— Так-так, милая барышня, вы говорите, обвинения,
а не являетесь ли вы некоторым образом тоже жертвой такого преследования или…
Дрейф с тихим стоном от напряжения снова взобрался на стул:
— … как бы поточнее выразиться,
подобных настроений среди людей,
в этом мире навоза, нечистот, дьявольских детей и…
Он пролистал назад в журнале, чтобы уточнить ее слова и прочел:
— … огромных куч дерьма?
— Да.
Теперь женщина лежала с разметавшимися в беспорядке волосами, балахон на ней задрался,
обнажив красивые щиколотки,
отметил Дрейф против своей воли
(что ноги у нее были очень маленькие и стройные, он тоже заметил).
— Каким образом?
— Будучи в гостях у своего деверя, я даю,
разумеется, с самыми благими намерениями,
яблоко маленькой девочке, которая немедленно заболевает и умирает.
— Ну, надо же!
Женщина тут же оживляется, и голос ее поднимается на одну или две октавы:
— Именно так и я подумала, доктор,
и, конечно, все подозрения тут же пали на меня,
ведь на меня и раньше уже косо поглядывали,
шептались за моей спиной,
но я слышу все, что вы говорите, свиньи вы этакие,
уж я-то вас вижу,
так и знайте!
Три последние фразы женщина выкрикнула пронзительно, упершись взглядом в какую-то точку в противоположном конце комнаты, причем сжала кулаки так, что побелели суставы, плотно сомкнула челюсти и задрожала.
Но вскоре после этого она глубоко вздохнула, зажмурила глаза, собралась с силами и продолжала как прежде:
— Да, а теперь начинается,
да простит доктор мое выражение,
ад кромешный.
«Ад кромешный»,
рассеянно записал Дрейф красными чернилами, которые все еще,
постоянно,
уводили его мысли к мрачным хижинам для менструирующих женщин на окраинах поселков туземцев и к необычным парапсихологическим явлениям.
— И будто мало этого случая с девочкой, на этот раз я приготовила обед одному мелкому арендатору,
но едва он успел съесть немного свеклы, которую я собственноручно с любовью приготовила по всем правилам поварского искусства, как его начало мутить, он лег, а потом его рвало какой-то вонючей черной слизью,
и, как вы, конечно, понимаете, доктор,
все против меня,
что я ни сделаю — все не так,
все, к чему ни прикасаюсь, вянет или морщится или становится камнем или пылью,
например, бросаю я в припадке гнева горсть обычной муки в лицо оскорбившему меня мужчине, и он умирает
в тот же миг,
и вот некоторое время спустя призывают охотника за ведьмами.
Наконец-то сказано слово, которому удалось разогнать неукротимые мысли о крови, постоянно вертевшиеся в голове у Дрейфа!
— Самый обычный мужик, который ходит по деревням и, пользуясь разными зверскими методами, распознает ведьм в толпе обычных женщин, доктор.
Да, да, Дрейфу это было прекрасно известно…
Профессор Попокофф сам был потомком многих поколений знаменитых охотников за ведьмами.
Да, может быть, именно поэтому Попокофф обладал таким глубоким, инстинктивным пониманием всего женского,
которое позволяло ему проникнуть в неизведанный край женственности так глубоко, как Дрейф,
несмотря на все годы учения и все свои знания,
даже и помыслить не мог?
Он рассеянно прикусил истертый черенок ручки, ненадолго задумавшись об этом.
Однако упоминание об охотнике за ведьмами действительно вызвало у него интерес!
— Не могли бы вы описать мне этого охотника немного подробнее,
одну только внешность.
Она ответила быстро и без колебаний:
— Необычайно неприятная фигура,
обут он в большие кожаные сапоги,
на нем огромный плащ, черный как ночь,
в руках у него твердый посох,
он в возрасте доктора и, да…
Довольно злое выражение ее лица вдруг стало удивленным, глаза расширились, уголки рта приподнялись, она издала изумленный смешок:
— Да, смотрите-ка,
он вообще-то порядком похож на вас, доктор Дрейф!
— Ах, что вы говорите!
Дрейф просиял и вначале почувствовал себя чрезвычайно польщенным.
Он с трудом скрывал свою гордость.
Ему всегда хотелось иметь большие кожаные сапоги,
посох, плащ…
Однако секунду спустя это чувство сменилось сомнением, и он внезапно засомневался, не подшутил ли над ним объект анализа.
