофона.
Россия страна поз. Позы можно нумеровать. Эта поза, например, номер пять. Та – шесть.
Все примитивно, отстало и стыдно.
Но этим все равно. Они Западу покажут, что могут у себя на дворе в исподнем ходить. Но они будут сильно обижаться, когда Запад укажет им на то место, которое у него, у Запада, отведено для полных идиотов.
Западу и так все было ясно, но оказалось, что мы его еще и развеселить способны.
* * *
Если б я был некрофилом, то я бы устроился обмывать тела умерших чиновников. Я б их погружал в теплую воду и там гладил бы, гладил бы, гладил бы.
Если б я был каннибалом, я бы сначала наполнил их густой кровью старинные бокалы из драгоценного нефрита, а потом пил бы из них, пил бы, смакуя каждый глоток и закусывая их же сырой печенью.
К счастью, я ни то и ни другое.
* * *
О «Курске» я уже устал писать. Я все написал. В книге «Люди, лодки, море» и в «Бортовых журналах».
Где правда?
Правда в том, что «Курск» все равно взорвался бы и утонул, потому что нельзя относиться к людям как к скотине. Это срабатывает сто раз, но не срабатывает в сто первый.
Про то, что нас «потопили американцы, которым показалось… они испугались… и от испуга выстрелили.»
