— Он мне не товарищ! — крикнул из-под пальмы Роман.
Синяк обернулся к “диктору”. Тот оказался видным мужиком с роскошными усами, жидкой кожей на лице, лет шестидесяти. Он сидел на диване, между его ног была зажата палка с резной звериной головой.
— Чушь всё это! — не обращая внимания на реплику Романа, продолжал усатый. — Мы собрались поездку обсудить, а не спасать страждущее человечество. Давайте продолжим, хватит пить кофе. Мне вообще решительно противен общий тон Бадрецова, это его расследование...
— Как я понимаю, Роман хочет нас взять на гоп-стоп, — раздался приятный неспешный голос. — Я против такой лагерной методы...
Синяк встрепенулся, высматривая говорящего. Оказался пожилой усталый дядька с лицом активно выпивающего. Вроде бы свой: и нос перебит, и курит по-родственному, в кулак, а поди ж ты — с козлами вместе!..
— А я — за, — тихо прошелестел ветхий старик с бледной лысиной и огромным насморочным носом. — Обвинение основательное.
Сикин молча обносил присутствующих кофе. Синяка он не видел.
Дама с дивными ногами придержала Сикина за руку, когда он передавал ей чашку:
— Скажи нам, Юра! Ты работал в КГБ?
Сикин даже попятился от нелепости вопроса:
— Зачем вы так?..
— Вот она, наша черная неблагодарность! — вскричала дама. — Я предлагаю премировать Юру месячным окладом в порядке компенсации за оскорбление.
— Двумя! — ударил “диктор” палкой в пол.
— Скандал протянется минимум пять лет, — молитвенно прижав руки к груди, заявила пожилая астматическая блондинка со странно гладким лицом. — Надо думать о последствиях.
— Давайте кончать, — сказал крошка-депутат. — А то превратимся в приснопамятный Союз писателей.
— Жирный! — крикнул Синяк и влез в зал полностью. — Из турбюро, — для краткости объявил он, тыкая себя в грудь. — Насчет туризма. Узнать пожелания. Кому жарко, кому холодно, кому диет, кому прохладные клизьмы...
Оскорбительного слова “клизьма” собрание не выдержало, заволновалось, но Синяк, не останавливаясь, молол дальше.
— ...В пустыне места всем хватит. Как на кладбище. Значит, по пути, где шатер разобьем, где под солнышком, по ситуации. Товарищ Бадрецов, вас к телефону. Господин Сикин, продолжайте.
Синяк подошел к пальме, почти силком выволок из-под нее очумевшего Романа, одновременно отметив, что на “Сикина” собрание не среагировало.
— Шолом, господа. У вас интим, а я не претендую. Всех благ, господин Суров.
Друзья вышли в коридор. Роман был ошалелый. Таким Синяк его давно не видел.
— Говорил, не рыпайся! — шипел Синяк. — У них же остаточный бздюм играет. Очко-то не железное. Что ты до них ласкался? Сказал — и ладушки. Смотри, набух весь, набряк... лопнешь, а мне отвечать...
— Даже слушать про Ваньку не стали... — бормотал Роман.
Они вошли в кабинет Саши.
— Салом! — воскликнул Бошор.
— Живой! — заорал Роман, обнимая Бошора. — Теперь ты мой сограждан наконец?
— У-у... — уклончиво развел руками Бошор. — Не совсем.
— А что такое? — другим, брезгливым голосом спросил Роман, поворачиваясь к Саше.
— Юрий Владимирович еще не подписал, — небрежно бросила она, пририсовывая какой-то красотке в журнале “Семь дней” длинные запорожские усы.
— Почему? — напряженно поинтересовался Роман. — Критические дни? — И повернулся к Бошору. — Башка болит, спасу нет! Давление, наверное.
— Вылечим. — Бошор полез в кейс. — Сейчас чайку заварим, голова будет лучше швейцарских часов работать.
Саша, не отрываясь от рисования, включила электрочайник. Бошор насыпал из кожаной коробочки желтый грубый чай в чашку, прикрыл блюдцем.
Раздался вежливый стук, и дверь открылась. Вошел тот самый старик к с бледной лысиной и унылым носом, сейчас он был в шляпе с обвисшими нолями. Это он на собрании поддержал Жирного.
— Деточка, — тяжело дыша, сказал старик Саше, — я вас умственно целую. Должен вас предупредить, я не поеду в Египет. Вы кого-нибудь вместо меня...
— А что случилось, Лазарь Иудович? — встрепенулась Саша.
— Деточка... видите ли, дело в том, что я по этически-моральным соображениям не хочу никуда отправляться под руководством Юрия Владимировича, тем более тропой Моисея. Хотя, как вы знаете, мне это очень нужно для работы... Я вас целую, — повторил он и, поклонившись, удалился.
— Кто это? — спросил Бошор.