Не дрожала ли в ее голосе едкая струйка иронии?
Он некоторое время с подозрением косился на ноги женщины, но затем отогнал эти мысли.
— Он пользуется самыми разными методами обследования, доктор,
например, бросает меня прямо в наполненный нечистотами пруд, чтобы увидеть, выплыву ли я!
— И вы выплыли? —
льстиво спросил Дрейф
(от всего сердца желая, чтобы она потонула, чтобы ее затянуло водой на самое дно, и там и осталась бы лежать, так как именно там самое место всем женщинам).
Женщина глубоко вздохнула и поджала губы, словно сосала маленький кислый пестик.
Чертов старикашка, в свою очередь строптиво думала она,
и, словно обращаясь к умственно отсталому ребенку, ответила:
— Я ведь все-таки хочу жить, доктор, так что,
да, я выплываю.
— И таким образом, это знак того?
— Что телом моим завладел Сатана, доктор.
Он снова записал эти слова дрожащей, но твердой рукой,
эти великие слова,
это всесильное имя
(и хотя буквы в нем были по крайней мере вдвое крупнее букв во всех остальных словах,
оно все же очень проигрывало от красных чернил).
— Но это еще не все, доктор,
потому что меня тотчас же вытаскивают,
срывают с меня одежду на глазах у всех
и осматривают все мое тело,
и это до того унизительно!
Она заворочалась на диване от неприятного чувства.
— Они везде меня лапают, доктор, вы не представляете себе,
и вскоре они ее находят.
— Что?
Дрейф поднял глаза.
В голосе женщины зазвучали растерянность и изумление.
— Метку дьявола, доктор,
знак,
маленькую черную бородавку,
сосок сатаны,
здесь…
Дрейф подался вперед над письменным столом, чтобы разглядеть, где именно на теле, по словам женщины, сидит этот нарост…
Ага, прямо между грудями!
Тут он точно понял
(ибо существуют тысячи видов меток дьявола и сосков сатаны, все из которых описываются как различные стадии ведьмовства).
— И теперь ничего не поделаешь, доктор,
потому что надежды больше нет!
Дрейф записывал.
Красные чернила странным образом разлетались брызгами.
Они вовсе не походили на его любимые черные-пречерные чернила.
На записях постоянно расплывались безобразящие их кляксы, некоторые слова совершенно невозможно было прочесть,
да, нужно сегодня же вечером попросить госпожу Накурс купить большой запас черных чернил, чтобы такое в будущем не повторялось.
— Да, продолжайте же, барышня…
— Они подвергают меня пыткам,
хотят заставить признаться.
— А где это происходит?
Проклятые чернила!
Дрейфово раздражение по поводу клякс и брызг, и непонятной склонности чернил поступать как им заблагорассудится заставило его крайне непрофессиональным образом прокричать объекту анализа:
— Где это происходит, барышня!
— Подождите, подождите, доктор, я должна это…
И она на мгновение застыла, а потом пробормотала что-то так тихо, что Дрейф услышал всего одно слово.
— Что вы сказали, барышня, говорите громче!
— В отвратительной тюремной норе, наполненной разными инструментами!
— Так-так, и вы сознаетесь?
— Конечно нет,
никогда,
никогда в жизни,
никогда!
Дрейфа передернуло от этой мятежной, неженственной вспышки.
Он даже немного испугался.
Все это составляло такой полный контраст по сравнению с тем несколько приглушенным тоном, которым до этого говорила женщина.
Но затем она снова смягчилась и заговорила жалобно, бессильно,
отчего Дрейф с облегчением вздохнул.
— Ах, все это тщетно, меня ведь все равно сожгут,
и не за то, что я что-нибудь сделала,
а за то, что я то, что я есть — женщина,
да, вот уж меня темным осенним вечером волокут на площадь,
ох, доктор, как много здесь людей, которые смотрят на все это,
и ветер дует,
вблизи меня разложены другие костры и стоят другие столбы, к которым привяжут других женщин и сожгут живьем,
а теперь меня привязывают к этому столбу, доктор,
раскладывают хворост и бересту у моих босых ног,
холодно, и мужчины осыпают меня бранью,
в то время, как женщины тихо и выжидательно рассматривают меня,
ох, доктор,
помогите же мне,
спасите меня,
помогите мне!
Она бессильно протягивала руки.