— Раритетный дед, — улыбнулся Роман. — Мой друган. У него в застой книжку из плана выкинули. Он пришел к директору. Достал пистолет. С войны привез. Не издашь, говорит, застрелю. У директора понос буквально. Книжку в план своей рукой вписал. Книга вышла. Вот такой дед. Отчество даже во время жидобоя не менял. Раз Иудович, значит, Иудович... Слушай, Бошор, — Роман с удивлением посмотрел в чашку. — Чем ты меня напоил? Башка-то прошла.
Бошор лишь усмехнулся, а Синяк смекнул: маковая соломка, не иначе, и пальцем незаметно погрозил поэту.
— В лечебных целях, — еще раз улыбнулся тот.
— Поехали с нами, — сказал ему Синяк. — Едем к Жирному. Погуляем, отдохнем...
— Посуралим, — подмигнул Бошору Роман.
— В другой раз посуралим, — Бошор, склонив голову, прижал правую руку к сердцу. — Самолет.
— Бошор, прошу как брата, — торжественно на восточный лад произнес Роман. — Поосторожнее, не валяй дурака. А то помрешь ненароком.
— Башку отрубят, кинут в вагон с углем, и будешь кататься по всему Советскому Союзу, — добавил Синяк.
Бошор взглянул на часы, болтавшиеся на его тонком смуглом запястье, и неожиданно как-то очень по-русски потянулся и зевнул.
— Когда ко мне смерть придет, меня дома не будет.
“Мерседес”, чуть не обдирая бока, выбрался из узкого дворика КСП и покатил вверх по бульварам мимо памятника Крупской с развевающимся против ветра каменным подолом.
Саша сидела впереди, а Роман переживал неудачу с собранием сзади. Не в полный мах, как полчаса назад, но переживал.
— Не вздыхай, Жирный, — Синяк взглянул на него в зеркало заднего вида. — Башка не болит, значит, порядок. А вообще, Жирный, тебе лучше всего цианистого кала в другой раз принять. Раз — и нет проблем. А желаешь, мы тебе негритяночку спроворим для утешения?
Роман не слушал.
Синяк внимательно обозрел его, обернувшись.
— Не помрешь. Глаза горят, мозги фосфоресцируют... Александра, ты не против?
Саша думала о своем. Видел ли Суров, что она поехала с ними? Выключила ли масляный радиатор? Как вести себя с Юрой теперь, после появления в ее жизни этого чокнутого бандита, который, похоже, в нее влюбился? Да и ей он почему-то нравится... Хотя у него, наверное, девок пол-Москвы. Знал бы он, что ей сороковник скоро... А впрочем, зачем ему это так уж знать... Дала ему понять — у них с Юрой что-то было... Подробности Синяка не интересуют. За это он ей и понравился, что нет в нем бабского любопытства.
— А? — встрепенулась она. — Ты что-то спросил?
— Значит, не против, — уверенно подытожил Синяк, сворачивая на Тверскую.
За “Елисеевским” собралась толпа. Телеоператоры настраивали кинокамеры на окна второго этажа гостиницы “Центральная”. Подъезд был оцеплен милицией, широко забран флажками. Движение в этом месте Тверской ослабело, “мерседес” еле тащился.
— Чего там? — поинтересовался Синяк у милиционера, приспустив стекло.
— Ехай, — огрызнулся тот.
Синяк остановился.
— Ты слышь, меня в Думе ждут, — солидно заявил он, — доклад на подкомиссии комитета прав человека и помилования...
Милиционер на всякий случай помягчал:
— Террорист ребенка захватил, бомбой грозит.
— Денег дали? — с умным видом поинтересовался Синяк.
— Думают.
— К-козлы! — с удовольствием сказал Синяк и проехал медленное место.
Из Государственной думы выходили ухоженные озабоченные мужики с понурыми физиономиями и рассаживались по черным машинам, исподволь кидая как бы незаинтересованные взгляды на девушек в коротких юбках, кучкующихся на зябком ветру у гостиницы “Москва”.
Синяк снова приоткрыл окно и заорал наружу дурным голосом:
— Слышь, козлы-ы!.. Хочется, а низ-зя-я! По домам, пацаны!.. И — на ручную дрезину!.. Забесплатно! На хохряк!..
И дополнил текст красноречивым жестом. Саша передернула плечами.
— Закрой окно. Холодно.
За негритянкой для Романа Синяк поехал проторенным маршрутам. К паперти Музея Ленина, где их класс принимали в пионеры. Синяка тогда за хулиганство в пионеры не взяли, и он плакал.
Синяк причалил к священному месту, хряснул ручником и вылез из машины. К нему подъехал на коляске инвалид в камуфляже. На груди у него висела табличка: “Люди добрые, помогите...”.
— Дай на протез, — хрипло сказал он Синяку, не разжимая рта с воткнутой сигаретой.
— Не дам, — строго сказал Синяк. — Ты цыганам отдашь, они вашу масть держат.
